Наши места находились в центре трибуны, и мы добрались к ним как раз в тот момент, когда тренеры выступили вперед для переговоров с арбитрами. Я обрадовался, что мы ничего не пропустили. До сих пор Ричи видел бейсбол только по телевизору, а камера не может дать ясного представления об игре. Мне было важно, чтобы он увидел, что бейсбол — это не поток слов, льющийся из уст спортивного комментатора и прерывающийся рекламными роликами. Я хотел, чтобы он увидел великолепие игры собственными глазами и в натуральную величину. С первой же секунды Ричи перестал принадлежать себе. Ричи всегда был немного скрытным ребенком, не расположенным бурно проявлять свои эмоции, но сейчас он вел себя как любой девятилетний пацан. Открыв рот, он смотрел на все сразу и не мог усидеть на месте. Пожалуй, больше всего его поразило открытие, что игроки «Нью-Йорк Американз» не были черно-белыми привидениями в двухмерном изображении, а существами из плоти и крови. Он был покорен, убедившись, что его герои существуют на самом деле. Пока «Американз» выходили на поле и публика вставала для исполнения национального гимна, сын дернул меня за рукав и спросил:

— А когда мы придем сюда еще, папа?

— Матч даже не начался, Ричи. Зачем беспокоиться о том, что будет в следующий раз?

— Потому что если я вдруг выйду в туалет или что-нибудь в этом роде, я пропущу самое интересное, и мне будет очень обидно. Я никогда себе не прощу этого.

— Ты хочешь в туалет?

Он смущенно опустил глаза и стал рассматривать кроссовки, стараясь избегать моего взгляда.

— Кажется, да.

— Тогда пойдем. Никто не посмеет забить мяч в наше отсутствие.

Мужской туалет был переполнен, и Ричи оробел от толкучки и сигаретного дыма. Я оставался с ним, пока он ждал своей очереди. Каждый раз, когда с трибун доносились громкие возгласы, он жалобно смотрел на меня.

Когда мы вернулись на свои места, в команде Детройта произошли две замены. Табло не показывало ни количества забитых мячей, ни количества ошибок. Началась увлекательная игра. С обеих сторон выступали первоклассные профессионалы, команды почти не уступали друг другу в силе. К концу третьего периода счет все еще не был открыт.

Кэти набила сумку Ричи сандвичами, строго-настрого запретив покупать хот-доги. Я не хотел брать на себя ответственность за вероятное расстройство желудка Ричи и соблюдал договор. Он удовлетворился пакетиком арахиса и двумя банками кока-колы. Через десять минут после каждой кока-колы нам приходилось возвращаться в туалет. На меня большое впечатление произвела манера Ричи наблюдать за игрой. Сидеть целый час на одном месте — суровое испытание для ребенка девяти лет. Но он был слишком поглощен игрой, чтобы вертеться. Только пропущенные мячи, которые время от времени падали с нашей стороны, отвлекали его внимание. Каждый раз, когда мяч летел в нашем направлении, он вскакивал, ударял в свою перчатку и кричал: «Я здесь!» Раза два он так увлекся тем, куда упал мяч и кому он достался, что перестал следить за ходом игры. Но все остальное время он не отрывал глаз от поля…

Матч закончился со счетом 3: 2 в пользу «Американз». Теперь эту игру будут обсуждать до конца сезона.

Поезд в метро был набит до такой степени, что оставалось только задержать дыхание и надеяться, что тебя не затопчут. Я ухитрился найти свободное местечко для Ричи, и он уткнулся в журнал, изучая цифры и картинки с прилежанием студента, корпящего в библиотеке над средневековой историей. Зажатый между потными фанатами, от которых разило пивом, я даже не пытался найти точку опоры. Меня окружала мягкая плотная подушка из человеческих тел, падать было некуда. В таком положении мы ехали минут сорок. Именно в этом поезде меня вдруг осенило. Все стало на свои места. Обрывок воспоминания всплыл в моем сознании, в стене, преграждавшей дорогу к истине, образовалась брешь, и я увидел свет с той стороны ограды. Я дошел до разгадки весьма окольным путем и не сразу осознал, что произошло. Сделав огромный круг и вернувшись в исходную точку, я открыл, что с самого начала она и была местом назначения. Я отправился на поиски окончательных ответов и абсолютных истин. А оказалось, что самые важные откровения преподносились мне в смехотворном облике — в виде реплики забавного таксиста и бейсбольного матча. Все сведения, которые я считал важными, на добычу которых я потратил столько времени и энергии, рискуя своей жизнью, — все они были только деталями. Уроки давались мне бесплатно. Таксист Джи Дэниэлс доказал мне, что вещи не всегда являются тем, чем выглядят. А матч подал мысль о ложных, пропущенных мячах. Я не сразу сумел расшифровать эти послания, разгадать метафору. Раньше я искал факты, холодную и жесткую реальность, не понимая главного — что реальность не существует без воображения. Мне больше не надо было спешить. Все будет решено прежде, чем я лягу спать. Матч длился около двух часов, и когда я привел Ричи домой, был уже одиннадцатый час. Кэти пригласила меня зайти выпить стаканчик вина, но я отклонил приглашение. Я знал, что она хочет со мной поговорить, и знал, что именно она скажет: я могу, если захочу, заставить ее изменить решение.

Она хотела, чтобы я переубедил ее. Это был мой последний шанс, и на мгновение меня охватило желание войти в дом и объявить, что я остаюсь с ними навсегда. Ричи стоял между нами, посматривая то на одного, то на другого, сознавая, что происходит нечто важное.

Меня пронзила мысль, что из всего дня, проведенного вместе, только этот момент навсегда останется в его памяти. Кэти повторила свое приглашение, я повторил свой отказ и почувствовал, как в ней что-то надломилось. Губы сжались, глаза превратились в узенькие щелки, она поглядела на меня, будто я дал ей пощечину. Мы вернулись к той же точке, что и пять лет назад.

— Это жестоко — то, что ты сделал в среду вечером, Макс, — сказала она. — Я никогда тебе этого не прощу.

— Мне не нужно твое прощение. Я только хочу, чтобы ты сделала то, что должна.

Мы посмотрели друг на друга, затем Кэти начала плакать и ругаться, обрушив на меня ураган горечи и несбывшихся надежд. Секундой позже она хлопнула дверью перед моим носом. Я остался стоять на тротуаре, слушая рыдания Кэти и резкий голос Ричи, требующий объяснений. Я сдержался и не стал стучать снова. По дороге домой я думал о своем револьвере 38-го калибра. Его потеря была непростительной ошибкой, и я проклинал себя за это. Это была единственная вещь, в которой я действительно нуждался.

Брилль жил в доме на углу Сто шестнадцатой улицы и Морнингсайд Драйв. Почти все обитатели этого района были каким-либо образом связаны с Колумбийским университетом. Здания высились как крепости, отрезая университетскую общину от мира, расстилающегося у ее ног. С другой стороны улицы начинался Морнингсайд парк — заросший сорняками утес, гранитные склоны которого спускались к кварталам гарлемской бедноты. Этот район не привлекал внимания туристов, несмотря на свой живописный пейзаж.

Поднимаясь по ступенькам подъезда, я увидел старика с тростью, идущего мне навстречу. Он с трудом открыл дверь, и я поспешил придержать ее. Я рассчитывал проникнуть в дом, не воспользовавшись интерфоном Брилля и воспринял этот случай как хорошее предзнаменование. Старик доброжелательно улыбнулся мне, и я приподнял шляпу в знак приветствия. Это был Эдвард Биглоу, профессор экономики, у которого я учился на первом курсе в университете. Ему уже было около восьмидесяти лет, и я не мог поверить, что он узнал меня. Мое лицо было одним из тысяч проходящих перед его глазами в течение десятков лет. К тому же я хорошо помнил, что ни разу не раскрыл рта во время его занятий. Но улыбка профессора не была ошибкой или притворством. Просто любой человек до пятидесяти лет, встречавшийся ему на пути, почти на сто процентов мог оказаться его бывшим студентом.

Брилль жил на четвертом этаже, и я решил воспользоваться лестницей. Звонок на двери его квартиры издал грустный звук — динь-дон, когда я нажал на него. Через несколько секунд в двери открылся глазок. Еще через секунду глазок заговорил голосом Брилля: