Если все так скверно складывается и, несмотря на все усилия и старания, Жанна остается недосягаемой. Если, подстрекаемая матерью — именно такое сложилось у Казарина впечатление, — она намеревается восстановить отношения с отцом. Если с ней, с Жанной, рядом появился какой-то избранник. Что ж, насильно мил не будешь. Но уж и не обессудьте. Пусть одинаково всем, а не только мне одному будет худо!

Идя рядом с Анной по обрывистой кромке берега, Казарин со стороны мог показаться благодушным, исполненным самых добрых побуждений. Откуда было Анне знать, какая злоба — все более густая и нестерпимая — обуревает сейчас ее спутника.

«Добрый волшебник! — думал Казарин (мысли его следовали одна за другой короткими, резкими толчками). — Добрый! Как бы не так! Хватит с меня! И так он повсюду поперек моей дороги, этот Сагайдачный! Анну когда-то себе присвоил, теперь и Жанну норовит прибрать к рукам. Нет уж! Хватит! Слово теперь за мной!»

Внизу журчала вода. Речка была неглубокой, с частыми каменными перекатами. Прыгая по камням, то тут, то там выступавшим из пенистой воды, мальчики чувствовали себя привольно, весело. Вскоре обнаружили запруду, и ее зеркальная поверхность отразила их возбужденные лица.

— А ведь нам и в самом деле надо дружить, — с чувством сказал Гриша. — Отцы-то у нас какие! — И пояснил деловито: — Твой — хозяином в цирке, а мой. Ого! Без моего программа не программа!

— Ну конечно, — ответил Владик. — Я не против, чтобы дружить.

Но при этом испытал какую-то неловкость. И вспомнил недавний пионерский лагерь: там все дружили запросто, сами по себе, не ссылаясь на отцов. Никому не приходило в голову хвалиться своими отцами.

Журчала вода. Отражалось небо в запруде. Откуда ни возьмись, выплыла стайка мальков: хвостики прозрачные, стрельчатые, гибкие. Заставив мальков потесниться, мальчики ступили в воду, и она щекотливо подобралась к закатанным выше колен штанам.

— Ты только тихо, — шепотом предупредил Гриша. — Как бы мама не заметила. Она всегда строжится, если я забираюсь в воду.

Нет, материнского окрика на этот раз не раздалось. Слишком прикована была Анна к тому разговору, что наконец-то развязал Казарин.

— Прости, Аня, если причиню тебе неприятное. Расчета или корысти не преследую. Тем более во мне до сих пор живо то чувство, которое когда-то. (Анна резко отстранилась.) Ну-ну, ни слова об этом. Я лишь хотел подчеркнуть, что — независимо ни от чего — я продолжаю питать к тебе преданное чувство. Оно-то и заставляет меня.

Разговор был завязан, но ясным еще не был.

— Продолжай, Леонид, — не вытерпела Анна. — О чем ты?

— Изволь, — со вздохом подчинился он. — Аня, Аня! Неужели ты и в самом деле воображаешь, что Сергей Сергеевич во всем откровенен с тобой?

— Это так! Я это знаю! — ответила Анна. И опять в ее решительном ответе Казарин расслышал предупреждение: «Берегись! К моей жизни с Сагайдачным доступа нет никому!»

— Не подумай, что мне легко начать об этом, — вздохнул Казарин. — Нелегко, но должен.

Она кивнула:

— Говори!

— Видишь ли, иногда бывают такие стечения обстоятельств. Словом, как оказалось, здесь, в Горноуральске, и уже не первый год, живет Надежда Викторовна Зуева. Да, совершенно верно: первая супруга Сергея Сергеевича. А с нею дочь.

— Ну и что же? — спросила Анна (она заставила себя не отвернуться).

— Все. Собственно, все. Такое уж стечение обстоятельств. Я бы, разумеется, мог не сообщать тебе об этом. Но Сергей Сергеевич. В какой-то мере можно его понять. Он вновь заинтересовался первой своей семьей. Встречался с Надей Зуевой. Вполне вероятно, что и теперь встречается. Только об этом и хотел предупредить тебя!

— Ну и что же? — опять спросила Анна, голос ее оставался ровным, но изнутри проглянула напряженность. — Что еще ты хочешь сказать?

— Что еще? По-моему, и так все ясно. Я считал себя обязанным как родственник. Впрочем, сестрица, не принимай близко к сердцу. Правда, Надежда Викторовна еще не стара, и встреча с Сергеем Сергеевичем несомненно пошла ей на пользу: посвежела, приободрилась. Но все равно с тобой никакого сравнения. Да и вообще не думаю, чтобы имелась реальная опасность. Скорее всего, обойдется. Тем более недалек уже день, когда покинете Горноуральск. Ну, а если хочешь быть вполне уверена. Береженого бог бережет. Почему бы тебе не остановить мужа, не наложить запрет на эти встречи?

— Запрет? Ошибаешься, Леонид, — сказала Анна, и брови ее сошлись в одну неприступную черту. — Не такой у меня муж, чтобы ему разрешать или запрещать. И напрасно думаешь, что я не знаю об этих встречах. Знаю. Дурного ничего не вижу. Так что напрасно ты.

В первый момент Казарин оторопел: «Неужели и в самом деле Сагайдачный с ней делился? Быть не может. Ишь как вся напряглась: брови сдвинула, боится, чтобы не дрогнули!»

И все же понял, что дальнейший разговор небезопасен:

— Если так, сестрица. Тогда и говорить больше не о чем. Лишний раз могу поздравить тебя с полным семейным счастьем! Уф, прямо камень с плеч!

И, рассмеявшись, зажмурившись от яркого солнца, первый крикнул плескавшимся внизу мальчикам:

— Наверх, ребятки! Наверх! Истекло ваше время!

На обратном пути Анна с неизменной ровностью вела машину, но, продолжая приглядываться исподтишка, Казарин видел, что это стоит ей немалых усилий.

«Что поделаешь! Такова уж жизнь. Всем поровну неприятного. Не мне одному!»

Въехали в город, и здесь, задолго до цирка, Казарин попросил остановиться:

— Хочу совместить приятное с полезным, наведаться на завод. Он тут, неподалеку. Как-то поживает новая моя аппаратура? Спасибо, Аня, за прогулку. Ты и в самом деле чудесно ведешь машину. Спасибо и вам за компанию, мальчики.

А в цирке, только успела Анна въехать во двор, навстречу поспешил Сагайдачный:

— Наконец-то! Нашла время кататься. Антрепренер иностранный приехал. Помнишь, о нем еще Морев в своем письме предупреждал. А с ним, с антрепренером, Порцероб. Собираются сегодня же смотреть программу. Я думаю, будет лучше, если мы выступим в новых костюмах. Не откладывай, сейчас же примерь свой костюм.

Позади недолгая прогулка. И не легче стало — еще тяжелее. И Анна стоит перед зеркалом в гардеробной. Примеряет костюм, всего несколько дней назад полученный из пошивочной мастерской главка.

Красивый костюм — отделанный атласом, по канту крупная переливчатая блестка. Сам по себе костюм отличался строгостью, но кант, повторяя изгибы стройного тела, вызывал ощущение скрытой и оттого волнующей обнаженности.

Неторопливо, придирчиво оглядела себя Анна в зеркале. Точно целью задалась — во что бы то ни стало найти, обнаружить хоть какой-нибудь изъян. Найти не смогла. Тело сохраняло и гибкость и упругость. Все так же молодо сверкали глаза.

Вошел Сагайдачный.

— Погляди, Сережа, — обратилась к нему Анна. — Как находишь? Как будто все нормально?

Он посмотрел и кивнул:

— Вполне. Удачный костюм. И, главное, для работы удобный.

Только это и увидел.

Встретив Дезерта и Порцероба, Костюченко повез их в гостиницу.

Дезерта препроводили в приготовленный ему номер, и он пожелал отдохнуть до вечера: импресарио был задумчив, даже как-то рассеян. Костюченко и Порцероб остались одни.

— Рад познакомиться с вами, Александр Афанасьевич, — с жаром заверил Порцероб. — Знаю, в системе нашей вы недавно, но тем приятнее. Слыхал, что за короткий срок вам удалось добиться перелома в здешних делах.

То вспыхивающие оживлением, то заволакивающиеся бархатистой нежностью, глаза режиссера излучали столь явную симпатию, что могло показаться — лишь затем и пожаловал на Урал, чтобы познакомиться с новым директором.

— Кстати! Не знаю, поставлены ли вы в известность. Речь идет не только о том, чтобы познакомить господина Дезерта с аттракционом Сагайдачного. В программе вашего цирка имеется еще несколько номеров, намеченных для зарубежной поездки. Вот они, эти номера.