– Так пойдешь? – переспросила она, не дождавшись ответа.

Мэган в это время с увлеченностью живописца аккуратными мазками наносила на лицо маску из какого-то золотистого тюбика. Кстати, ее косметика в коробочках, флакончиках и тюбиках, расчески всех возможных форм и размеров и футляры с бижутерией полностью заняли туалетный столик. Все движения подруги Джина могла наблюдать в большом зеркале, заключенном в резную раму темного дерева, но и только, потому что Мэган не соизволила обернуться. Естественно, у женщины ведь не может быть более важного дела, чем красота…

– Ты что?! Ну посмотри на меня, куда я, по-твоему, могу пойти в ближайший час? – Мэган уставилась на Джину со странным выражением, которое вмещало в себя и возмущение, и иронию, и легкое сочувствие: вот, мол, откуда у тебя берутся проблемы с кожей – от косметической неграмотности… На улицу – сразу после ухаживающих процедур?!

– Ну как хочешь. Только имей в виду, что через пару часов, когда ты будешь готова к выходу, станет темно и никто не разглядит твоей невозможной красоты! – Джина очень не любила, когда Мэган подчеркивала свое превосходство, хотя та занималась этим почти всегда, да и повод сейчас был мелковат: кто лучше умеет о себе заботиться…

– По-моему, ты отстала от развития цивилизации: электричество появилось еще в прошлом веке! – Мэган показала подруге язык, за что и поплатилась: на кончик языка попала маска. – Тьфу, вот что бывает, когда я подхватываю твои инфантильные жесты.

Джина скорчила рожицу, надела куртку и вышла из номера.

Внутреннее убранство главного корпуса сильно отличалось от того, что можно было вообразить при взгляде на фасад этого здания. Казалось бы, в этом немного мрачноватом старинном здании должны быть красные ковры на полу, кирпичные стены с развешанным оружием и камин в холле, но нет: все было выдержано в пастельных тонах, в нишах стояли вазы с живыми цветами, и только на втором этаже какой-то любитель местного колорита повесил гобелен. Джина подошла, чтобы рассмотреть эту вещь, заметно выбивающуюся из общего тона.

А гобелен был хорош. Джина с уверенностью могла бы сказать, что ему не меньше двух веков и сделали его во Франции. Полотно изображало сцену охоты на оленя. На первом плане, однако, были не богато одетые дамы и кавалеры, а гордое лесное животное. Олень со стоическим спокойствием оглядывался назад, на приближающуюся погоню, и удивительно четко был виден каждый мускул сильного тела под коричневой шкурой.

Вот уроды, подумала Джина. Забавы ради убивать таких красивых созданий… А ему ведь тоже хотелось жить. И вся беда в том, что их было много – а он один. Посмотреть бы, что сделал бы кто-то из них, встретив на лесной тропе зверя и не имея оружия в руках! У нее, очевидно, был тот же взгляд на ситуацию, что и у автора гобелена, потому что другие изображения с похожими сюжетами, как правило, в центр ставили пышную публику: чересчур красивых мужчин и восторженных женщин, а здесь… Здесь – лесной красавец, дикий и быстрый, и, наверное, отважный и гордый: не обращается к зрителю, не укоряет убийц, идущих по следу.

Джина спустилась. Кивнула администратору, толкнула дверь и вышла в холодный вечер. Сумерки уже сгустились. Заснеженная улица в сиреневом сумраке, кое-где разбавленном светом от круглых луноподобных фонарей, выглядела просто фантастически. Впечатление усиливали вздымающиеся с двух сторон темные громады гор, казавшиеся теперь сгустками тени. Полоска горизонта на западе, раскаленная закатом, еще остывала. Джина чувствовала себя маленькой девочкой, вдруг попавшей в сказочный мир. Ей не хотелось стать принцессой, не хотелось найти волшебную палочку – лишь бы успеть надышаться этим волшебным воздухом, запомнить все-все мелочи, сохранить в памяти каждую картину… Ну, и если бы возможно было встретить принца…

Нет, черт возьми, что же это такое! Стоит только расслабиться, как в голову лезет всякая чушь! – одернула себя Джина. Одна мысль, за ней другая, а потом целый вечер я буду чувствовать себя несчастной от несбыточности своих надежд. Вот уж дудки!

Сердиться на себя – это в конечном счете гораздо лучше, чем изнывать от беспричинной тоски. Джина решила сегодня быть счастливой. Благо обстановка располагала.

Девушка наклонилась и зачерпнула ладонью снег. Мороз был не сильным, и белые чистые хлопья легко скатывались в плотный тяжелый ком. Перчатки, конечно, станут мокрыми, но это такие мелочи… Они-то Джину не беспокоили никогда. Она могла часами бегать под дождем и искренне удивляться маминому гневу, зимой – возиться в снегу, не веря, что может существовать какая-то связь между открывшимся сегодня кашлем и вчерашней постройкой снежной крепости с последующим сражением.

Погрузившись в воспоминания, Джина и не заметила, как швырнула снежок: просто замахнулась, а потом – само собой – выпустила снежный комок из рук.

Сделала она это машинально – и оттого не сильно.

Но Альберт, спокойно шагавший по вечерней улице и на ходу закуривавший сигарету, сильно удивился, получив в спину тычок – прицельный, точно между лопаток. Он недоуменно обернулся: степенные незаинтересованные горожане, деловито бегущая мимо собака с рыжим хвостом… И девушка в бирюзовой куртке, затормозившая на ходу и испуганно прижавшая ладонь ко рту.

Альберт ее узнал: ах, эта, в отеле, из львиной свиты. Вот уж странный способ сводить знакомство с мужчинами. Неужели сама охотится за кошельками? Нет, так это не делается, скорее – просто ненормальная, или, того хуже, обычная взбалмошная девчонка, не выросшая из детских игр.

У Альберта был большой жизненный опыт. И, в частности, большой опыт общения с критиками и прессой. Он-то и научил режиссера с достоинством принимать удары и, вроде бы ничего не делая, обращать их против того, кто эти удары наносил. И тут же сработал какой-то условный рефлекс. Он посмотрел жестко и как-то мимо девчонки, мелькнувший в его взгляде интерес мгновенно сменился холодным равнодушием. Зашагал прочь, ни на йоту не ускорив шага, не издав ни одного звука.

Джина пискнула «извините», и ей показалось, что тихое слово ударилось в неширокую удаляющуюся спину и мягко шлепнулось на мощеную мостовую. Ей оставалось переминаться с ноги на ногу и краснеть.

Вот дурочка! Какой ужас… Опять этот человек… Что он обо мне подумает?! Хотя – уже не важно. М-да, лучше бы с ним теперь не встречаться. Как глупо, как стыдно… С такими невеселыми мыслями Джина все-таки заставила себя сдвинуться с места, потому что прохожие стали на нее поглядывать с явным интересом: еще бы, стоит посреди улицы девушка, растерянная, судя по манере одеваться – приезжая, и сосредоточенно растирает ладонями щеки. Джина свернула за угол и нырнула в дверь какого-то магазинчика.

Сердце колотилось. Больше всего на свете Джина ненавидела попадать в глупое положение. Нельзя сказать, что это случалось с ней слишком часто, но уж если случалось…

Джина постаралась успокоить дыхание и огляделась. Улыбнулась: Мэган позавидовала бы такой удачливости. Она попала в ювелирную лавку. На удивительно маленьком пространстве помещалось удивительно большое количество витрин. Здесь, казалось, находилось все, что может поразить воображение женщины: серьги и кольца, браслеты и подвески, броши и цепочки; золото, серебро и просто красивая бижутерия. У Джины мелькнула мысль, что если бы она владела таким магазином, то изделия располагались бы систематизарованно: в трех витринах – золото, серебро, бижутерия, и в каждой витрине были бы отдельные полочки для цепочек, серег и колец. На нее в этом плане очень повлияли виденные ею ювелирные магазины в Америке. Но, по-видимому, владелец этой лавочки придерживался совсем других взглядов. Среди всей красоты, собранной здесь, царил предвечный хаос. Если и была какая-то общая идея, организовывавшая расположение украшения, то нужно было обладать недюжинным интеллектом или, возможно, сильнейшей интуицией, чтобы понять эту тайну.