Я это к тому, что сама находка и не была, может, такой ценной и редкой, но это была моя первая находка, сделанная по всем правилам археологии! Есть чему обрадоваться.

Поэтому я не стал ее сразу выкапывать. Я взял складной метр и измерил все расстояния, а затем эти расстояния нанес на схему.

Перенеся замеры на схему, я вздохнул:

— Эх, сейчас бы еще и сфотографировать эту штуковину! Ведь настоящие археологи всегда фотографируют свои находки, для большей точности, а эта — моя первая! Было бы, о чем вспомнить!

И тут мне пришло в голову, что, конечно, у археологов должен быть фотоаппарат, и даже несколько. И я побежал к их лагерю.

Я и представить не мог, сколько шуму наделает моя находка и какая удивительная история вокруг нее закрутится!

Когда я прибежал в лагерь, то обнаружил, что вся группа, отправившаяся на раскопки того места, где был найден перстень, только-только вернулась. Оказывается, уже пять часов прошло!

— Ничего! — со вздохом сообщил мне Ванька. — Ни могилы, ни черепа, ну ничегошеньки!

— Да, зря провозились, — вздохнул Левой Гургенович. — Но ничего, это нормально.

— А у меня кое-что есть! — сообщил я.

— Да ну? — оживился Станислав Борисович. Да и остальные встрепенулись.

— Вроде бы ничего особенного, — сказал я. — Костяное изделие, из тех, которых здесь много попадается. Но это — моя первая находка, и я бы хотел ее сфотографировать. У вас ведь есть фотоаппарат? Ее положение я уже занес на план!

— Очень интересно! — Станислав Борисович повернулся к Левону Гургеновичу и студентам. — Пойдем, посмотрим все вместе?

— Конечно, конечно! — откликнулись они. Причем Ванька чуть ли не громче всех.

Станислав Борисович взял фотоаппарат, и мы дружно направились к месту моей находки.

— Вот несколько зубчиков торчит, — сказал я.

— Да, любопытно, очень любопытно! — Станислав Борисович сделал несколько снимков, с разных сторон и с разных ракурсов. — Ты не возражаешь, если я ее достану? Так сказать, как опытный профессионал…

— Нет, нисколько не возражаю, — ответил я.

Станислав Борисович спустился в яму и аккуратно извлек откопанный мной предмет. Это оказался двусторонний гребень, часть зубчиков которого были отломаны.

Станислав Борисович аккуратно очистил гребень от земли… и вдруг ахнул!

— Что такое? — спросил Левон Гургенович.

А студенты и Ванька подались поближе.

Станислав Борисович молчал некоторое время, потом медленно протянул гребень Левону Гургеновичу.

— На, посмотри. И посмей утверждать после этого, что моя теория неверна.

Левон Гургенович взял гребень, внимательно на него посмотрел — и тоже ахнул.

— Вот это да!.. — сказал он. — Вот это да!

— Да что там такое? — не выдержав, мы с Ванькой спросили одновременно. По-моему, с нашими голосами слился голос кого-то из студентов, задавшего тот же вопрос.

Левон Гургенович повернул гребень так, чтобы было видно всем, и стал объяснять:

— Вот, смотрите. Округлые изгибы по бокам, эта сторона чуть заужена, тут зубчики — крупные и редкие, а с этой стороны — почаще. Все признаки новгородской работы, новгородского стиля. Но главное — рисунок на гребне: русалка с рогом изобилия. Такого рисунка на гребнях не попадалось никогда, вы слышите, никогда! Чаще всего, насколько вы помните, на новгородских гребнях мы встречаем так называемый глазковый узор, символизирующий солнце, иногда попадаются другие изображения, но чтобы русалка, да еще с символом плодородия… Мы знаем отношение к русалкам, да и к языческим символам плодородия тоже, поэтому для женщины — что для девицы, что для замужней — появиться с подобным гребнем в волосах было бы… гм… ну, несколько вызывающе, а то и не очень пристойно. Трудно себе представить, чтобы женщина носила гребень с таким рисунком в православном городе, а то и в церковь с ним заходила, это был бы вызов… или, если хотите, намек для молодых людей. Намек, который могли превратно истолковать. Изображения русалки с символами плодородия мы встречаем на нашейных украшениях и на нагрудных пластинах, которые надевались раз в год, в дни праздника русалий на Ивана Купалу. После нескольких ночей гуляний и купаний участники празднеств, скорей всего, снимали эти украшения и прятали до следующего года. Но такой рисунок на гребне, выставляемом напоказ!.. Да, этот гребень — уникум, единственный в своем роде! Не знаю, найдут ли когда-нибудь еще подобный ему или нет, но пока он — один на весь мир! И во многом переворачивает современные представления о быте наших предков! А ты, Борис, одной этой находкой вошел в историю археологии!

Наверное, я был пунцово красный от смущения — и при этом мне казалось, будто я в небесах парю. Вот это да! В первый раз копнул — и выкопал такое! Мне безумно хотелось немедленно продолжить раскопки и перерыть всю поляну.

Но уже вечер подступал, да и понятно было, что с наскоку такие раскопки вести не стоит.

И тут послышалось тарахтение мотора — на сей раз знакомого.

— Это отец! — завопил Ванька и помчался к берегу.

Отец, увидев нас и услышав Ванькины вопли, повернул в бухточку.

— Ну, как мои сорванцы? — крикнул он, вылезая из катера. — Не надоели вам?

— Наоборот! — весело отозвался Левон Гургенович. — Помогли нам сделать несколько находок. А вам старший только что совершил настоящее открытие!

— Понимаешь, папа, — затараторил Ванька, — мы с Сашкой, — Александра он уже запросто называл Сашкой, — нашли древний перстень с особой печаткой, а Борька вообще только что отрыл такое, такое, что мы все попадали! Понимаешь, вот этот гребень с непристойной русалкой, его, значит, могла только такая тетка носить, которая язычницей была и участвовала в русалиях, и вообще не боялась священников в их карательными отрядами, а значит, Борька попал в историю археологии, потому что этот гребень — единственный на весь свет, и из-за него все археологи свихнутся, и…

— Погоди, погоди, — остановил его отец. — Чуть помедленней, чтобы я получше понял.

Станислав Борисович и Левон Гургенович принялись объяснять отцу, что и как, и он в конце концов разобрался.

— Ну и ну!.. — сказал он, покачивая головой. — Впрочем, я всегда говорю, что моим сыновьям палец в рот не клади. Они — удивительные везунчики, в любом деле…

— Папа! — сказал я. — Можно мы здесь останемся, хотя бы на день? Чтобы завтра с утра вместе со всеми взяться за раскопки, с самого начала?

Отец засмеялся.

— Я так и подумал, что вы захотите остаться. Поэтому я сперва побывал дома и прихватил ваши спальные мешки и кое-какие продукты, чтобы вы могли внести их в общий котел, а не объедать экспедицию. Так что если Станислав Борисович и Левон Гургенович не против…

— Нисколько не против! — заверили они.

— Тогда я проплыву до лагеря и выгружу амуницию и продукты.

— И останетесь с нами поужинать, надеюсь?.. — сказал Левон Гургенович.

— Нет, — отец поглядел на небо. — Уже темнеет, так что лучше я домой отправлюсь. Как-нибудь в другой день, завтра или послезавтра, я присоединюсь к вам, и мы хоть до утра просидим, а сейчас у меня дел много.

И он, спустившись к катеру, поплыл к лагерю, а мы пошли по берегу.

Отец привез нам не только спальные мешки, но и свитера — на случай, если ночь выпадет неожиданно холодной, и купальные полотенца, а в общий котел — полмешка картошки, малосольные огурцы, кабачковую икру и несколько кусков солонины из лося. Такую лосятину проварить вместе с картошкой — пальчики оближешь, и соли в картошку добавлять не надо.

Выгрузив все это, отец отказался от повторного приглашения на ужин и уплыл.

А мы, по нашему с Ванькой предложению, сразу стали готовить лосятину с картошкой, в самом большом котелке.

Принесли воду, поставили воду с солониной на огонь и всей компанией уселись чистить картошку.

— Ну? — вернулся Станислав Борисович к теме дня. — Теперь ты согласен с моей теорией?