Литмир - Электронная Библиотека

— Ты не спи! — сказал Сёмка. — Залаю под окном собакой. Услышишь — выходи во двор и прямо в столярную.

Я вернулся домой немного успокоенный.

Наконец все легли спать. Даже бабушка не стала в этот вечер плести свои кружева, — так она измучилась с матерью.

Меня тоже клонило ко сну, но я перемогал себя и тревожно прислушивался к малейшему шуму под окном. Несколько раз я вскакивал, услышав, как заливается чья-то собака. Но лай явно доносился с соседних улиц. Я тревожился за Сёмку. Как он проберётся во двор ломбарда? А вдруг он попадётся и глухонемая его убьёт?

В ночной тишине слышны были взвизги механических пил на лесопилке Порфирьева (завод начал после праздников работать в две смены). Внизу кашляла Сёмкина хозяйка, в соседней комнате бормотала во сне Лена. Несколько раз она отчётливо сказала: «Мама! Мамочка!» Должно быть, ей снилась мать. Похрапывали отец и бабушка… Когда за рекой прошёл товарный поезд (у него особый стук), я понял, что уже двенадцать часов: товарный проходил в полночь.

После прохода товарного сон уже совершенно одолевал меня. Вдруг под окном три раза тявкнула собака. Надев материны туфли на войлочной подошве, я накинул на себя куртку и на цыпочках вышел на лестницу.

Пока я добирался до столярной, сердце у меня билось, наверное, так же часто, как оно билось у Снежка в ту минуту, когда я отдавал его Храниду.

В столярной было темно, и я не видел Сёмкиного лица.

— Жив, жив ваш Снежок! — прошептал Сёмка.

— Не врёшь?

— Клянусь «розой», не вру! В кухне на плите сидел, а глухонемая гладила его. Потом она его в чулан у крыльца заперла. И ничуть не отощал ваш Снежок. Клянусь «розой»! — уверял меня Сёмка.

От волнения Сёмка был даже не в состоянии произносить полностью заветные слова клятвы.

Потом Сёмка рассказал, как он лез через забор (под воротами ему не удалось протиснуться: он был куда плотнее меня), как он увидел освещенное окно кухни, как он подставил ящик, чтобы заглянуть в окно, но провалился в ящик и оказался весть в пуху, будто на него вытряхнули перину: в ящике были перья.

— А у чулана лапки гусиные валяются. Ох, и испугался я, когда ногой наступил! Думал, это чёрт меня царапнул! — рассказывал Сёмка.

Всё стало мне ясно: глухонемая тогда резала гуся.

— А ты-то вообразил — убивица! — поддел меня Сёмка.

— Тебе хорошо рассуждать! — обиделся я, — На тебя никто ножом не замахивался!

— Ну ладно, чего там! Кто старое помянет, тому глаз вон, — великодушно заявил он. — Давай лучше думать, как поскорей Снежка выручить.

В конце концов мы решили, что в субботу я пойду к Храниду, упрошу его сохранить кота в живых. Выкупить же Снежка мы собирались в понедельник: ведь в воскресенье Костя должен был вернуть деньги.

Глава шестая

И вот наступила, наконец, суббота. В этот день в школе нам объявили, что через две недели начнутся экзамены. На большой перемене меня вызвал к себе инспектор и сказал, что есть одна бесплатная вакансия в гимназию, — пусть отец подаст прошение.

— Я не сомневаюсь, что ты кончишь наше училище первым учеником, — отпуская меня, прибавил инспектор.

Я очень боялся инспектора: он любил покричать на нас, но после того разговора он мне показался совсем не страшным. Говорил он со мной дружелюбно, и я почувствовал, что ему самому хочется, чтобы я поступил в гимназию.

После уроков я отправился в ломбард, захватив с собой еду для Снежка.

День был на редкость тёплый, пахли набухшие почки тополей, в палисадниках на солнцепёке зазеленела трава. И от весеннего воздуха, и от надежды, что скоро-скоро всё кончится, я был в радостном, приподнятом настроении. Я думал о гимназии, представлял себе, как я в шинели с серебряными пуговицами, в фуражке с гербом буду идти по улицам города, а прохожие с почтением будут смотреть на меня, как я первый раз войду в класс…

Через открытое окно отчётливо виднелся Хранид, стоявший за конторкой. Его лицо в этот весенний солнечный день, по сравнению с той нежностью оживающей природы, которая окружала меня, казалось ещё более суровым и безжизненным, чем обычно.

Наконец я опять очутился перед Хранидом. Он, как и в тот раз, приподнял очки на лоб и отрывисто спросил:

— Ты пришёл выкупить заклад?

От этого голоса, от его взгляда, пронзительного и строгого, тревога и страх охватили меня. Здесь, в комнате с окнами, забранными решётками, стоял запах старых вещей и не чувствовалось ни тепла весны, ни той радости, которая была разлита повсюду.

— Нет, — сказал я неуверенно.

— Так зачем же ты пришёл, Семёнов?

— Не убивайте Снежка! Прошу вас, не убивайте… Я его обязательно выкуплю! — выкрикнул я каким-то чужим голосом и положил на конторку кулёк с едой. — Вот… Это ему…

— Дай, Семёнов, твою квитанцию! — резко, но тихо сказал Хранид.

Когда я отдал ему квитанцию, старик опустил очки со лба на глаза и внимательно прочитал её, чуть шевеля сухими, бледными губами.

— Здесь всё в порядке! — сказал он. — Квитанция составлена по всей форме, и в ней нигде не написано, что я намерен убить кота, которого ты заложил. — Хранид протянул мне квитанцию обратно.

Невольно я отступил назад.

— Возьми! — повелительно сказал Хранид.

— Но вы же вернёте мне только его шкурку? Тут написано… белая шкурка… — Слёзы побежали по моим щекам.

Мне опять вдруг показалось, что неподвижное лицо Хранида оживилось чем-то похожим на улыбку. Но это продолжалось всего один миг, опять я не был уверен, как и в прошлый раз, что это было на самом деле.

— Я всё тебе сказал! — Хранид вышел из-за конторки. — Ступай, Семёнов! Я всё тебе сказал! — повторил он и подтолкнул меня к двери.

Слёзы всё ещё текли у меня из глаз, когда я очутился на улице. Не замечая ничего вокруг, брёл я к дому.

На следующий день, в воскресенье, Сёмка отпросился у хозяйки якобы к сапожнику, которому он отдал в переделку сапоги (на самом деле, как вы помните, он сапоги продал), и мы пошли к долговязому Косте за деньгами.

— Отдаст, вот увидишь! — уверял меня Сёмка. — Он хоть и замахивался на меня, я видел — трусит. Боится, что папаша или мамаша узнают. На окна всё поглядывал.

Но я уже ни во что не верил.

Скоро мы подошли к Костиному дому. Ещё издали я увидел пролётку больничного доктора у парадного крыльца. У распахнутой двери стояла горничная в белом передничке и разговаривала с докторским кучером. «Так болен, так болен, что мамаша третью ночь не отходит от него!» — рассказывала она кучеру.

— Известно, скарлатин! — зевая, сказал кучер. — Болезнь страшенная.

— Пришёл из гимназии, а у самого жар в сорок градусов. И горло перехватило… — продолжала горничная.

Я уже понял, что случилось: болен скарлатиной был Костя…

Сёмка молча повернул обратно.

— Идём! — мрачно сказал он. — Шесть недель болеть будет. Знаю! У меня мать от скарлатины померла.

В это время на крыльцо вышел доктор, и горничная бросилась подсаживать его в пролётку.

— В больницу, Матвей! — сказал «доктор, и кучер задёргал вожжами. — Постой! Постой! — вдруг приказал доктор. — Мальчуган! — закричал он и поманил меня рукой.

Я подбежал к пролётке.

— Вот хорошо, что я тебя встретил! — сказал доктор. — Поедем сейчас к твоей матери, скучает она по тебе. Тебя Алёшей зовут?

— Алёшей.

— Ну, значит, тёзки мы с тобой! — засмеялся доктор. — Поезжай, Матвей.

Лошадь тронулась. Сёмка растерянно смотрел нам вслед.

По дороге в больницу доктор шутил и уверял, что скоро ему придётся припрягать в пролётку вторую лошадь, так как одной уже тяжело возить такого толстяка, как он.

Пролётка остановилась у длинного двухэтажного дома, отгороженного зелёным палисадником. Из больничных окон выглядывали какие-то больные в серых и жёлтых халатах. Увидев доктора, они мигом исчезли.

— Вот как меня боятся! — засмеялся доктор. — Не люблю, когда на подоконниках виснут. Словно галки на заборе.

Мы вошли в больницу не с главного входа, а со двора, через квартиру доктора. В прихожей доктор снял пальто, шляпу и надел белый халат с тесёмочками на спине вместо пуговиц.

9
{"b":"129252","o":1}