Ворон, в свою очередь, разглядывал меня — обычным для них высокомерным взглядом. Они всегда, в общем-то, так держатся: на редкость высокомерная раса, в этом кейст прав. Вот так подумаешь, удивительно, до чего они величавы, эти бандиты-кочевники, редко кто из родовитых князей выглядит так.

Мы были наедине, может быть, несколько мгновений, но за это время произошло то, от чего и случились все дальнейшие события. Вдруг я ощутила присутствие чужой воли в своем сознании. Я подняла на Ворона глаза: он совершенно откровенно усмехался мне в лицо. "Ах ты, сукин сын!" — подумала я. Ведь он мстит мне, знает, что не может от меня скрыть свою слабость (на таком-то расстоянии! — я за тридцать-сорок лиг улавливаю их намерения, а уж на таком расстоянии почувствую даже, если у него ухо зачешется), знает и мелко мстит мне. Ах, сукин сын! Он настолько был сильнее и старше меня, что все мои попытки освободиться от его ментального влияния обречены были на провал. И он, он… Он внушал мне совершенно определенные чувства, как выразилась бы Ольса, — влечение, тихое и спокойное, как вода в озере, на страсть у него фантазии бы не хватило, все-таки, сонг он там или дарсай, он и по вороньим меркам был уже очень стар. "Нашел, что придумать, — подумала я зло, — Пошел вон из моей головы, иначе я уж найду, чем этот контакт разорвать. Мой меч в твоей башке вполне подойдет"

Он чуть усмехнулся и отпустил меня. И тут уж я не выдержала. Мои действия были грубы и могли вызвать настоящую ссору и даже привести к разрыву Перемирия, но я не могла больше вытерпеть. Я должна была, наконец, узнать, сонг он или нет. Шагнув к нему, я быстро схватила его за руку и вывернула ее ладонью кверху. Я ожидала увидеть маленькую выжженную звездочку, но смуглая кожа не прикрытого короткой перчаткой запястья была чистой. Ничего.

И в этот момент вошли остальные Вороны, такие же мокрые, замызганные, в грязных плащах. За ними вошла Ольса, которая закрыла тяжелые двери и, сдернув с головы вязаную шапочку, стала энергично встряхивать ее. Я выпустила руку дарсая. Против моих ожиданий, моя выходка нисколько не разозлила его. У него только дернулся в усмешке изуродованный угол рта, и все. То ли он устал настолько, что поопасился ввязываться в открытую схватку, то ли это его просто… не оскорбило? Хотя обычно Вороны готовы оскорбиться по любому, даже самому незначительному поводу. Но моя дурацкая выходка ни к чему и не привела, я так ничего и не понимала: да, он был дарсай, а не сонг, по крайней мере, официально, но… какой, к черту, был из него дарсай?

Выглядели Вороны совсем неважно, особенно младший, хонг. Он дрожал всем телом и судорожными движениями старался еще больше закутаться в совершенно мокрый, облепивший его плащ. На пол с плаща его текла вода, но Ворон словно не понимал этого, как и того, что зашел уже в теплое помещение. Один из веклингов тронул его за плечо и что-то очень тихо и ласково сказал ему. Другой веклинг, в еще надвинутом капюшоне, из-под которого весело блестели алые глаза, оглядывался вокруг: ему все смешно казалось здесь.

Между тем, видимо, увидав рядом с нелюдями властительницу крепости (Ольса все стояла возле дверей, прислонившись к ним спиной, и машинально разглаживала намокший мех на рукаве шубки) и оттого перестав бояться, в боковую дверь протиснулось несколько молоденьких девчонок в зеленых платьях. Они остановились у стены и шушукались там; в приоткрытую дверь выглядывали еще чьи-то лица, уже не такие юные.

— Батюшки мои, глаза-то красные, — послышался из-за двери женский голос, возня, чей-то смех и еле слышно, шепотом читаемая молитва.

— Принесло проклятых, — проворчал кто-то мужским голосом.

— Нелюди, как есть нелюди!.. Нет, ты только глянь… — переговаривались слуги за дверью.

— Esto, пойдем, — сказала я дарсаю тихо и, повернувшись, медленно пошла к лестнице.

Вороны двинулись за мной, шумя сапогами. Один из веклингов поддерживал совершенно измученного хонга за талию.

Воронам предоставили комнаты на третьем, основном этаже крепости… Дарсай шел рядом со мной, точнее, я шла рядом с ним, приноравливаясь к его медленному тяжелому шагу. На лестничном пролете между вторым и третьим этажами он вдруг оступился и упал бы, если бы я не схватила его за руку. Он с трудом переступил на больную ногу и вдруг бешенными алыми глазами быстро, по-кошачьи, глянул на меня и выдернул свою руку из моей руки, прошипев что-то по-каргски. Я не разобрала ни слова из того, что он сказал (я, кстати сказать, вообще плохо их понимала, мы с ними были явно не с одного участка Границы), но — ей-богу — он готов был схватиться за меч. Меня это страшно поразило: среди Воронов подобная вспыльчивость не редкость, но ведь я уже дотрагивалась до него — и ничего. Еще немного, и мы убили бы друг друга на этой лестнице, но дарсай вдруг расслабился и, опустив голову, медленно пошел дальше.

Дрожащей рукой я провела по мокрым от снега волосам и тоже продолжила подъем. Ноги у меня подгибались: я ясно понимала, что только что была на грани смерти и только едва-едва не перешагнула эту грань. Если бы я шевельнулась, если бы… мы оба были бы уже мертвы в эту минуту: я-то уж наверняка, но льщу себе надеждой, что он тоже вряд ли сумел бы избежать моего меча.

Остальной путь прошел без происшествий. Никто не встретился нам на лестнице. На площадке третьего этажа в огромном, богато изукрашенном зеркале странно отразились высокие фигуры Воронов в грязных мокрых плащах. И тогда я совершенно неожиданно подумала, как все-таки успокоился этот «благословенный» Север и как все-таки устарело это название — Птичья оборона — и все, что было с ним связано: часовые на стенах и возле ворот, патрули в горах. Все это было уже никому не нужно и делалось только из преклонения перед тысячелетней традицией. Это была не военная крепость, а самый обычный феодальный замок, и Ольса была не чета властительницам древности, встававшим с оружием в руках на порогах своих крепостей. Все это было уже в прошлом.

Это было мое личное открытие, и оно страшно взволновало меня; мне было уже не до Воронов. Что бы я ни говорила, но Север и Птичья оборона очень много значили для меня — по одной только, совершенно простой причине: ведь это и было мое прошлое, то самое мое прошлое, которого я не помнила и которое мечтала когда-то вспомнить, на котором все так сошлось для меня. Но на самом деле я ничего ведь не знала о Севере, я только наслушалась рассказов и обманулась всей этой внешней воинственностью, а за ней скрывалось одно лишь сытое благополучие…

Я проводила Воронов до дверей, но не стала заходить. Они немного задержались в коридоре, откровенно разглядывая меня. С натянутой улыбкой я стояла под их пристальными взглядами и молчала. Я прекрасно знала, что они думали обо мне: слишком молода для тцаля и, наверняка, неопытна.

Дарсай зашел в комнату первым: все, что его интересовало, он явно во мне уже увидел.

Возвращаясь к себе, в проходе между двумя коридорами третьего этажа я наткнулась на Ольсу, сидевшую на широком каменном подоконнике. Она уже сняла шубку и сапожки и переоделась в свое свободное легкое платье, в котором ходила только в спальне и в своих комнатах. Она сидела, завернувшись в пушистую белую шаль и положив ногу на ногу. Из-под юбки выглядывала маленькая нога в изящной белой туфельке на каблуке с железной набойкой. Это были ее «домашние» туфли, в которых она ходила исключительно в здании крепости и иногда во дворе.

Я замедлила шаг, подходя к ней. Ольса печально смотрела на то, как я выжимаю волосы, насквозь вымокшие за время моего пребывания во дворе. В полутемном коридоре, в белом, с распущенными волосами, она казалась каким-то видением. Обычно бледная, она раскраснелась, на щеках горел румянец. Прислонившись льняноволосой головой к гранитному проему окна, она смотрела на меня печальными серыми глазами, до шеи закутанная в шаль, и легонько, словно бы бессознательно покачивала ногой.