— По-моему, Грегори — довольно чуткий и чувствительный мальчик.

— Я не об этом. Совсем не об этом. А просто он считает, что быть мужчиной — это норма. Он думает, что вы и я принадлежим к подвиду, отклонившемуся от нормы.

— Вы хотите сказать, что причина в том, как я его воспитала?

— Да нет же. Черт, будь рядом мужчина, он бы, вероятно, вырос еще хуже.

— Благодарю за комплимент, — сказала Джин виновато. Они ехали и ехали, а ночные тучи сеяли на машину мелкую изморось.

— Суть пилюли в том, — внезапно сказала Рейчел, — что можно трахаться с теми, кто тебе не нравится.

— Но зачем вам вообще это нужно?

Молчание. О Господи. Опять невпопад. Она же задала вопрос, который не был по-настоящему вопросом. Сколько вы зарабатываете? Вы хотите поехать в Шанхай?

— Когда Майкл умер, — сказала Джин, не понимая, почему она об этом подумала, — он оставил мне все свои деньги. Дом. Все.

— Еще бы не оставил! — сказала Рейчел сердито. — Дерьмо. Щедрый папочка. Заставляет вас испытывать благодарность.

Джин это не удовлетворило.

— А что бы вы сказали, если бы он мне ничего не оставил?

В полусвете внутри машины Джин увидела, как Рейчел улыбнулась.

— Я бы сказала «дерьмо». «Щедрый папочка». Забрал лучшие двадцать лет вашей жизни и все-таки хотел наказать вас, заставить вас чувствовать себя виноватой.

— Собственно говоря, — сказала Джин, — он не оставил завещания. Во всяком случае, никакого завещания не нашли. Он умер без завещания. А потому мы с Грегори получили все. Что вы скажете на это?

Рейчел почти рассмеялась от сердитого раздражения.

— Дерьмо. Щедрый папочка. Не мог решить, заставить ли вас чувствовать себя виноватой или же благодарной ему. Хотел и того, и того, даже когда умирал. Хотел устроить так, чтобы вы мучились над разгадкой еще много лет. Крайне типично.

— Значит, выиграть он никак не мог?

— На мой взгляд — нет, а на его он только и делал, что выигрывал.

— Прежде я думала, что знаю ответы, — сказала Джин. — Вот почему я уехала. Я знаю, что делать, думала я. Может быть, надо убеждать себя, будто ты знаешь ответы, иначе ты вообще ничего делать не будешь. Я думала, что знаю ответы, когда выходила замуж — во всяком случае, думала, что отыщу их. Я думала, что знаю ответы, когда уезжала. Теперь я не так уверена.

Вернее, теперь я знаю ответы на другие вещи. Может быть, в этом суть: в каждое данное время мы способны знать ответы только на определенное число вещей.

— Вот видите, — сказала Рейчел. — Он все еще заставляет вас думать о себе. Дерьмо.

Когда они подъехали к дому Джин, Рейчел начала снова:

— Был у меня один. С ним было приятно — умный, достаточно милый — для мужчины очень неплохой. Все было хорошо, пока я не поймала его, когда он подглядывал, как я кончаю.

— В окно подглядывал?

— Нет, Джин, не в окно.

О Господи, подумала Джин, мы все еще об этом.

— Не в окно. В постели. Секс. Траханье.

— А.

— Он завел привычку смотреть на меня. Будто я была дрессированной собакой. А что там внизу? Уголком глаза. Жуть брала. Я решила отплатить ему. Меня на этом зациклило. То есть я видела, что отношения долго не продлятся. Но очень хотела отплатить ему. Чтобы он меня запомнил. Я начала притворяться, будто не кончаю. Это вас шокирует?

Джин покачала головой. Как же все изменилось. А Рейчел продолжала. Тон у нее был агрессивный, но Джин уловила скрытую неуверенность.

— Сначала было нелегко, и иногда я срывалась, но чаще выдерживала. И это его доводило. Я кончу, но притворюсь, будто нет, и заставляю его продолжать, продолжать, а сама притворяюсь, будто вот-вот, что еще немножко, вот сейчас за следующим поворотом, понимаете? И утешаю, как школьника. Все хорошо, это никакого значения не имеет. А когда он скатывался с меня и уже почти засыпал, но еще не совсем, я притворялась, будто немножко сама себе помогаю. Ничего драматичного, просто давала ему понять, чем я занята, и притворялась, будто сдерживаюсь, чтобы его не расстроить. Как его это доводило! Очень и очень. Дерьмо.

Ну зачем так утруждаться, думала Джин, выходя из машины. Сначала проделывать это, а потом рассказывать мне. Разве только… это же не про Грегори, ведь нет? Она попыталась вспомнить свои худшие годы с Майклом, тусклые дни под сердитым небом, одинокие ночи под бомбежной луной. Она бывала печальной, разочарованной, сердитой; но не смогла вспомнить ничего хоть отдаленно похожего на брезгливое презрение, которое сейчас продемонстрировала Рейчел. Вопрос в характере или в поколении? Люди постоянно твердят, что теперь у женщин больше свободы, больше денег и широкая свобода выбора. Возможно, такое продвижение вперед не могло быть достигнуто без необходимого закаливания характера. Это объяснило бы, почему часто кажется, что отношения полов стали не лучше, а хуже; почему появилось столько агрессивности и почему им так нравится называть агрессивность честностью. Или, быть может, думала Джин, быть может, есть объяснение попроще: я забыла, как я себя чувствовала. У сознания есть манера отправлять непродуктивные воспоминания в мусорное ведро. Забыть вчерашний страх — значит обеспечить сегодняшнее выживание. Когда я жила с Майклом, возможно, я чувствовала такой же гнев и такое же презрение, но я давила их подушкой, будто двух пищащих щенков, а теперь уже не могу вспомнить, где закопала тельца.

Рейчел сказала:

— Я люблю страх в глазах мужчины, когда он знакомится с умной женщиной.

Рейчел сказала:

— Если я что-то презираю, так это мужчину, который подличает перед женщиной.

Рейчел сказала:

— Только женщина способна понять женщину.

Она ушла из дома в шестнадцать лет, пошаталась по нескольким большим городам, пожила в домах, куда не допускались мужчины.

Рейчел сказала:

— Мужчины бьют женщин чаще, чем когда-либо прежде. Мужчины убивают детей.

Рейчел сказала:

— Все дело в деньгах и политике, не верьте, будто это не так.

Рейчел сказала:

— Я не критикую. Я просто думаю, что вы все еще ждете мужчину, который явится и ответит за вас на все вопросы.

Джин представила себе качели, выкрашенные муниципальной зеленой краской. Толстяк в костюме-тройке сидел на одном конце доски, прижимая ее к земле. Джин осторожно взобралась на первое сиденье напротив него; но ее небольшой вес, помещенный так близко от точки опоры доски, даже ее не качнул. Появилась Рейчел, мартышкой вскарабкалась на задранный конец качелей позади Джин и, даже не подумав о своей безопасности или об асфальте внизу, принялась прыгать вверх-вниз. Толстяк в корректной тройке на мгновение испытал неприятные толчки, но затем сдвинулся на ягодицах и устроился поудобнее, а его каблуки ни разу не оторвались от земли. Через некоторое время Рейчел в бешенстве ушла. Толстяка это словно бы совсем не огорчило. Очень скоро придет еще какая-нибудь женщина. К тому же качели принадлежали ему.

Рейчел сказала:

— Трое мудрецов — вы что, шутите?

Рейчел сказала:

— Если они сумели отправить одного мужчину на Луну, так почему не отправили их всех?

Рейчел сказала:

— Женщина нуждается в мужчине не больше, чем дерево — в собаке с задранной ножкой.

Рейчел однажды поручили почистить отцовские ботинки, и она вместо гуталина вымазала их зубной пастой; она видела, как интеллект ее матери расточался на подсчеты, во что обходятся консервы; она наблюдала, как ее отец заточал ее мать в мягкой клетке своих рук.

Рейчел сказала:

— Мужчина на белом коне — это конечно, очень мило, но кому придется убирать навоз?

Рейчел сказала:

— Родиться женщиной — это родиться левшой и быть вынужденной писать правой. Неудивительно, что мы заикаемся.

Рейчел сказала:

— По-вашему, я кричу? Вы не знаете, до чего они глухи.

Джин поймала себя на вопросе, не был ли отец Рейчел с ней жесток, не оставило ли первое соприкосновение с мужчиной непреходящие шрамы. Однако Рейчел догадалась о ее мыслях прежде, чем она успела додумать их до конца.