Сбоку от директорского стола находился небольшой динамик: он позволял быть в курсе происходящего в зрительном зале.

— Слышите? — кивнул Кириан на динамик. — Первое отделение имеет успех. Надеюсь, что и мое — второе — не разочарует. Хвалиться не собираюсь, но везде, где я гастролировал, — в Каире, в Париже, в Лондоне. Директор ответил жестом, означавшим, что популярность Кириана для него неоспорима.

— Очень хорошо! — кивнул иллюзионист. — Если так, мы можем перейти к самой интересной части нашего разговора. Вот, прошу поглядеть! — Таким же безукоризненно отработанным жестом, каким — казалось, прямо из воздуха — извлекал он на манеж голубя за голубем, Кириан достал из жилетного кармана и протянул директору листок бумаги:

— Здесь подсчитано все. Аттракцион мой нуждается в обновлении, аппаратура износилась. (Директор, пробежав глазами смету, не удержался от стона.) Ах, вот как? Испугались? А собственно, почему? Неужели в главке не сообразят, что вынужденный мой простой обойдется дороже! Это раз. А во-вторых. Вы гордиться должны, уважаемый директор. Именно у вас, именно в Московском цирке, намереваюсь я обновить свой аттракцион. Кстати, где же ваша радостная улыбка?

Нет, недаром, увидя Кириана, директор испытал тревожное томление. С каким бы материальным успехом ни проходила программа, он не без удовольствия ждал того момента, когда требовательный артист отправится в дальнейший путь. А тут конец надеждам.

— Детали мы с вами обсудим позднее, — обещал Кириан, переходя на бархатистые ноты. — Самое важное: я смог вас порадовать. Теперь же. — Он наклонился к динамику и прислушался. — Совершенно верно: скоро антракт. Мне пора!

Вернувшись в гардеробную, увидел: сын уже переоделся, чуть тронул гримом юное, беззаботное лицо. Увидел и жену, также приготовившуюся к выходу.

— Моя дорогая! — обратился Кириан к жене. — Хотел бы раз навсегда условиться. Все чудеса беру на себя. Все. За исключением одного. Одно лишь чудо оставляю за тобой. Неужели я так и не дождусь, чтобы сын готовился к манежу не после отца, а рядом, одновременно, вместе с отцом?!

Тирада эта осталась без ответа. Каждый причастный к аттракциону знал, что в последние минуты перед выходом лучше подальше держаться от Кириана.

Наградив жену и сына еще несколькими колкостями, он направился к форгангу — смотреть, как ассистенты «заряжают» аппаратуру. При этом ворчал и морщился:

— Стыдно смотреть! Не работа! Возня!

И вдруг мгновенно все переменилось. Стоило инспектору манежа объявить долгожданное имя — все переменилось. Собранным, энергичным увидели зрители иллюзиониста. И тотчас чудеса — необъяснимые, ошеломляющие, — на зрительный зал обрушились чудеса.

Повинуясь условному знаку, ассистенты составили ширмы замкнутым квадратом. Всё! Уберите ширмы! Откуда ни возьмись — две молодые женщины. Они подносят Кириану веревку, он разрезает ее, мнет в ладонях перерезанное место, и вот — смотрите! Убедитесь! — накрепко срослась веревка. Небрежно ее откинув, с такой же небрежностью, даже не целясь, Кириан пистолетным выстрелом пробивает насквозь толстое стекло. В пробоину пропускает ленту, и она у всех на виду бежит, струится. А теперь. Смотрите! Убедитесь! Нет в стекле никакой пробоины!

Таков был зачин аттракциона. Тут же, не давая зрителю секундной передышки, Кириан приступал к еще более удивительному.

Он усаживал девушку в ажурную беседку. Задергивал шторки, и беседка подтягивалась на блоке к куполу. В тот же момент оттуда спускалась вторая. В ней-то и оказывалась девушка. Но как же так? Неужели это она? Убедитесь! Взгляните на девичье запястье? Узнаете свою контрольную пометку?

Кириан работал дальше. Он вырабатывал чудеса. Вырабатывал в таком уплотненном темпе, что манеж начинал казаться циферблатом, по которому вместо стрелок бегут безостановочные ассистенты. Что же касается времени, какое показывал этот циферблат. Кириан командовал не только ассистентами, но и самим временем. Исчезновения, превращения, находки, пропажи, опять находки — все это сменялось в неудержимом беге.

Наконец, изловчась, ассистенты заточали иллюзиониста в ящик, ящик накрепко обматывали канатом и, для большей надежности, загоняли в крышку гвозди-костыли. Попробуй-ка выйди теперь! Покончено с Кирианом!

Но что же это? Истошно сигналя, на манеж выезжает легковая машина, а из нее, приотворив дверцу, выглядывает Кириан. Позвольте, позвольте, а кто же в ящике? Скорей откройте! Озадаченно глядя друг на друга, из ящика вылезают коверные клоуны — те самые, что больше всех злорадствовали, заточая иллюзиониста.

Разнообразны зрители Московского цирка. Тут советские люди, посланцы стран народной демократии, иностранные туристы, аккредитованные дипломаты. Нет среди них ни одного, кто бы верил всерьез в чудеса. Да и сам Кириан словно предупреждает ироничной улыбкой: «Вполне согласен с вами. Какие же могут быть чудеса в наш атомный, принадлежащий науке век!»

О, эта улыбка! Можно ли доверять ей? И верно: взяв за руку прекрасную женщину в алом трико, в плаще, затканном звездами, Кириан возводит ее на помост. Полупрозрачный футляр, спустившись вниз, скрывает женщину. Кириан поджигает футляр, и пламя, сначала змеясь, затем становясь нестерпимо палящим, без остатка поглощает женщину. Горсти пепла — и той не остается.

И уже спешат к Кириану ассистенты — каждый с кувшином воды. Сливая воду в один широкогорлый сосуд, Кириан погружает в него руки, словно затем, чтобы умыть их после содеянного. И снова все неожиданно. Прямо из воды иллюзионист извлекает сначала ленты, потом гирлянды цветов, потом цветочные букеты, потом горящие фонари, потом голубей, кроликов, лилипутов, вездесущих клоунов и наконец, последней — женщину в алом трико, в плаще, затканном звездами. Поглядев сначала на нее, затем на восторженно аплодирующих зрителей, Кириан улыбается: «Как видите, и на этот раз никаких чудес!»

Но это-то и было чудом. Одинаково чудом и точнейшего расчета, и тончайшего владения психологией. Каждого в зале коснулось это чудо. Каждого. Даже Казарина.

Администратор устроил его в одном из первых рядов: как не оказать содействие артисту, подвизающемуся в том же жанре. Поначалу, следя за аттракционом, Казарин усмехнулся: «Право, не вижу, о чем мне беспокоиться! И этим трюком владею. И этим. И этот скоро смогу показать!» В первые минуты он чувствовал себя почти что ровней. Но затем.

В том и заключалась колдовская сила Кириана. В том, что, демонстрируя иллюзионные трюки, он прежде всего был артистом — во всем, в малейшем жесте и взгляде, в улыбке, в темпе. Из этого всего, помножая чудодейственность на иронию, он и лепил тот образ, что безотказно воздействовал на зрителей.

И вот, наконец, финал аттракциона. Завершив все чудеса, отделившись от толпы своих ассистентов, Кириан выходит вперед. Прощальный поклон — и громовые незатихающие аплодисменты.

Билетерши настежь распахнули все двери, ведущие из зала. Оркестр отыграл последние такты. Свет над манежем начинает меркнуть. Все равно, не жалея ладоней, все еще во власти удивительного, зрители отказываются расходиться.

С ними вместе и Казарин. В эту минуту он не мог справиться с охватившим его волнением.

Позднее, медленно идя по бульвару, восстанавливая в памяти все испытанное, он сначала попробовал отречься: «Не было этого! Каким пришел — таким и возвращаюсь! Не было!»

Затихающий на пороге ночи, бульвар был по-майскому свеж, листва, еще не успев запылиться, прозрачно блестела в свете фонарей.

В жизни своей Казарин был неустроен, одинокая постель ждала его в гостинице. Не потому ли присел на свободную скамью? Или же, как ни пытался избежать этого, все же почувствовал необходимость с самим собой объясниться?

«Может быть, я недостаточно упорен в своем труде? Может быть, именно этим берет Кириан?»

Да, Казарин не раз слышал о репетициях, длящихся до утра. Ночи напролет репетировал Кириан, запершись в опустевшем цирке, одинаково не щадя ни себя, ни ассистентов да еще разражаясь проклятиями, что так безбожно коротки ночные часы.