Минут двадцать аккуратной и безопасной езды, и мы подъехали к бунгало дяди Артура в окрестностях Чешема. Дядя Артур – забавный старый хрыч. Хитрый, пронырливый и язвительный, и еще – врун, каких поискать. Я всегда просто балдел от того, как он врет. Он врал не для выгоды и даже не для эффекта, своим враньем он не преследовал никаких целей – он врал исключительно потому, что его это забавляло. Однажды мы с Тони провели исследование вранья – наверное, первое в истории научное исследование вранья – и после тщательного изучения всех знакомых составили график на листе миллиметровки, «кривую вранья». С виду все это напоминало горизонтальное сечение пары сисек, с вершинами-сосками на отметках, соответствующих шестнадцати и шестидесяти годам. Судя по этому графику, мы с дядей Артуром как раз совпадали по возрастным пикам вранья.
– Всем привет! – крикнул он, когда мы вырулили на подъездную дорожку.
Он был весь седой, сильно горбился – хотя мог держаться прямее, просто он горбился потому, что согбенные старики вызывают больше сочувствия, – и одевался вызывающе неряшливо исключительно для того, чтобы все его жалели, несчастного холостяка, за которым некому присмотреть. Я так думаю, что он не женился, потому что не нашел подходящую богатую дуру, которая бы содержала его и при этом не замечала его недостатков.
– Без приключений доехали, я надеюсь?
– Очень даже неплохо, Артур, – отозвался отец, опуская стекло со своей стороны. – Слегка задержались в пробке у Четырех Дорог, но там всегда пробка по воскресеньям, так что это нормально.
– Ага, эти чертовы недоучки, которые выезжают кататься только по выходным. Житья от них нет, идиотов. Упс, извините за выражение. – Он сделал вид, что только теперь заметил, как я выхожу из машины. – Как поживаешь, малыш? Я смотрю, у тебя с собой книжка.
Это было карманное издание «Лексикона прописных истин» Флобера.
– Да, дядя. Я знал, что ты будешь не против.
(Я выразительно покосился на матушку.)
– Конечно не против. Но сперва мне потребуется твоя помощь.
Упс.
Дядя Артур с кряхтеньем выпрямился, схватившись за поясницу и всем своим видом давая понять, как он стар и немощен, и принялся растирать толстые швы на своей вязаной кофте, как будто это были мышцы, сведенные судорогой.
– У меня там в саду один пень, мерзопакостный просто пень, я с ним умаялся. Сходи сам посмотри. А вы все пока проходите в дом.
(Найджел был освобожден от подобных поручений из-за каких-то невразумительных болей в груди; Мэри – на том основании, что она девчонка; родители – потому, что они родители.)
И все же я восхищался этим старым пронырой. Если у него и вправду болела спина, то исключительно потому, что подушка на кресле неудобно завернулась под поясницей. Он никогда в жизни не стал бы возиться в саду и выкорчевывать какие-то пни в воскресенье после обеда. Полчаса в кресле с воскресной газетой – вот и все физические упражнения, на которые он мог бы себя подвигнуть. Просто дядя мне мстил – это была замысловатая, изощренная и долгосрочная месть, которая растянулась на несколько лет. Однажды, когда я был еще совсем маленьким и наивным, мы приехали к дяде Артуру, и он встретил нас страшной сказкой о том, как он напахался в саду. Пока он долго и нудно рассказывал папе про сорта капусты, я пошел на веранду и потрогал его кресло. Теплое, как гусиное дерьмо. Как я и предполагал. Когда на веранду поднялись все остальные, я заметил как бы между прочим:
– Дядя Артур, как же ты говоришь, что копался в саду… твое кресло все еще теплое.
Он одарил меня таким взглядом, что я сразу понял: он никогда меня не простит, – и вдруг сорвался с места и унесся вглубь дома с живостью и проворством, весьма нетипичными для немощного старика, который смертельно устал, пропалывая капусту.
– Фердинанд! – заорал он благим матом. – Фердинанд. ФЕРДИНАНД!!! – Из гостиной послышалось дружелюбное шлепанье лап, какое-то слюнявое чавканье и глухой удар тапкой по боку лабрадора. – Не лезь в мое кресло и пеняй на себя, если я тебя еще раз поймаю.
И после того случая всякий раз, когда мы приезжали к дяде Артуру, он находил для меня какую-нибудь не особо напряженную, но зато неприятную работу: отвернуть глубоко запрятанный зажим, чтобы слить масло из его машины («Только ты осторожней, малыш. Не испачкайся»), или вырвать крапиву («Прости, малыш, у меня все перчатки дырявые, а других нет»), или сбегать вдогонку за почтальоном («Знаешь что… я засеку время»). Тут он просчитался: я неспешно прогулялся туда, упустил почтальона и наверстал время, прибежав обратно со всех ног. На этот раз дядюшка приберег для меня здоровенный пень. Дядя Артур вырыл вокруг него мелкую канавку, оставил на виду несколько тонких корней и специально присыпал землей толстый корень – с ногу, наверное, толщиной.
– Тебе не составит труда его выкопать, малыш. Если, конечно, корни уходят неглубоко.
– Ага. И там еще этот, большой. Который ты засыпал землей, – сказал я.
Наедине друг с другом мы были достаточно откровенны. Тем более что дядя мне нравился.
– Засыпал землей? Ты о чем, малыш? Что? Там еще корень? Ой, мамочки. Подумать только: такой вроде бы небольшой пенек – и столько корней! Ну да ты у нас мальчик умный и сообразительный, я даже не сомневаюсь, что ты что-нибудь придумаешь. Да, кстати, ты осторожнее с киркой. С нее головка слетает. Ладно, за чаем увидимся. А я пойду в дом, а то что-то прохладно. – С тем он и ушел.
У меня было несколько вариантов военной хитрости, которые, впрочем, не отличались особым коварством. Можно было создать иллюзию бурной деятельности, раскидав землю в радиусе нескольких ярдов от пня (скажем, до парников с латук-салатом). Можно было сломать кирку и лопату, но тогда мне пришлось бы объясняться с отцом. Самое гениальное, что я придумал – хотя от этой идеи пришлось отказаться за неимением пилы или хотя бы ножовки, – это спилить пень как можно ближе к земле и присыпать его землей. («Ой, дядя, прости, ты же не говорил, что мне нужно выкорчевать этот пень, – мне показалось, ты попросил меня что-то придумать, чтобы ты не спотыкался об него в темноте».)
Наконец в качестве компромисса я избрал тактику выжидания. Я выкопал широкую траншею вокруг пенька, по ходу перерубая лопатой длинные и тонкие корешки, но при этом не трогая более или менее толстые корни, на которых пенек, собственно, и держался. Я не работал, а скорее прикалывался – махал киркой с маниакальным упорством, не пошел пить чай, якобы заработавшись, и в конце концов добился-таки того, что дядюшка сам вышел в сад.
– Не простудись! – крикнул я, когда он подошел. – Здесь прохладно, если не шевелиться.
– Просто пришел посмотреть, закончил ты или нет. Господи, черт меня раздери, что ты делаешь, болван?
К этому времени я вырыл вокруг пня траншею в фут шириной и глубиной почти в три штыка.
– Пытаюсь его подкопать, – пояснил я с видом профессионального землекопа. – Когда ты сказал, что корни могут уходить глубоко в землю, я решил, что сперва нужно сделать глубокий подкоп, чтобы потом было легче извлекать. Вот я уже сколько достал. – Я с гордостью указал на жалкую кучку тонких, как прутики, корешков.
– Ах ты, умник! Дебил малолетний! – заорал на меня дядюшка. – Подставь тебе поросячий зад, и ты знать не будешь, чего с ним делать.
– Чай уже готов, дядя? – вежливо поинтересовался я.
После чая – обычно за чаем у дядюшки я развлекаюсь тем, что наблюдаю, как дядя Артур ест имбирно-ореховые сухарики, макая их в чай; я все надеюсь, что излишне размокший сухарь плюхнется ему на кофту, – я пошел в гараж на предмет тихо повозбуждаться. Я был в том возрасте, когда думаешь о сексе практически постоянно, но если бы только думаешь. Дай только малейший повод – и у тебя сразу встает в штанах. Сколько раз по дороге в школу мне приходилось прижимать ранец к бедрам и напряженно думать о чем-нибудь посторонне-нейтральном – например, повторять про себя грамматические правила, – чтобы снять ощутимое, и весьма ощутимое, возбуждение. Объявления из серии «требуются специалисты с ОПЫТОМ работы», псевдоисторические рассказы о древнеримских цирках и даже, кто бы мог подумать, «Авиньонские девушки» Пикассо – все это действовало на меня возбуждающе и заставляло украдкой лезть в карман брюк, чтобы подправить бугор.
