Для Гримза это расследование будет не из легких. Так всегда бывает, когда в деле замешан знаменитый человек. Журналисты отказываются спокойно ждать результатов расследования, на страницах газет множатся самые ненормальные теории. Назревает скандал и увеличивается давление. Мэр чувствует недовольство общественного мнения. Прокуратура чувствует недовольство мэра, начальник криминальной полиции чувствует недовольство прокуратуры, а лейтенант, непосредственно занимающийся расследованием, чувствует недовольство своего шефа. Я спросил себя, как скоро Гримз сломается. У него был большой опыт, но он никогда не попадал в подобную ситуацию. Вообще такие дела выявляют самые худшие качества человека, и я надеялся, что лейтенант окажется крепким орешком.

В два десять я ощутил голод. Я отыскал придорожную забегаловку и припарковался на стоянке. Это было современное кафе с отделкой под мрамор и всякими блестящими хромированными причиндалами. На витрине красовались торты, такие пышные, будто им впрыснули силикон.

Выглядели они так же аппетитно, как груда баскетбольных мячей.

Еще не наступил час пик, и зал был пуст. Я сел к стойке и стал изучать меню — гигантский список, в котором наименований блюд было больше, чем номеров в телефонном справочнике. Коротконогая официантка в накрахмаленном красном платьице подлетела ко мне взять заказ. Ее крашеные рыжие волосы соперничали с платьем, и то, как они вздымались сантиметров на тридцать над ее головой, опровергало все законы ньютоновской физики. Накладные ресницы, золотые серьги и звенящие браслеты делали ее похожей на новенькую гоночную машину. Ее звали Андреа, и она называла меня «зайчик».

Я заказал сандвич с индейкой, и через три минуты он был предо мной. В тарелке было так много соуса, что сначала я подумал, что мне принесли аквариум. Но я был слишком голоден, чтобы обращать на это внимание. Только проглотив последний кусочек, я понял, что сандвич был совсем неплох. Официантка заявила, что я самый быстрый едок, которого она видела в своей жизни, и я дал ей доллар на чай. Я был сыт, благодушен и мечтал осчастливить весь мир, как Санта Клаус. Я покинул кафе, посасывая ментоловую пастилку для освежения рта.

В три десять я остановил машину недалеко от дома Пиньято на Семнадцатой улице. Было слишком рано, и дети еще были в школе, а сырая погода разогнала стариков по домам. Квартал выглядел пустынным и тревожным, как перед грозой или катастрофой. Не я ли буду этой катастрофой, подумалось мне, или она уже произошла? С веток деревьев медленно стекали дождевые капли. Сквозь листву смутно просвечивало небо, как близкая планета. Казалось, что все не на своем месте. Я испытывал странное ощущение, будто попал не на тот сеанс в кино — заплатил за Бастера Китона, а мне показывали Джона Вэйна.

Никто не ответил на мой стук. Я снова постучал, подождал две, три, четыре минуты… Бесполезно. Я толкнул дверь, она оказалась открыта.

Весь день на моем пути оказывались открытые двери. Я понял, что опоздал. В тот момент, когда я переступил порог, я уже знал, что там увижу. Я вновь переживал то, что случилось несколько часов назад. Кошмарный сон, в котором я приговорен непрерывно находить покойников.

Дом представлял собой жалкое зрелище, в нем царила нищета. На полу валялись разбросанные детские игрушки, в раковине на кухне громоздилась немытая посуда. Почти во всех комнатах висели картинки на религиозные темы. На стене в гостиной прямо над телевизором висел портрет Джона Кеннеди, очевидно, купленный в сувенирной лавке на Таймс-сквер. Все шторы были опущены словно для того, чтобы помешать несчастью выйти из дому и заразить весь район. Я подумал о детях Пиньято…

Он лежал, вытянувшись на смятой постели. Выстрел снес ему пол-лица. Лужа крови на подушке, алые брызги на стене. На комоде около кровати работал переносной телевизор, показывали очередную мыльную оперу. Расплывчатые силуэты на экране сидели в богатой гостиной, пили чай из изящных фарфоровых чашек, болтали о своих болезнях, любовных историях и планах на лето. Странным образом они, казалось, воплощали мысли умершего. Как будто он уже вознесся на небеса и отныне сможет вести такую же призрачную жизнь среди них.

Ничего не поделаешь, я вернулся в кухню и позвонил в полицию. Я стал постоянным информатором о состоявшихся преступлениях. Не удивлюсь, если мне скоро предоставят прямую линию для немедленной связи с полицией.

Убийство Пиньято было совершено профессионально. Одна пуля — и конец. Секунда страдания — и переход в небытие. Убийца точно рассчитал время, выбрав момент, когда никого из семьи жертвы не было дома. Может быть, Пиньято ждал его прихода, лежа на кровати и глядя в телевизор. Логично представить, что после моего визита он позвонил Виктору Контини, и тот послал к нему наемного убийцу, чтобы заставить замолчать навеки. Это было логично, но иногда логика ничего не значит.

Полиция прибыла с шумом и гамом, как орда диких варваров. Я немедленно пожалел о том, что не смылся отсюда сразу после звонка. Последние два дня я только и делаю, что принимаю неправильные решения. Командовал ордой капитан Горински, здоровенный сорокалетний мужик с порядочным брюшком, выпирающим из-за пояса. У него был блуждающий взгляд алкоголика, а неряшливая одежда говорила об отсутствии в его жизни семейного уюта. Его не взволновал вид трупа. Осмотр комнаты он прокомментировал следующим образом:

— Никто больше не будет трахаться на этих простынях.

Это был бугай с душой рептилии. По сравнению с ним Гримз был нежной и кроткой овечкой. Горински спросил, кто я и что здесь делаю. Я ответил на первый вопрос, предъявив ему удостоверение частного детектива. Он презрительно разглядывал его, как будто я показал ему порнографическую открытку.

— Маленький частный еврей-детектив, — скривился он.

— Точно, — ответил я. — Я происхожу из древнего рода раввинов. Все эти люди, которые разгуливают в смешных шляпах и с длинными бородами — мои родственники. По ночам у меня вырастают рога и хвост, а на еврейскую пасху я убиваю христианского младенца, чтобы употребить его кровь для тайных ритуалов. Я миллионер с Уолл-стрит и одновременно коммунист, и я лично присутствовал при распятии Христа.

— Заткнись, Клейн, — гавкнул он, — или я тебе шею сверну.

— Выбирайте выражения, капитан, — парировал я. — Не может быть и речи о сотрудничестве, если вы не будете вести себя как порядочный человек.

— Все вы одинаковы, столичные свиньи. Воображаете, что самые упрямые и хитрые на свете, но если вас прижать — сразу в слезах зовете своего адвоката. Здесь не Нью-Йорк, мистер раввин, а Ирвингвилль. Это мой город, и я буду вести себя так, как мне нравится.

— Как вам угодно, — сказал я. — А я-то, дурак, вбил себе в голову, что вы захотите сделать что-нибудь для раскрытия этого убийства. В соседней комнате лежит труп, и пока вы тут расхваливаете свой паршивый городок, преступник делает ноги.

— Здесь вы ошибаетесь, красавчик, — произнес он с садистской ухмылочкой, — преступник никуда не денется. В данный момент он находится под моим наблюдением.

— Чрезвычайно умная теория, — ответил я. — Итак, я вхожу и убиваю Пиньято выстрелом в лицо. Затем, вместо того чтобы скрыться, я спокойно иду на кухню, вызываю полицию и предлагаю ей свои услуги. Да, я понял вашу идею. Изумительная логика. Вы гений, капитан.

— Майк, — рявкнул капитан одному из подчиненных, которые слушали нашу милую беседу, — подойди сюда и обыщи этого умника.

Майк оказался невысоким парнем лет двадцати пяти. Он веселился как сумасшедший. Он наверняка считал Горински Шерлоком Холмсом местного значения и был счастлив участвовать в представлении. Приблизившись ко мне, он небрежным жестом протянул руку:

— Валяйте, Клейн, давайте оружие.

— Из этого револьвера не стреляли много месяцев, — сказал я. — Вам достаточно понюхать ствол, чтобы понять, что я не пользовался им сегодня.

Я расстегнул куртку, взялся за рукоятку револьвера и собирался сдать оружие, как вдруг Горински бросился на меня и ударил кулаком по голове. Я свалился на пол, как складной стул, в голове звенело от удара. Слегка обалдев, я все-таки сумел принять сидячее положение и, открыв глаза, увидел над собой рычащего Горински.