В заключение ещё несколько обещанных примечаний по существу возражений г. Гольдштейна.

Я охотно готов сознаться, что впал в гиперболический тон, говоря, что количество ртути, испаряющейся в открытом сосуде в течение одного месяца «или года», не может быть обнаружено химическими весами. На самом деле, ртуть действительно испаряется довольно быстро и непрерывно, но под условием, чтобы она была совершенно чиста и не содержала свинца, потому что примесь 1/4 000 части свинца препятствует испарению ртути при обыкновенной температуре. В пылу красноречия такое невольное преувеличение извинительно, тем более, что восстановление факта нисколько не влияет на мой заключительный из него вывод. Химическая же казуистика г. Гольдштейна неизвинительна, потому что имеет целью подорвать правильность моего вывода посредством введения в опыт новых условий и, таким образом искажения основного факта, мной приводимого. Существует большая разница, будет ли данное количество ртути испаряться в малом и ограниченном пространстве, например, в цилиндре, или в большом помещении, например, в комнате. А ведь г. Гольдштейн держит золотую пластинку непосредственно над ртутью, причём происходит следующее: золотая пластинка, в силу большого сродства золота к ртути, притягивает ртутные пары и тем заставляет испаряться всё новые и новые количества ртути, которые и осаждаются на золотой пластинке. Ещё скорее произойдёт при таких условиях испарение ртути в барометрической пустоте. А пусть-ка г. Гольдштейн поместит сосуд с ртутью в один конец залы, а сам удалится с золотой пластинкой в другой: я желал бы тогда видеть, сколько времени ему потребуется просидеть, чтобы дождаться покрытия пластинки ртутью и констатировать уменьшение в весе сосуда с ртутью. Обладая восприимчивостью к ртути, у него, во всяком случае, появится слюнотечение раньше, чем успеют опрокинуться его весы — и это всё, что требовалось доказать.

Относительно чувствительности хлора на реакцию с азотнокислым серебром, я уже сказал, Тут могу ещё напомнить г. магистру химии, что по Schöne йод может быть открыт посредством перекиси водорода в разведении 1/20 000 000, т. е. приближающемся даже к 7-му децимальному.

Попытка объяснения г. Гольдштейном вкуса воды в металлическом сосуде мне представляется произвольной и неверной. Правда, что при беспрерывном протекании воды через цинковые опилки или по цинковой амальгаме образуется слабый раствор перекиси водорода, но весьма сомнительно, чтобы перекись водорода могла образоваться при спокойном стоянии воды в металлическом сосуде. С другой стороны, присутствие перекиси водорода в металлическом сосуде мне кажется сомнительным ещё и потому, что металлы, как золото и серебро, легко разлагают перекись водорода. Затем, если бы даже и уступить г. Гольдштейну сомнительное присутствие перекиси водорода, то она, во всяком случае, может находиться лишь в очень незначительном количестве, между тем как даже довольно значительные количества её ещё не обнаруживают никакого металлического вкуса. Наконец, от чего бы не зависел вкус воды, побывшей в металлическом стакане, но факт в том, что химические реактивы не в состоянии обнаружить совершившейся перемены в воде, и физиологический реактив оказывается тоньше химического.

Что касается возражений г. Гольдштейна на наш препарат фосфора, то и тут г. магистр химии обнаруживает весьма неудовлетворительные познания — не в гомеопатии, что было бы понятно и извинительно, а… в химии. Относительно окисляемости фосфора в крупинках и сомнительности его существования в этой форме под видом фосфора, как такового, не может быть никакого сомнения, вследствие чего ещё в прошлом году бывший провизор Центральной гомеопатической аптеки в С.-Петербурге, и ныне содержатель Центральной гомеопатической аптеки в Одессе, Ю. А. Леви, в заседании Общества врачей-гомеопатов (16 апреля 1887 г.), как видно из протоколов Общества, обращал внимание действительных членов Общества на то, что фосфор, особливо в средних и высоких делениях, следовало бы прописывать не в крупинках, а исключительно в форме разведений. Но г. Гольдштейн говорит об окисляемости фосфора в фосфорную кислоту не в крупинках, а именно в растворе, и утверждает, будто достаточно открыть на один момент бутылочку с фосфором, чтобы его там не существовало. Это неверно. Без помощи сильных окислительных средств фосфор на воздухе никогда не переходит в фосфорную, а только лишь в фосфористую кислоту; выше этой ступени самоокисление фосфора не идёт. Если бы наш фосфор находился в водном растворе, который заключает в себе воздух, то и тогда нужно было бы не одно-, а многократное откупоривание бутылочки для того, чтобы вызвать окисление фосфора; скорее наоборот, это самоокисление происходит от содержание воздуха в воде. Но наши растворы фосфора, как известно г. Гольдштейну, приготовляются в свежедистиллированном крепком спирте, который не содержит воздуха, а поэтому даже многократное откупоривание бутылочки не может повредить содержащемуся в спиртном растворе фосфору. Вместо голословных фраз, которые, по меньшей мере, неуместны в опытной науке, пусть г. адепт точной науки и искатель истины потрудится испытать наше 2-е центесимальное, resp. 4-е децимальное разведение фосфора: он не замедлит открыть в нём его присутствие. Единственное, что может случиться, это постепенное ослабление и, со временем, действительное окисление фосфорного раствора в бутылочках или домашних аптечках, находящихся в обращении у публики. В аптеках же насыщенный раствор фосфора в спирту содержится всегда над размельчённым фосфором, так что, в случае действительного окисления его со временем, потеря в фосфоре тотчас вознаграждается растворением новых количеств его. В крупинках, как выше сказано, окисление действительно совершается быстро, и в них уже содержится не фосфор, как таковой, а фосфористая кислота, которая отличается от фосфорной минусом кислорода. Последняя представляет высшую ступень окисления фосфора, между тем, как первая ещё способна к дальнейшему окислению, и это, может быть, составляет причину, почему оба вещества имеют различное физиологическое и терапевтическое действие. Наконец, если фосфор требуется в сухом виде, то приготовляются растирания из красного аморфного фосфора, который сохраняется без изменения.

Наконец, всё, что г. Гольдштейн говорил по поводу микроскопических наблюдений Майергофера и Бухмана и увеличения поверхности тел при их растирании, говорилось так неясно, сбивчиво и ненаучно, что понять смысл того, что хотел выразить адепт точной науки, я, к сожалению, не могу. Но нельзя не обратить внимание на то, что г. Гольдштейн, преподаватель физики и химии в нескольких учебных заведениях, впадает в непростительную ошибку, смешивая линейное увеличение микроскопа с кубическим. Если говорят о микроскопе с увеличением в 3000, то это техническое выражение означает линейное увеличение в 3000 диаметров; кубическое же или объёмное увеличение тела, соответствующее линейному увеличению такого микроскопа, будет 30003=27 000 000 000. Из чего следует, что частицы, видимые под таким микроскопом, представляют такую степень дробимости, до которой в большинстве случаев не доводятся «гомеопатические» растирания макродозистов. Затем, не мешает заметить, что гомеопатические крупинки насквозь и равномерно пропитаны лекарственным веществом и, будучи весьма легко растворимы, растворяются уже в полости рта, т. е. всасываются гораздо раньше, чем попадут в кишки; а так как общая поверхность лекарственных атомов, вводимых pro dosi, по всей вероятности, едва ли превзойдёт поверхность всасывающих путей человеческого организма, поэтому и представление г. Гольдштейна о двойном или тройном ряде друг на друге лежащих и потому недействующих атомов, лишено всякого основания. Упоминая о гомеопатических лечебниках, оставляющих действительно желать весьма многого, г. Гольдштейн сказал, что они представляют «сплошной вздор». Я желал бы знать, каким эпитетом можно было бы квалифицировать внутреннее достоинство всей этой части возражений г. Гольдштейна?!

Наконец, для характеристики г. Гольдштейна читателям, я думаю, будет небезыинтересно узнать, что он согласился на редакцию своего второго возражения, но отказался от редакции третьего (последнего) при письме следующего содержания:

«Милостивый государь Лев Евгеньевич!

Прочитавши в «Гомеопатическом вестнике за прошедший год» Ваш отчёт о наших прениях (NB.: тут говорится о № 3 «Гомеопатического вестника» за 1887 г., в котором помещён стенографический отчёт моей первой беседы «О законе подобия», потому что нижеследующее письмо было писано г. Гольдштейном в то время, когда № 12 «Гомеопатического вестника» с отчётом моей второй беседы ещё не выходил из печати), «я нахожу, что мы стоим не в равных условиях, ибо Вы полемизируете со мной ещё в Ваших примечаниях. Это обстоятельство заставляет меня, как не имеющего возможности отвечать Вам на Ваши замечания, отказаться от редактирования стенографического отчёта, хотя в нём заведомо есть некоторые ошибки, и предоставить Вам, таким образом, все преимущества, которыми Вы воспользовались в книжках «Вестника» за прошлый год.

С почтением М. Ю. Гольдштейн».

На это письмо я отвечал следующим:

«Милостивый государь Михаил Юльевич!

Не могу не выразить моего удивления на Вашу претензию за мои примечания к тексту стенографических отчётов. Помещая на страницах своего журнала диаметрально противоположные одно другому мнения, редактор имеет, конечно, вполне законное, неотъемлемое и совершенно естественное право делать свои примечания и освещать спорный вопрос со своей точки зрения. Отказ Ваш проредактировать последний отчёт под тем предлогом, что «мы стоим не в равных условиях», и что Вы, будто, не имеете возможности мне возражать на мои примечания, совершенно неоснователен, потому что Вы имеете полное право требовать помещения Ваших возражений, если бы Вы сочли их возможными и необходимыми и я, со своей стороны, не имел бы никакого нравственного права отказать Вам в Вашем законном требовании, снабдив его, конечно, новыми комментариями.

С истинным почтением Л. Бразоль»

Ответа, конечно, не было. Но если с первого взгляда может показаться странным, отчего г. Гольдштейн предоставил себе преимущество проредактирования одного отчета, а мне — преимущество воспользоваться нередактированным другим отчётом, то при чтении самого текста его последних возражений, сверенных по двум стенографическим отчетам, эта кажущаяся странность тотчас разъясняется. Такие вещи можно только необдуманно говорить; обдуманно же их редактировать невозможно. Такие возражения, как нам пришлось слышать от г. Гольдштейна в последний раз, даже в исправленном и дополненном виде, никогда не подымутся в своей валюте, а потому лучше оставить в них «заведомые ошибки»; авось кто-нибудь подумает, что в этих именно заведомых ошибках и кроется суть дела. Создавая себе умышленно неравноправное положение и становясь в нарочито неравные условия, г. Гольдштейн действует под давлением чувства самосохранения: он знает, что при равных, т. е. честных условиях, поражение его ещё более неминуемо и что ему придется тогда лишиться последних клочков той учёной тоги, в которую он так самонадеянно драпировался.

В заключение, нельзя не поблагодарить г. Гольдштейна за его оппозицию: она ясно раскрывает бессилие оппонентов гомеопатии, и нельзя не пожелать, чтобы он постарался удержать свою позицию и на будущие беседы о гомеопатии, буде таковые состоятся. Л. Б.

В какой степени гомеопатия отвечает современному представлению о научности, читатель может узнать, обратившись к статьям д-ра Сильвио Чибени (кафедра философии университета Эстадуаль де Кампинас, Бразилия): Silvio S. Chibeni «Hahnemann and the explanation of the homeopathic phenomenon», Journal of American Institute of Homeopathy, 2001-2, vol. 94, N. 4, стр. 222–226 и «On the scientific status of homeopathy», British Homeopathic Journal (2001), 90, стр. 92-98