Усилив свойственную сталинскому популизму склонность к национально-патриотическим лозунгам, война вместе с тем обострила многие проблемы, препятствовавшие идеологической агитации среди школьников перед войной. Хотя в это время было введено обязательное семилетнее образование, в начале 1940 годов лишь один из шести учеников доучивался до старших классов. По сравнению с этими, пусть и неточными, данными даже весьма скромные успехи системы образования в 1930 годы выглядели как завидное достижение [535]. Толпы беженцев и реквизиция школьных зданий для размещения военных объектов заставили все оставшиеся школы ввести сменную систему обучения (с 7 до 11, с 11 до 15 и с 15 до 19 часов), что еще больше осложнило учебный процесс [536]. Уменьшение количества учебных часов автоматически повлекло за собой сокращение учебных программ и упрощенное изложение материала, лишившегося многих конкретных деталей. Этот режим экономии особенно пагубно сказался на преподавании истории, усилив развившуюся перед войной тенденцию затушевывать отрицательные аспекты царского строя — крепостное право, колониальную политику. Не подверглись усекновению в эти годы в основном лишь темы, обладавшие мощным пропагандистским зарядом [537].
Война не только внесла беспорядок в организацию школьного образования, но и усугубила такой неизбывный недостаток, как низкое качество преподавания. Ирония истории заключалась в том, что, несмотря на введение в конце 1930-х годов стандартных учебников, сталинский лозунг «кадры решают все» по-прежнему оставался в силе. С уходом многих молодых учителей на войну система переживала кризис. По сообщению профессора Иванова, ректора Московского областного института усовершенствования учителей, в течение 1942-1943 учебного года из-за потерь учительских кадров в результате призыва в армию было принято на работу около 20% новых преподавателей истории, не имевших никакого опыта преподавательской работы. Многие из них, как выяснилось, не окончили даже средней школы, не говоря уже о педагогических вузах. Хотя профессор уверял, что недостаток знаний возмещается их пламенным патриотизмом, другие педагоги, настроенные менее оптимистично, утверждали, что от четверти до трети всех учителей РСФСР и на пушечный выстрел нельзя подпускать к школьникам [538]. В отдельных регионах — например, в Татарской АССР, — статистика была еще более удручающей: лишь 40% местных учителей обладали необходимой квалификацией [539].
Согласно некоторым оценкам, большинство преподавателей Московской области справлялись со своими обязанностями только благодаря тому, что стандартные учебники по основным предметам были выпущены до начала войны [540]. Высказывались и критические замечания по поводу столь рабской зависимости от официальной программы. Имеются косвенные данные, что часть учителей знала историю не более, чем в пределах тех скудных сведений, которые содержались в примитивных пособиях вроде учебников Шестакова; многие давали школьникам материал, читая его вслух по книге [541]. Формальный подход к обучению и поощрение механического запоминания материала распространялись, как эпидемия; положение осложнялось из-за хронической нехватки учебников, так что школьники не могли изучать материал самостоятельно [542].
Хотя подобные недостатки системы образования явно не способствовали успехам школьников в учебе, педагогическое руководство больше заботилось об их политическом воспитании. Так, в одном из отчетов 1941 году по Московской области высказывалось замечание, что низкий уровень подготовки среди учителей часто не позволяет им проводить исторические аналогии, связывающие прошлое с настоящим. В другом отчете подвергалась критике некая учительница Матова из города Павлов Посад, провинившаяся в том, что, рассказывая ученикам о средневековых набегах немцев на страны Восточной Европы, не удосужилась подчеркнуть, что «современные немецкие фашисты ведут истребительную войну, подобную той, которую вели немецкие рыцари в IX—XII вв., применяя выселение славян с земли, передачу земли немецким колонистам, охоту за славянами как за дикими зверьми и другие приемы истребительной войны, которые стремятся "усовершенствовать" современные мерзавцы фашисты» [543]. Сообщения об аналогичных педагогических просчетах и упущенных возможностях поступали даже из таких отдаленных районов, как Алтайский край [544].
Не меньшую тревогу чиновников Наркомпроса вызвала работа некоей учительницы Лошаковой из Московской области, которая намеревалась «воспитывать любовь к Родине» — что, естественно, было похвально, однако «как именно будет воспитывать любовь к Родине, т. Лошакова не продумала» [545]. Осознав, что такие чувства, как патриотизм, невозможно усвоить механическим запоминанием, различные организации, — начиная с Наркомпроса и Агитпропа и кончая Академией наук, не жалели времени и сил, чтобы обеспечить плохо подготовленных учителей материалами, которые помогли бы им в их стремлении повысить свою квалификацию [546]. Известный специалист И. А. Каиров высказал в 1944 году мнение что исторические сценки и притчи абсолютно необходимы в учебном процессе: «Нельзя воспитывать абстрактное, инстинктивное чувство любви к Родине, построенное на интуиции. Любовь к Родине в сознании человека всегда связывается с конкретными фактами, и обобщающий характер этого чувства рождается из частных отдельных моментов» [547]. Тезис Каирова позволяет понять, почему номенклатура так ревностно следила за тем, чтобы такие исторические фигуры, как Александр Невский и Дмитрий Донской, Сусанин и Суворов были представлены в самом выгодном свете: предполагалось, что школьники будут не только учиться на примере этих полулегендарных деятелей, но и начнут идентифицировать себя с ними. Подобные чувства считались очень важными для формирования осознанного патриотизма.
Стремясь избавиться от возникших во время войны трудностей в преподавании истории, чиновники Наркомпроса решили несколько сократить капитальные учебники Шестакова и Панкратовой или заменить их более простыми, излагающими материал прямолинейнее и доходчивее [548]. Понятно, что это решение вызвало горячие дискуссии в рядах профессиональных историков. Одни утверждали, что учебники должны открыто пропагандировать руссоцентризм, другие выступали за опору на пролетарский интернационализм и исторический материализм [549]. Однако в целом в общей стратегии преподавания истории в школах страны мало что изменилось. Пособия Шестакова были переизданы, и героические фигуры, в особенности русские, по-прежнему стояли во главе линейного исторического нарратива, отстаивая принципы государственности с помощью популистских лозунгов. В начале 1940-х годов школьники, как и в конце 1930-х, не отличались блестящими знаниями, но усваивали по крайней мере минимум материала, позволявший им правильно отвечать на ключевые вопросы. Порой успеваемость достигала достаточно высокого уровня [550]. Беспокойство у руководства вызывали лишь отдельные случаи, когда учителя или их ученики не понимали событий, имевших большое значение для формирования патриотического самосознания [551].
