Выговорившись, он слегка расслабился. Ярость сменилась мрачным фатализмом. Когда описываешь события, которые остались в прошлом, они становятся более далекими и не столь ужасными. Их надо принимать как есть, потому что повлиять на них уже нельзя. Я сказал:

— Это ты познакомил Чепмэна с твоим отцом, верно?

Чип качнул головой:

— Я не хотел. Но Джордж настаивал. Ему очень хотелось познакомиться с отцом. Он был очарован властью в любых ее проявлениях и хотел приблизиться к ней. В итоге я уступил и пригласил их обоих поужинать в Вестпорт.

— Джуди тоже была там?

— Нет. У них с Джорджем был тогда не самый хороший период. Они практически не появлялись вместе.

— Ты знал о Брилле в то время?

— И про Брилля, и про других. Джордж доверял мне и любил рассказывать о своей личной жизни.

— Какие чувства он испытывал к Джуди?

— Он ее ненавидел. Причем до такой степени, что иногда, казалось, готов был ее убить. Джордж был моим другом, но я не всегда понимал его. В нем было что-то жестокое, нечеловеческое. Он часто нанимал детективов, чтобы следить за женой и знать, с кем она спит. Это было бы логично, если бы он намеревался развестись, но развод не входил в его планы. Он объяснял, что просто собирает доказательства. Я не слишком хорошо понял, что он имел в виду.

— Что ты думаешь о Джуди?

— Я думаю, она хорошая женщина. Возможно, слишком слабая, но ей приходилось выдерживать много неприятных вещей. Не знаю, как она могла выносить его так долго.

— Считаешь ли ты, что она способна убить Чепмэна?

— Нет. Она никогда не смогла бы это сделать.

Я протянул ему сигарету, но он отказался. Я прикурил и спросил:

— Во время первой встречи Чепмэн и твой отец говорили при тебе о пари?

— Нет. Это был чисто светский ужин. Ничего важного. — Он остановился и в замешательстве посмотрел на меня. — Почему они должны были говорить о пари?

— Твой отец ничего не сказал тебе вчера?

— О чем?

— У меня екнуло сердце — отец Чипа скрыл от него самое существенное. Тогда я выдал ему все, что рассказал Джуди прошлой ночью. Чип воспринял новость гораздо хуже нее. У него буквально отвисла челюсть, когда я объяснил ему смысл пари, заключенного между Чепмэном и старшим Контини. Когда я закончил, он вскочил и зашагал по комнате, не произнося ни слова. Что бы там ни было, но Чип не был подготовлен к такому удару. Я приоткрыл перед ним двери в ад.

— Отец сказал, что речь шла о бизнесе, — сказал он спокойнее, — но я не знал, на что он намекает. — Чип сел на диван, снял очки и спрятал лицо в руках. — Не могу поверить в такое коварство, — повторял он снова и снова, — не могу поверить.

— Под конец, когда Чепмэн отказался платить долг, — продолжал я, — твой отец пригласил его в свой дом в Мильбруке. Разумеется, Джордж туда не доехал. Произошла не авария, а попытка убийства. То, что Чепмэн выжил, ничего не меняет. В любом случае с ним было покончено. И твой отец как истинный джентльмен решил милостиво оставить его в покое. Ведь в конце концов он ничего не потерял.

Это было выше его сил. Его большое грузное тело сотрясали рыдания. Я не пытался его утешать. Он оплакивал отца, оплакивал потерю душевной невинности, слова сейчас не имели смысла. Ему было нужно излить свое горе. Слезы были горьки, но они приносили облегчение. Когда кризис миновал, я отвел его в ванную, дал полотенце и посоветовал умыться холодной водой. Сам же пошел в кухню мыть посуду, оставшуюся от завтрака. Через четверть часа Чип показался в дверном проеме с бледной улыбкой на лице. Я заметил, что он воспользовался моей бритвой, порез на подбородке был заклеен кусочком пластыря.

— Пойдем, — сказал я, — я провожу тебя в больницу.

Мы пошли по Семьдесят второй улице в направлении Центрального парка. Погода была прекрасной — прохладный чистый воздух и солнечный свет, четкие тени на стенах зданий.

В молчании мы дошли до Центрального парка. Чип стыдился, что дал волю чувствам в моем присутствии и подозревал, что я втайне смеюсь над ним за его слабость,

У меня не было желания разубеждать его, пусть догадается сам. Когда мы оказались по ту сторону стены, отделявшей парк от улицы, он вновь обрел голос, как будто трава и деревья представляли для него более благодарную публику. В кожаных туфлях и помятом строгом костюме он был похож на беженца, заблудившегося в стране велосипедистов, игроков в мяч и бегунов. Он не обращал ни на кого внимания. Он говорил об отце. Воспоминания лились беспорядочным потоком, и он лавировал во времени, его захлестывали волны прошлого. От колледжа в Дартмуте его мысли перескочили на лабрадора, которого ему подарили на день рождения в восемь лет, затем вернулись к рождению младшей дочери. Но в каждом эпизоде присутствовал отец. Я не услышал ничего нового — в каком-то смысле воспоминания у всех одинаковые. События могут быть разными, но смысл, который мы в них вкладываем, один. Это наша жизнь, единственная и неповторимая, и мы относимся к ней со священным трепетом и уважением. Чип говорил о щедрости своего отца, о его чувстве юмора и любви к детям. Можно было подумать, что он произносит речь на поминках — ничего в его словах не отражало жестокой сущности персонажа. Правда парила над его словами, как карающий ангел, но в данный момент ангел не желал показывать свое присутствие. Чипу всю оставшуюся жизнь предстоит сражаться с этим ангелом. А сейчас он прощался с отцом, вернее с его выдуманным образом, и прощание это было преисполнено нежности и бесконечной любви. При входе в Леннокс Хиллз Хоспитал я сказал ему:

— Может, он еще выкарабкается.

— Да, — ответил Чип, — а завтра наступит Новый год.

— Никогда нельзя предугадать. Он старик крепкий.

— Оставь любезности, Макс. Это уже не имеет значения. Я надеюсь, что он будет мертв, когда я войду в палату. Так будет проще.

— Смерть не бывает простой.

— Я знаю. — Он обернулся и посмотрел сквозь стеклянную дверь. — Но правда и то, что я не хочу с ним больше разговаривать.

Ему и впрямь не пришлось этого делать.

Ричи ждал меня в вестибюле дома на Восемьдесят третьей улице. Я опоздал, и он начинал проявлять нетерпение. На нем была кепка со знаменитой эмблемой «Нью-Йорк Американз», желтая футболка, джинсы и кроссовки. Он утопал в огромном кресле, в котором могли бы разместиться пятеро таких, как он, и постукивал кулачком по бейсбольной перчатке. На коленях у него лежала сумка «Пан-Ам», прикрытая сверху экземпляром «Спорт Ньюс». Он так сгорбился, рассматривая перчатку, что стал похож на вопросительный знак.

— Ну, старик, — сказал он, — заметив меня, — ты здорово опоздал. Матч, наверное, подходит к концу.

— Нет, остается еще целый час. Если поторопимся, успеем вовремя. У тебя есть свитер?

— В сумке.

— Отлично, пошли!

Я прекрасно знал, что не стоит терять полдня на стадионе в самый разгар расследования. Но мне было необходимо время, чтобы поразмышлять, посмотреть на дело как бы со стороны, свежим глазом. К тому же ничего не было важнее нескольких часов с Ричи. Я хотел подарить ему чудесный день, о котором он мог бы долго вспоминать.

Кэти отправила его дожидаться меня в холле — так она показывала, что не желает меня видеть. Несомненно, она приняла решение, скоро: они переедут в Нью-Хэмпшир.

Пробраться на стадион, где встречаются высшие лиги — незабываемое приключение. Из переполненного метро, где вас окружали поезда и блеск металла, вы выплываете к кирпичным стенам и городской ржавчине. Обежав вместе с тысячей себе подобных вокруг стадиона в поисках нужного подъезда, отдаете билет человеку в униформе, преодолеваете турникет и погружаетесь в темноту бетонного туннеля, полного толкающихся людей. Такое впечатление, будто вы принимаете участие в съемках сцены абсурда в фильме Феллини. Потом вы поднимаетесь по лестнице — и вот оно! Почти невозможно охватить взглядом все сразу. Ощущение пространства так сильно, что в первые секунды вы не понимаете, где находитесь. Все вокруг такое просторное, зеленое, упорядоченное, что можно вообразить себя в парке перед замком сказочного великана. Понемногу вы начинаете привыкать, замечаете детали, которые создают общее впечатление, безупречную чистоту симметрии разметок на поле. Вы видите гигантские светящиеся буквы и цифры на табло и обретаете чувство единения с толпой — начиная с незнакомцев рядом с вами и кончая неясной пестрой массой людей, стоявших вдалеке. В течение последующих двух-трех часов геометрия поля полностью займет ваше внимание. Затаив дыхание вы наблюдаете, как белый мяч порхает в воздухе и управляет действиями восемнадцати взрослых мужчин. Ничто в мире не имеет такого значения, как этот мяч. Он безраздельно владеет вашей душой, и даже после возвращения в обыденный мир вы о нем помните, как о вспышке ослепившей вас молнии.