Двумя основными предметами школьной программы в годы войны считались, пожалуй, история и литература, так как они помогали осознать по аналогии важность государственной политики, лозунгом которой было: «Все для фронта». Этот тезис был конкретизирован, в частности, в одной из статей, опубликованных в журнале «Советская педагогика» в 1942 году:
«Воспитываясь как гражданин и патриот, наш школьник готовится стать достойным преемником своих предков, создавших национальную культуру, и наследником славных боевых традиций дружинников-воинов, защищавших свою Родину от захватчиков. Школьник должен видеть себя продолжателем великих трудов и героических подвигов Александра Невского, Дмитрия Донского, Александра Суворова и Михаила Кутузова. Он хочет стать достойным подвигов Чапаева и Фрунзе» [522].
По всей стране — в Архангельской, Ленинградской, Ивановской, Свердловской, Курганской областях, в Коми АССР, — придерживались этой направленности в преподавании, хотя она могла принимать самые разные формы [523]. Как и до войны, принятый Советским Союзом курс на индустриализацию сравнивали с политикой модернизации страны, проводившейся Петром Первым [524]. Были мобилизованы также образы героев Гражданской войны, призванные продемонстрировать образцы доблестного поведения на фронте [525]. Однако более примечательным в военные годы было постоянное привлечение руссоцентристских образов с целью пробудить у учащихся патриотические чувства. К примеру, один из учителей Московской области цитировал документ 1612 года — историческое обращение Кузьмы Минина к своим сподвижникам «все отдать для защиты русской земли» — даже не пытаясь как-то преодолеть этническую ограниченность этого обращения. Другой учитель, Калита, сделал столь же руссоцентристское заявление, рассказывая ученикам о героизме, проявленном во время Крымской войны: «Солдат показал, что он русский человек, для которого Родина дороже жизни». Калита также подчеркивал ведущую роль России в развитии науки, что, безусловно, одобрялось педагогическим руководством. Как говорилось в одном из отчетных документов, таким образом Калита «воспитывал национальную гордость у учащихся, имеющих честь принадлежать к героическому народу, храбро боровшемуся с врагами в войне и вносящему свою долю в развитие мировой научной мысли» [526].
Эти примеры создают впечатление, что, хотя «Правда» призывала учителей «не только сохранить жизнь каждого ребенка, но и воспитать из них советских патриотов», на практике это выливалось в воспитание чисто русского патриотизма [527]. Об этом свидетельствует, в частности, записанный в 1944 году диалог между школьным учителем И. А. Порцевским и его ученицей Рожковой:
«Учитель: Тема прошлого урока — "Борьба Новгорода и Пскова со шведскими и немецкими феодалами"…
Ученица: Немцы и шведы давно хотели захватить финские земли. Как только шведы высадились в устье реки Невы, на них напал Александр, князь новгородский. Новгородцы сражались мужественно. Дружинник Алексич на коне пробрался по доске на корабль и бился там. За эту битву Александра стали называть "Невским”. Князь не ужился с боярами. Бояре имели большую власть и не хотели ни с кем делиться. Александр хотел сосредоточить ее в своих руках, так как шведы и немцы угрожали
России. Вскоре на Русь напали немцы. Новгород призвал Александра Невского. Потом произошла битва на Чудском озере. Немцы были вынуждены заключить мир.
Учитель: Как советское правительство оценило Александра Невского?
Ученица: Оно заявило, что он предохранил Русь от захвата немцами.
Учитель: Чем бойцов отличают? Ученица: Солдат и офицеров отличают орденом Александра Невского.
Учитель: А что, немецкие рыцари, жившие 700 лет тому назад, были похожи на нынешних фашистов?
Ученица: Они и физически уничтожали славянское население.
Учитель: Кто из великих людей назвал немцев "псами-рыцарями"?
Ученица: "Псами-рыцарями" назвал их Карл Маркс» [528].
Особый интерес в этом диалоге представляет то, что Порцевский постоянно связывает полулегендарные события далекого прошлого с современной войной. Желая подчеркнуть важность централизованной государственной власти и извечную актуальность борьбы с немецкими захватчиками, Порцевский иллюстрирует эти темы прямо и косвенно, проводя исторические аналогии и подтверждая свои тезисы авторитетными мнениями Карла Маркса и советского правительства [529]. Чиновники Наркомпроса горячо приветствовали столь образцовый метод преподавания истории в военное время.
Ленинградская учительница К. Пользикова-Рубец в таком же духе набросала в своем дневнике 1941 года план проведения политинформации, явно стараясь сделать ее доступной для детей:
«Составляю конспект сообщения о положении на фронтах. Беру материал из статей А. Толстого, Тихонова, Эренбурга. Гашу коптилку и, лежа в постели, еще и еще раз обдумываю план беседы. Товарищ Сталин сказал, что Гитлер похож на Наполеона не больше, чем котенок на льва. Детей это развеселит. Обязательно надо рассказать о тактике Кутузова и Барклая. Хорошо бы перечитать сейчас "Полководца" Пушкина. Может быть, привести несколько строф из этого стихотворения? А кто же сказал так удачны? Кажется, Энгельс» [530].
Эта дневниковая запись Пользиковой-Рубец липший раз демонстрирует, что в годы войны исторические аналогии играли ведущую роль в школьном преподавании. Следует заметить, что ее популистский винегрет из Толстого, Эренбурга, Кутузова и Петра Первого не только мешает правильному восприятию текущих событий, но и сваливает в одну кучу противоречащие друг другу взгляды на пролетарский интернационализм и классовую борьбу. Но наиболее примечательной представляется общая для нее с Порцевским манера отводить таким столпам коммунистической идеологии, как Сталин и Энгельс, чисто служебную роль на уроке, придавая с их помощью авторитетность заурядному толкованию российской истории.
Эти примеры весьма характерны для ситуации, наблюдавшейся в советских школах в период 1941-1945 годов. Архивные материалы свидетельствуют, что герои давнего русского прошлого находились в центре внимания не только на уроках истории, но и в литературе, рекомендовавшейся для внеклассного чтения; такие темы, как «Слово о полку Игореве» и «Смутное время» служили контекстом для пропаганда патриотических идей [531]. Той же цели чрезвычайно успешно служила произнесенная Сталиным в 1941 году речь о «славных образах наших великих предков», которая, по мнению ведущих деятелей народного образования, определяла приоритеты советской педагогической науки [532]. Она была опубликована в начале 1942 года в первом издании его же сборника «О Великой Отечественной войне» и многократно в течение войны переиздавалась [533]. Источником педагогического вдохновения являлись также такие издания, как «Правда» и «Большевик», где печатались и обсуждались патриотические статьи Ярославского и Александрова [534]. Эти примеры позволяют сделать вывод, что в целом педагогика военного времени развивалась в русле национал-большевистских тенденций 1930 годов, отличаясь от довоенной лишь своей тональностью и акцентами. История в 1941-1945 годы трактовалась на уроках более прямолинейно, чем накануне войны; интернационализм, прикрывавший после 1937 года апелляцию к глубоко укоренившимся в сознании предрассудкам и предубеждениям, был отброшен.
