Эх, налей посошок да зашей мой мешок —
На строку — по стежку, а на слова — по два шва.
И пусть сырая метель мелко вьет канитель
И пеньковую пряжу плетет в кружева.
Отпевайте немых! А я уж сам отпою,
А ты меня не щади — срежь ударом копья.
Но гляди — на груди повело полынью,
Расцарапав края, бьется в ране ладья.
И запел алый ключ. Закипел, забурлил…
Завертело ладью на веселом ручье,
А я еще, еще посолил. Рюмкой водки долил.
Размешал и поплыл в преисподнем белье.
Перерезан в венки мелкий лес вдоль реки.
Покрути языком — оторвут с головой.
У последней заставы блеснут огоньки,
И дорогу штыком преградит часовой.
— Отпусти мне грехи! Я не помню молитв.
Если хочешь — стихами грехи замолю.
Но объясни — я люблю оттого, что болит,
Или это болит оттого, что люблю?
Ни узды, ни седла. Всех в расход. Все дотла.
Но кое-как запрягла. И вон — пошла на рысях!
Эх, не беда, что пока не нашлось мужика.
Одинокая баба всегда на сносях.
И наша правда проста, но ей не хватает креста
Из соломенной веры в «спаси-сохрани».
Ведь святых на Руси — только знай выноси!
В этом высшая вера. Скоси-схорони.
Так что, брат, давай! Ты пропускай, не дури!
Да постой-ка, сдается, и ты мне знаком…
Часовой всех времен улыбнется: — Смотри! —
И подымет мне веки горячим штыком.
Так зашивай мой мешок да наливай посошок!
На строку — по глотку, а на слова — и все два.
И пусть сырая метель все кроит белый шелк,
Мелко вьет канитель, да плетет кружева.
