ОЛИВЕР: Мой первый конвертик с зарплатой. Образно выражаясь. Поскольку конвертика как такового не было. «Денежку», как это называют мои коллеги-водилы, просто сунули мне в протянутую ладонь, и сей дивный миг был подобен соприкосновению с божественным в Сикстинской капелле. Желая исполнить свой первый долг — дух Ронсевальского ущелья еще бродил у меня в крови, — я направил стопы к дому номер 55. Едва заслышав за дверью шарканье мягких тапочек миссис Дайер, даже не дожидаясь, пока она мне откроет, я сразу упал на покаянное колено. Она посмотрела на меня безо всякого интереса, без узнавания, понимания, осознания — в общем, без ничего.

— Одиннадцать двадцать пять, миссис Дайер. Лучше поздно, чем никогда, как говорится в Хорошей Книге.[107]

Она взяла деньги и — «Etonne-moi![108]», как сказал Дягилев Жану Кокто — принялась их пересчитывать. Потом они скрылись из виду в каком-то неприметном кармане. Ее сухие, как будто присыпанные пылью губы медленно приоткрылись. Сейчас Грешник Олли получит полное отпущение.

— С вас еще проценты за десять лет, — сказала она и захлопнула дверь у меня перед носом.

Ну что, разве жизнь не полна неожиданностей? Миссис Дайер — главная старуха-процентщица, подумать только! Всю дорогу от крыльца до калитки я пропрыгал на одной ножке, словно радостный маленький эльф.

Мне действительно стоит на ней жениться.

Только я, кажется, уже женат.

ДЖИЛИАН: Я старалась научить девочек, что выпрашивать — это нехорошо; что если тебе вдруг чего-нибудь захотелось, это не значит, что все должны все бросать и бежать исполнять твое желание. Разумеется, я им этого не говорила. Я говорила это по-другому. На самом деле, чаще я вообще ничего не говорила. Дети лучше усваивают уроки, которым учатся сами, без наших подсказок.

Я была в шоке, когда в первый раз — с Софи — столкнулась с тем, как сильно ребенок может чего-то хотеть. Я замечала это и раньше, еще до того, как у меня у самой появилась дочка, но замечала как-то мимоходом. Ну, знаете: вы приходите в супермаркет, и там обычно присутствует хотя бы одна раздраженная мама с двумя детишками, которые хватают все с полок и кричат: «Хочу это», — а мама говорит: «Поставь на место», или «Потом, не сегодня», или «У тебя и так всего полно», или, гораздо реже, «Ну хорошо, давай купим». Я всегда воспринимала подобные публичные выступления как примитивное испытание сил — чья возьмет, — и всегда думала, что это родители виноваты, что ребенок такой капризный. Плохо, значит, воспитывали. Теперь-то я понимаю, какой я была категоричной и несправедливой. Но это все от незнания.

А потом я увидела, как ведет себя Софи, если ей вдруг чего-нибудь сильно захочется — в магазине, в гостях, в рекламе по телевизору. Я, когда была маленькой, так себя не вела. Помню, у дочки наших друзей была плюшевая сова. Не какая-то редкая или особая, а самая обыкновенная игрушечная сова, которая сидела на жердочке, как попугай. Софи ужасно хотела эту сову, она мечтала об этой сове; несколько месяцев только о ней и говорила. Она не хотела другую такую же, она хотела именно эту; и ей было не важно, что это — чужая сова. Софи стала бы настоящим домашним тираном, если бы я ей позволила нас затиранить. Оливер, разумеется, разрешил бы ей все.

Мне кажется, дети искренне убеждены, что когда они говорят, что им хочется этого или того, они тем самым выражают себя как личность. Конечно, они не знают таких понятий как «самовыражение», им просто хочется обратить на себя внимание, хочется утвердиться. Я считаю, что это плохо скажется для них в дальнейшем: захотел — получил. На самом деле все происходит совсем не так. Как объяснить ребенку, что для взрослых это нормально — хотеть чего-то, зная, что ты никогда этого не получишь? Или наоборот: ты получишь, чего ты хочешь, и вдруг поймешь, что ты этого не хотел или что это совсем не то, что ты думал?

МАРИ: Я хочу кошку.

МАДАМ УАЙЕТТ: Чего я хочу? Ну, поскольку я уже старая — нет, пожалуйста, не перебивайте, — поскольку я уже старая, у меня остались только такие чувства, которые Стюарт называет «мягкими». Ничего себе так получилась фраза, да? Для себя я хочу уюта и покоя. Я больше уже не хочу ни любви, ни секса. Я предпочитаю хорошо сшитый костюм и филе палтуса. Мне хочется книгу, которая написана хорошим стилем, и чтобы конец был непременно счастливым. Я хочу, чтобы все были вежливыми. Хочу время от времени общаться с друзьями, которых я уважаю. Но обычно я хочу чего-нибудь не для себя, а для других — для моей дочери, для моих внучек. Я хочу, чтобы жизнь у них была лучше, чем у меня и у тех, кого я близко знала. Чем дальше, тем меньше мне хочется. Видите, у меня остались теперь только мягкие чувства.

СОФИ: Я хочу, чтобы люди в Африке не голодали.

Я хочу, чтобы все стали вегетарианцами и не ели животных.

Я хочу выйти замуж и родить пятнадцать детей. Ну ладно, шестерых.

Я хочу, чтобы «Спурс» выиграли чемпионат, и Кубок, и Лигу чемпионов, и вообще все.

Я хочу новые кроссовки, но только когда сношу старые.

Я хочу, чтобы нашли лекарство от рака.

Я хочу, чтобы больше не было войн.

Я хочу хорошо сдать экзамены и поступить в школу Сент-Мэри.

Я хочу, чтобы папа осторожнее водил машину и никогда не впадал в унылость.

Я хочу, чтобы мама была веселой.

Я хочу, чтобы Мари купили кошку, если мама разрешит.

ТЕРРИ: Я хочу встретить парня, который, когда ты узнаешь его получше, окажется именно таким, каким показался тебе с первого взгляда.

Я хочу встретить парня, который всегда звонит, когда он обещал позвонить, и приходит домой во столько, во сколько он обещал прийти.

Я хочу встретить парня, который вполне доволен, что он такой, какой есть.

Я хочу встретить парня, который любит таких женщин, как я.

По-моему, я прошу немногого. А вот моя подруга Марсель говорит, что я хочу луну с неба и еще пару звезд в придачу. Я однажды спросила у нее, почему почти все мои мужчины, которые у меня были, были склонны к депрессии на почве общего недовольства собой и жизнью и внутренней дисгармонии, и она мне ответила: это потому, Терри, что мужчины генетически родственны крабам-скрипачам.

ГОРДОН: Это, стало быть, я. Гордон. Да, все правильно, Гордон Уайетт. Отец Джилиан и подлый изменщик Мари-Кристин. Выгляжу я неважнецки, да? Ну так, годы нам свежести не прибавляют. А мои лучшие годы уже позади. И часики тикают, и времени остается все меньше. Тик-так, тик-так, и когда-нибудь будет «тик», а вот «така» уже не будет, и второй миссис Уайетт придется одеться в траур. Хотя кто теперь носит траур?! Как сейчас одеваются на отпевания и на похороны — это же ни в какие ворота не лезет! Даже тот, кто пытается худо-бедно соблюсти приличия, все равно одевается, будто собрался на собеседование по работе.

Да, я знаю, что говорят люди. Важно не то, что снаружи, а то, что внутри. То есть — то, что ты чувствуешь, а не как ты одет. Прошу прощения, но если ты плачешь в четыре ручья и при этом одет, словно ты заскочил по пути на какую-нибудь придорожную распродажу, на мой взгляд, это не есть хорошо. Для меня это неуважение.

Прошу прощения, я немного увлекся. Вторая миссис Уайетт, будь она сейчас рядом, уже давно бы меня осадила. Не любит она, когда много болтают. Любит, чтобы по существу.

Если в общем и целом, то у меня все склалось удачно. Как говорится, жизнь удалась. У детей все хорошо. Трое замечательных внуков, моя радость и гордость. Энная сумма на счету в банке — на безбедную старость хватит, тьфу-тьфу, не сглазить.

Так вот чтобы чего-то особенного, мне ничего и не хочется. Хочется снова увидеть Джилиан. Пусть даже на фотографии — все-таки лучше, чем ничего. Но первая миссис Уайетт еще тогда возвела между нами Берлинскую стену, да и вторая миссис Уайетт всегда была против. Говорит, пусть Джилиан сама меня разыщет, если она захочет меня увидеть. Говорит, я не вправе вновь возникать в ее жизни теперь, по прошествии стольких лет. Интересно, какая она теперь. Сейчас ей, надо думать, чуть-чуть за сорок. Я даже не знаю, есть ли у нее дети. Я даже не знаю, жива она или нет. Кошмарная мысль. Нет. Я утешаю себя, что если бы случилось самое плохое, мадам непременно меня разыскала бы, просто затем, чтобы разбередить старую рану. В память о прошлых обидах.