– А продовольственных припасов, питьевой воды и медикаментов нам хватит на целый год? – забеспокоилась Таня.
– Да, хоть на пять! – сообщил подполковник. – И продовольственных припасов, и всех прочих. С этим, как раз, никаких проблем не наблюдается…
Неожиданно тоненько и тревожно взвыла сирена, через две-три секунды затихла, и басистый голос Горыныча, исходящий из маленькой чёрной коробочки, закреплённой на дверном косяке, оповестил:
– Борис Иванович, тревога! На перроне буза творится! Слышу частые пистолетные выстрелы, вижу на мониторах непонятных собак…
Мельников схватил со стола брусок рации, поднёс его к уху, и, нажав на нужную кнопку, принялся ругаться:
– Никоненко, мать твою старушку седую! Что происходит на платформе? Какие ещё волки? Ополоумел совсем?
Подполковник, отбросив рацию в сторону, вскочил на ноги, достал из ящика письменного стола мощный аккумуляторный фонарь, выхватил из наплечной кобуры массивный чёрный пистолет и скомандовал:
– За мной! Оружие вам Горыныч выдаст при входе (на выходе?) в туннель. Тёмный, прихвати мегафон! Он лежит на сейфе …
Глава пятая
Алжирские шакалы
Горыныч (уже в серой камуфляжной куртке, застёгнутой на все пуговицы), по знаку подполковника протянул им – рукоятями вперёд – по чёрному пистолету и вскользь пояснил:
– Двенадцатизарядные «браунинги» последней модели, бельгийская сборка, то бишь, родная. Нормальные машинки, без дураков и неожиданных подстав… Барышня-то умеет стрелять?
– Умеет, если верить нашей базе данных, – нетерпеливо поморщился Мельников. – Отпирай, давай, балабол! Язык без костей. А вы, майор и майорша, не забудьте оружие снять с предохранителей…
Прозвучали чуть слышные щелчки, дверь приоткрылась.
– За мной! – скомандовал подполковник, включая фонарь и насторожённо прислушиваясь к неясным звукам, доносившимся со стороны платформы. – Действуем сугубо по обстановке! Горыныч, запирай!
Они вышли в туннель.
– Здесь шестой! – раздалось сзади.
Артём резко обернулся. Метрах в пятнадцати-двадцати – в ярком луче фонаря Мельникова – обнаружилась серая фигура в чёрном бронежилете, со шлемом, оснащённым прибором ночного видения, на голове.
– Как у тебя, Егоров? – спросил подполковник.
– Всё спокойно, Борис Иванович!
– Бди дальше! Если что – сразу бей на поражение! Мы пошли…
Неясные звуки – по мере продвижения к перрону – начали разделяться, постепенно приобретая узнаваемость.
«Женский отчаянный визг, испуганные мужские крики», – принялся дисциплинированно перечислять внутренний голос. – «Частые пистолетные выстрелы, яростное звериное рычание и жалобное повизгивание…».
– Вперёд, орлы! – без тени сомнения велел подполковник, устремляясь к лесенке. – Посмотрим, что это за волки такие!
На перроне безраздельно царила сладкая парочка – откровенный хаос и бессмысленная вакханалия. Бестолково, отчаянно крича и визжа, повсюду метались люди, между которыми сновали-мелькали шустрые собачьи (волчьи?) силуэты. Создавалась впечатление, что – в основном – собаки нацелились на сухие пайки, но тем людям, которые оказывали активное сопротивление, приходилось совсем несладко.
– Сволочи наглые! – гневно воскликнула Таня и, крепко сжимая пистолет двумя руками («Как в крутых голливудских боевиках!», – мысленно восхитился Артём), открыла беглый прицельный огонь по большой собачьей своре, окружившей пожилую женщину, беспомощно распластавшуюся на полу платформы.
Отметив краем глаза, что Мельников присоединился к Татьяне, Артём, высмотрев здоровенного наглого пса, вцепившегося в ляжку худенькому фанату «Зенита», положил мегафон на пол, выпрямился, несуетливо прицелился и мягко надавил на спусковой курок (на спусковой крючок, как выражаются штатские лица).
«Братец, это же они, ливийские шакалы!», – внезапно прозрел внутренний голос. – «Гадом буду, они самые! Крысоловы умелые, мать их!».
Это неожиданное открытие меняло всё самым кардинальным образом. Артём поставил пистолет на предохранитель, запихал его – стволом вниз – за пояс брючного ремня и подобрал с пола мегафон…
Говоря по правде, речь шла об обыкновенных пустынных волках. О «Lobo desierto», выражаясь научным языком. «Ливийскими шакалами» этих животных величали сугубо русские офицеры, входившие в специальный корпус ООН, стоявший лагерем на алжиро-ливийской границе. Корпус был, вовсе, и не миротворческим а, наоборот, насквозь секретным и тайным. Как выяснилось, и такие бывают.
– Большая политика – дело тонкое, а, местами, и откровенно грязное! – поучал тогда Горыныч молодых коллег. – Что на регионально-деревенском уровне, что в мировом масштабе…
Секретный воинский корпус условно делился на две приблизительно равные части – на европейскую и африканскую. В европейскую – кроме россиян – входили австрийцы, венгры и англичане. В африканскую – нигерийцы, марокканцы и алжирские берберы. И как-то так получилось, что русские сошлись именно с берберами. Не то, чтобы сошлись, но общались охотнее всего, видимо, почувствовав некое родство душ и схожесть природных менталитетов. Генерал Фрэнк Смит – мужчина опытный и по-настоящему мудрый, возглавлявший «ооновцев» – подметив данную национальную взаимную симпатию, начал назначать в патрули-караулы берберов совместно с россиянами.
Артёму в напарники постоянно доставался Аль-Кашар – пожилой алжирец с тёмно-коричневой непроницаемой физиономией, покрытой густой сетью глубоких морщин. Аль-Кашар был местным жителем, родом из Чёрного ущелья, когда-то обитаемого.
Как правило, армейский пятнистый фургон (американский аналог российского «Урала») на рассвете останавливался на излучине узенького безымянного ручья, пересыхавшего время от времени. Они с Аль-Кашаром вылезали из машины, тщательно проверяли амуницию, оружие и правильность настройки рации и, взвалив на плечи тяжёлые рюкзаки, выходили на маршрут. То есть, весь день настойчиво и целенаправленно обходили склоны Чёрного ущелья, высматривая следы пребывания подлых ливийских диверсантов.
Иногда следы обнаруживались, о чём Артём тут же по рации сообщал на базу. Тогда в воздух поднимались «Ирокезы[3]» и, изредка постреливая, начинали старательно кружить над округой. Два раза и патрульным (то есть, Артёму и Аль-Кашару) пришлось вступать в непосредственное боестолкновение с противником. Оба раза выиграли, понятное дело…
Но, чаще всего, обход местности не приносил никаких неожиданных и неприятных результатов. Они к вечеру, сделав по дороге пять-шесть привалов в тени тёмно-красных скал, доходили до Рыжего бархана и останавливались на ночлег, благо у бархана дров было в достатке. Во-первых, бескрайняя полоса сухого кустарника. А, во-вторых, обгоревшие остатки щитовых бараков.
– Здесь когда-то располагались наши армейские склады, – при первом же выходе на маршрут объяснил Аль-Кашар на причудливой смеси французского, английского и арабского языков. – Прилетел большой военный самолёт, сбросил чёрные бомбы, бараки сгорели. Потом прилетел другой военный самолёт, ещё больше первого. Обрызгал всё вокруг очень ядовитой водой. Кусты и верблюжьи колючки засохли. Берберы навсегда ушли из Чёрного ущелья…
– Самолёты-то были ливийские? – недоверчиво спросил Артём. – Ну, те, которые сбрасывали «очень ядовитую воду»?
– Нет, французские, – нахмурился бербер. – Давно это было. Не будем больше говорить про самолёты…
– Не будем, – покладисто согласился Артём, а про себя подумал: – «Похоже, что прав был мудрый Горыныч. Грязное это дело – большая политика…».
Они разжигали небольшой, но жаркий костерок (ночью в пустыне достаточно холодно, особенно на рассвете), ужинали нехитрой, но калорийной снедью из армейского сухого пайка, курили и вели неторопливые философские беседы, потом – по очереди – спали. На рассвете трогались дальше, огибая Чёрное ущелье с юга.
