Фенберг моргнул, сосчитал до двух и поднял руку.

— Привет, — сказал он.

— Я боюсь, что будет ссора, — объявила Элен. Она сердито смотрела, показывая, что находится на своей территории. Затем вихрем промчалась в ванную.

У Фенберга открылся рот. "О'кей. Именно здесь мне хочется находится", подумал он, осторожно наступая на ковер, как будто тот был сделан из яичной скорлупы. Он не замечал, что она снова начала упаковывать чемоданы.

— Я задерживаюсь, — сказала Митикицкая, высовывая голову из дверей ванной. — Приготовьте себе что-нибудь, если хотите. И что за дурацкая идея бросать мою фотографию в огонь прошлой ночью, мистер?

— Если вы не против, я приготовлю себе чашку чая, пока вы собираетесь, — сказал Фенберг и осторожно прошел в кухню. Он старательно улыбался, повернувшись к ванной спиной. Дверь в ванную хлопнула. Понятно. Вот что случается с Дональдом Даком, когда он становится мокрым.

Фенберг погружал в чашку пакетик с заваркой, когда Митикицкая вошла в кухню. На ней все еще были бигуди, халат и маска, и она собиралась чистить зубы.

— Таких, как вы, в любовных делах называют собственником, — сказала Митикицкая, указывая на него зубной щеткой. — Я еще не вышла на рынок искать себе хозяина. Мы знакомы несколько недель и становимся все ближе и ближе друг другу. Черт. Вы мне нравитесь. Я уважаю вас. Вы самый лучший из мужчин, которые мне встречались.

Элен расхаживала в тапках, с зубной щеткой в руках. Она остановилась перед Майклом:

— У меня проблемы с сексом.

Фенберг убрал большой кусок овсяной маски с ее носа.

— Карлики?

— Что?

— Ваша проблема с сексом. Она имеет что-то общее с миниатюрными размерами?

— Нет.

— Вагинизм?

— Нет.

— Тогда мне стало спокойнее.

— Я чихаю, когда занимаюсь сексом или думаю о нем. — Она сложила на груди руки.

Фенберг понимающе кивнул и бросил кусок маски в раковину. Он приблизил к ней свое лицо, скосил глаза и заорал "Давай вперед!"

— Фенберг. Почему вы кричите на меня?

— Я просто испытывал.

— Я чихаю, когда я думаю о сексе, я, а не вы.

— Ну, так не думайте о сексе. Делайте как я. Думайте об игре в футбол.

— Вы относитесь ко мне несерьезно, — сказала Элен, обняв себя руками.

— Послушайте, Элен! — В попытке утешить Фенберг сделал шаг по направлению к Митикицкой. Элен увернулась от рук, которые он к ней протянул.

— Господи! Почему мужчины всегда думают, что если женщина проявит немного чувства, то надо обязательно бежать и хватать ее? Я терпеть этого не могу.

— Не буду, смотрите, — сказал Фенберг, оставив руки в воздухе. — Не припомню, чтобы я когда-нибудь получал такой ответ от женщины, которую приглашал на свиданье. Вы знаете, я не собираюсь занимать деньги, Элен. Я просто хотел узнать, хотите ли вы прийти на одно небольшое невинное свидание.

— Почему бы нам не остаться просто друзьями и оставить все, как было? — спросила она. — Зачем вам надо было приходить и просить меня о… свидании?

Она произнесла это слово так, как будто от него пахло рыбой.

Фенберг слегка пожал плечами:

— Мы живем в жестоком мире. Мы ведь не мастера Дзен и иногда чувствуем себя одинокими. Я думаю, что и вы тоже. А про себя я знаю, что очень одинок.

— Тогда купите собаку, Фенберг.

— Ух. — Фенберг незаметно моргнул. Эта леди была строгой. Он подумал, что они несколько раз встретятся, а потом, может быть, поссорятся. Он также начал понемногу подозревать, что Митикицкая слегка тронутая, что испугало его больше, чем ее замечание, потому что мысль, что Митикицкая сумасшедшая (овсяная маска и все прочее) была на самом деле очень привлекательной для Фенберга.

И тут он увидел ящики.

Фенбергу стало плохо. Митикицкая сказала то, чего не должна была говорить. Он не слышал, что она контролировала свой голос, стараясь не впасть в истерику. Она была в панике и хотела только, чтобы Фенберг пообещал то, чего не может гарантировать ни один мужчина — что он никогда не обидит ее. Конечно, она не сказала этого вслух. Она сказала, что отдаст Фенбергу деньги, которые он заплатил ей за дорожные расходы.

Значит, она уходит.

Фенберг переступил с ноги на ногу и задумался. Прекрасно, первый репортер в этом году, и снова то же самое. Митикицкой хотелось, чтобы рядом оказалась ее терапевт, или сестра, или даже мать. Но больше всего ей хотелось подбежать к Фенбергу, разреветься и признаться, что была не права.

Но Фенберг взял свою куртку и ушел.

Фенберг хлопнул входной дверью ранчо. Внутренняя дверь тоже хлопнула в унисон. Он остановился, чтобы купить газету, когда шел от Элен. Позавчерашнее сообщение ФБР не оправдалось. Агенты приняли за Туберского высокого индейца, рыбачившего в одном из уголков национального парка.

— Как Элен? — спросил Злючка Джо, откусывая кусок от сэндвича.

— Заткнись, — сказал Фенберг, пролетая мимо. У Джо вытянулось лицо, и он потихоньку попятился к двери.

Фенберг вернул его. С редким для него выражением страха на лице Злючка Джо уставился на почтовый мешок.

— Это что, черт возьми, такое? — спросил Фенберг.

В воздухе стоял запах расправы.

— Я ничего не сделал.

— Я и не говорю, что ты сделал. Что в мешке, Джо?

— Почта. Для Джона, — выпалил он. — В комнате есть еще один такой мешок. Почтальон доставил их примерно час назад. Он сказал, что у Джона был почтовый ящик на почте, который переполнился за последнюю пару недель. Он сказал, что обязан доставить это.

— Извини, что я сорвался, — сказал Фенберг сквозь зубы. Он сгреб тяжелый мешок и отнес его в свободную комнату Туберского. Там он бросил его на кровать рядом с другим мешком. Затем Фенберг остановился у двери и опустил голову.

Возникал законный вопрос.

Почему некто, лишенный карьеры и клуба, получает столько корреспонденции? Фенберг присел на кровать брата и склонил голову набок. Нет. Он отвернулся. Святость почты, право на личную тайну и все прочее, Что делало его страну великой и о чем Фенберг с удовольствием писал в передовицах. Нет. Он не будет открывать почту своего брата. Но не будет ничего плохого, если вытащить всего несколько конвертов и посмотреть на обратные адреса.

Фенберг нахмурился. Он быстро вытащил пачку писем. И еще одну пачку.

Это нельзя было назвать корреспонденцией.

Снаружи Злючка Джо направлялся кратчайшим путем к дальней границе ранчо. Клиффорд терроризировал котенка под амбаром. Оба они услышали леденящий душу крик. Так кричат, поранив руку пилой.

Фенберг снова закричал, схватил письма и смял их.

Это были счета.

Или, точнее, ненавистная почта от кредитных компаний.

Дюжины писем из разных банков с заголовками, похожими на заголовок официальных писем Американской Нацистской Партии, пестрели ярко-красными надписями на конвертах: ТРЕТЬЕ И ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ! Фенберг высыпал содержимое обоих мешков на индейское стеганое одеяло Туберского и судорожно просматривал. В основном, это была старая корреспонденция и каталоги, потому что с тем, у кого есть семнадцать кредитных карточек, происходит всегда одно и то же. Он автоматически включается в компьютерные банки данных всех магазинов и почтовых отделений в свободном мире.

Час времени ушат у Фенберга, чтобы узнать страшную правду. Туберский подделал подпись Фенберга на всех семнадцати карточках. Одна «Джемко», три золотых карточки "Америкэн Экспресс", шесть «Мастер-карт», две «Визы», "Обеденный Клуб" (они все еще живы?), «Сиере», "Аберкромби & Фич", "Пеп Бойз", и, наконец, с трудом выдаваемая карточка "Нейман-Маркус".

Фенберг подвел итоги. От такого финиша могло парализовать. Учитывая акульи заемные проценты и штрафы за все, начиная от задержек и кончая тем, что ты правша, Туберский был должен бешеную сумму, от которой подкашивались колени и подводило желудок — 45096 долларов 34 цента.

Фенберг сидел на кровати, ослабев, глядя прямо перед собой взглядом заключенного концлагеря.