— Ты так и не дослушала, Аня. Что ни говори, удачной оказалась моя поездка.

— А я и не сомневаюсь, Сережа, — мягко откликнулась она. — Ты не обращай внимания, что погорячилась немного. После, обдумав, сама поняла: ты правильно поступил. Конечно же смысла нам нет обострять отношения с главком.

— Да погоди ты! Бог с ним, с главком! — перебил он. — Послушай лучше, какой получилась у меня встреча с Моревым. Я, когда шел к нему, и не подозревал, что поделюсь задумкой, считал, что еще не дозрела она. А потом, слово за слово. Ты же знаешь Морева. Зря не станет хвалить. А тут признал, что имеются все предпосылки для аттракциона.

— Для аттракциона?

— Ну да! Для нового! Не век же нам на мотоциклах кружить!

Не с этого, не с нового замысла следовало ему начинать. Уж лучше бы сразу рассказал о том, как повстречался с Казариным и как узнал от него,

— Не понимаю тебя! — насторожилась Анна. — Просто отказываюсь понимать! Давно ли «Спираль отважных» выпустили, а ты уже. Подумай сам, куда нам торопиться?

Он насупился, не ответил.

— Подумай сам! — настойчиво и жарко продолжала Анна. — Я тоже рада твоей моложавости, энергичности. Но неужели все это нельзя приложить к другому?

— То есть?

— Ты только не сердись, Сережа. Я не меньше, чем ты, заинтересована. Особенно теперь, когда вскоре должны получить прописку в Москве.

— То есть? — снова спросил Сагайдачный, и Анна почувствовала, как он весь напрягся.

— Тебя же ценят в главке. И ценят, и уважают. Вот и теперь пригласили на обсуждение заявки. Ты нужен им!

— Хотя бы. Что из этого?

— Я думаю, не сомневаюсь даже. Имеются все основания, чтобы ты перешел на работу в аппарат. Возможно, тебе поручат один из отделов.

Он круто остановился — так круто, что Анна от неожиданности пошатнулась. Оглядел ее с ног до головы:

— Вот как? Ну, а работа как же?

— Неужели, кроме манежа, не может быть другой работы? Кстати, в отделах главка служит немало бывших артистов.

— Бывших! — повторил Сагайдачный. — Ты сама сказала — бывших! А вот я. Ты, Аня, запомни. Я об этом и Мореву говорил. О том, что до последнего вздоха хочу манеж под ногами чувствовать. И еще не раз силы свои на нем испробовать. И такого добиться еще и еще раз, чтобы зритель мне аплодировал. Понимаешь? Лично мне!

Замолк. Шагнул вперед, опережая Анну, словно позабыв о ее присутствии. Затем обернулся:

— Что касается московской квартиры — я так и побывал в ней, как ты хотела, — на втором этаже, не выше!

День спустя Сагайдачные были в пути.

Для циркового артиста — будь он наиопытнейший — переезд из города в город всегда хлопотлив и утомителен. Мало того, что надо собраться и уложиться, — не меньше забот ожидает и на новом месте: опять багаж раскрывать, устраиваться, обживаться. Тем дороже недолгая пауза в пути.

Сагайдачным повезло. Их спутником по купе оказался некий развеселый пассажир. Весь день он проводил у приятелей в соседнем вагоне. Возвращаясь затемно, мгновенно и каменно засыпал. Пробудившись утром, хрипловато осведомлялся:

— Как я вчера? Ежели что — не взыщите!

Так что Сагайдачные ехали удобно, без посторонних, своей семьей.

Купейным вагоном этого же поезда (Сагайдачные ехали мягким) из Южноморского цирка в Горноуральский отбыли также супруги Вершинины, силовой жонглер Роман Буйнарович, жена его Зинаида Пряхина, исполнявшая танцы на проволоке, и еще коверный клоун Василий Васютин.

На остановках Буйнарович привлекал всеобщее внимание. Фигура его была не только массивной, но и квадратной, а руки он по-пингвиньему отставлял от корпуса. Выходя на перрон, прежде всего отыскивал киоск «Союзпечати» и скупал все спортивные издания. Особо Буйнаровича интересовали достижения и рекорды тяжелоатлетов.

— Тебе-то какой интерес — рекорды эти? — спрашивали товарищи. — Чай, не в спорте — в цирке трудишься!

Буйнарович в ответ сердито пыхтел. Васютин выходил из вагона реже. Преданный семьянин, отец трех девочек, он снова ждал прибавления семейства. Врачи заверили, что события этого надо ждать не ранее как через полмесяца. Но уже на второй день пути, вопреки всем календарным предположениям, жена Васютина слегла: «Ох, папочка! Только бы успеть добраться!»

Хорошо, что на помощь пришла Зинаида Пряхина. Дельная, быстрая на руку, она приспособила себе в помощники и супругу Вершинина, и самого Васютина. Покорно разделяя с женщинами все хлопоты, он возился с меньшими дочками — кормил их, умывал, водил в конец вагона и обратно. Старшей дочери — двенадцатилетней Римме — поручен был уход за собачкой Пулей, неизменной партнершей Васютина.

На остановках Римма шла по перрону, натягивая поводок, стараясь казаться девицей по-взрослому чинной. Гриша Сагайдачный, увидя ее, высовывался из тамбура и кричал: «Лысая! Эй, лысая!» Дело в том, что Римма недавно перенесла скарлатину и волосы ее были острижены под машинку.

— Лысая! Лысая! — надрывался Гриша, прыгая на одной ноге.

Делая вид, что она ничего не слышит, Римма лишь поводила тонким плечиком. Если же терпеть становилось невмоготу, деликатно отвечала:

— А вы, мальчик, псих. Слышите? Псих!

Грише ничего не оставалось, как показать язык.

На третий день пути — еще недавно равнинная, плоская — земля начала холмиться. Гриша почти не отходил от окна. Лишь иногда заглядывая в купе, чтобы наспех перекусить, он опять устремлялся в коридор и часами простаивал там, прижавшись носом к стеклу, боясь хоть что-нибудь упустить.

Крепыш, неизменный заводила среди школьных товарищей (за год школу приходилось менять по нескольку раз), Гриша в примерных учениках не числился, а иногда — того хуже — позволял себе такие выходки, что Анну вызывали для объяснений.

Отличился он и в Южноморске.

— Мальчик смышленый. Некоторые из педагогов не нарадуются, — сказала классная воспитательница. — Например, по географии так отвечает — заслушаться можно. — Анна едва удержала улыбку: мудрено ли, что Гриша знал географию. — Зато другие учителя просто не знают, как справиться с ним. Вчера ни с того, ни с сего стал во время урока на голову, а получив замечание, не нашел ничего лучшего, как пройтись по классу колесом. Воротясь из школы, Анны отругала сына:

— Стыдно за тебя. А еще артистом мечтаешь стать! Пока не кончишь школу, не получишь аттестат.

— Эх вы, родители! — страдальчески вскричал Гриша. — Состарить, уморить меня хотите!

Так было недавно, но сейчас, когда наступило каникулярное время, Гриша воспрянул духом. Он рассчитывал дни напролет проводить в цирке, знакомиться с артистами, смотреть репетиции. Да и отец, верно, будет больше уделять ему внимания.

За вагонным стеклом становилось все интереснее. Железнодорожная колея делала крутые повороты, взбиралась наверх. Паровозные гудки то разносились с гулкой многократностью, то замирали в черной глубине туннелей. Один туннель, за ним второй — того длиннее, — и снова кручи, пролеты мостов, речка далеко внизу, вся в пенистых клочьях. Вот здорово!

В купе, где вдвоем оставались супруги Сагайдачные, настроение было другим — внешне ровным, но внутренне натянутым. Ни Сагайдачному, ни Анне не удавалось вычеркнуть из памяти то несогласие, что прорвалось накануне отъезда.

Сперва, услыхав предложение жены, Сагайдачный вскипел, вспылил: «Хорошенькое дело! Надо же придумать ахинею такую! Вконец одурела баба!» Потом, умеряя раздраженность, сказал себе: «В том-то и дело, что одурела. На здравый рассудок такого не придумаешь — прочить меня в службисты. Самое лучшее забыть, не обращать внимания!» На деле это не удавалось. Настороженность не покидала Сагайдачного, и он хмуро продолжал приглядываться к Анне. Она обрадовалась даже, когда Гриша, приоткрыв дверь в купе, крикнул:

— Мама, иди скорей! Смотри, какой здоровенный электровоз! Вот бы машинистом на него!

— А как же цирк? — улыбнулась Анна. Она стояла, опустив руку на плечо сына. — Или передумал?