— И ты держись.

Света не забрала конверт. Перечитывая раз за разом Наташино письмо, остатки водки Иванов допил один. Поднимая стакан за стаканом, он каждый раз не стеснялся слёз. Он плакал от бессилья что-то изменить, от жестокой несправедливости этого мира. Затем он провалился в тяжёлый сон.

Иванову снились кошмары: страх, грохот, обжигающий огонь вокруг и тупая боль. Потом пустота. «Это смерть», — понял Иванов.

— Наташа! — закричал он.

— Наташа! — отозвалось эхо в неожиданно наступившей глухой тишине.

Иванов стал проваливаться в чёрную бездонную пропасть.

— Наташа! Наташа! — в окружающей жуткой пустоте отражался со всех сторон чужой металлический голос.

— Наташа! — снова закричал Иванов и вскочил с кровати, сбрасывая остатки кошмара. Сердце бешено колотилось в груди. Во рту пересохло. Хотелось пить. Стерев со лба холодный пот, Иванов пошёл по направлению к кухне.

Поглаживающими движениями он нащупал на стене выключатель. При свете тусклой лампочки Иванов увидел, как, упав лицом на руки, над столом тихо рыдает Светлана.

— Света, — позвал Иванов.

Рыданья стали слышны громче.

— Света, — Иванов подошёл и положил ей руку на плечо.

— Уйди! — не поднимая головы, дёрнула плечом девушка.

— Света. — Иванов не уходил и руку не убрал. — Не стесняйся. Поплачь. Будет не так больно.

Она подняла голову. Слёзы, припухшие глаза и губы, растрёпанные волосы совсем не портили её. Перед Ивановым сидела другая, сбросившая маску надменной красавицы женщина. Иванов подумал, что всё равно женское горе не должно быть таким красивым.

Иванов принёс Светлане стакан воды.

— Не смотри на меня, Саша, — попросила она. — И выключи свет, пожалуйста.

— Не буду, — пообещал Иванов и погасил лампочку.

— Иди, поспи, — после долгого молчания тихо проронила Света.

— Не могу. Кошмары снятся. — Иванов стоял у окна и смотрел в темноту. Тяжёлая голова чувствовала излишнюю дозу выпитого алкоголя, но мысли и слова выстраивались чётко и ясно.

— И я не могу заснуть. Всё думаю о Наташе. Вспоминаю, как её принесли из роддома. Она, малюсенькая такая, лежит в коляске, в пеленках, а я из школы тогда пришла. Смотрю, какая замечательная куколка у нас появилась… — Светлана почти успокоилась, лишь изредка продолжала тяжело всхлипывать. Иванову, вдруг, захотелось пожалеть её. Он подошёл к сидящей девушке сзади и обнял за плечи. Она выпрямилась и доверчиво прижалась затылком к его груди. Её рука отыскала его руку, и Иванов почувствовал, как теплые пальцы девушки так знакомо переплетаются с его пальцами. И таким близким и знакомым показался запах её волос. Он закрыл глаза, и ему почудилось, что перед ним сидит Наташа.

— Скажи что-нибудь, — попросил Иванов, боясь спугнуть это ощущение.

— Что сказать? — тихо произнёс Наташин голос.

— Наташа! — Не осознавая, что делает, Иванов упал на колени и стал целовать солёные от слёз лицо и губы.

— Наташа! — повторял он, целуя влажные глаза. Девушка не сопротивлялась:

— Я не Наташа, я Света, — тихо сказала она.

— Как похожи ваши голоса, — замерев, Иванов отпустил её.

— Нам всегда это говорили.

— Прости…

Она не ответила. Он поднялся с колен, сел напротив, через стол, отыскал руки девушки и переплёл её, ставшими безвольными, пальцы со своими.

— Иди, Саша, — попросила Светлана, после того как они, оставаясь рядом, несколько минут сидели, не глядя друг на друга, и думали каждый о своём.

— Ты тоже здесь одна не оставайся, — разжимая руки, попросил Иванов.

— Я сейчас пойду к маме в комнату, — пообещала Светлана. — Сердце её мучает. Может, «Скорую» придётся вызывать.

— Помочь?

— Нет. Всё нормально.

— Спасибо тебе, Света.

Она не ответила.

Возвратившись в комнату, Иванов так и не смог заснуть до утра.

Утром до аэродрома Иванов добирался на такси. Проводить его вышли Любовь Михайловна и Света. Воспалённые глаза выдавали, что все они провели бессонную ночь. В дверях квартиры Иванов пообещал:

— Я обязательно приеду.

— Будем ждать, — хотела в это верить Любовь Михайловна.

— Пиши, Саша. И приезжай, — Света протянула ему написанный на кусочке тетрадного листа адрес.

Весь полёт до Моздока Иванов думал о том, что нашёл родных людей: и Светлана, и Любовь Михайловна, и маленькая Надя теперь стали для него частичкой жизни. Очень нужной и необходимой. А вместе с ними всегда будет жить и память о его Наташе. Она не ушла. Она там. С ними. Иванов вспоминал, как прощался с Наташиной комнатой, как смотрел на фотографии, на её вещи, стараясь сохранить в памяти всё то, что связывало её с жизнью. Он попросил у Светы одну Наташину фотографию, хоть какую-нибудь. И Света дала Иванову ту, на которой Наташа была в красивом вечернем платье. Теперь Иванов хранил ее у сердца.

Сразу после прилёта в часть Иванов попросил командира эскадрильи поставить его экипаж в плановую таблицу полётов. Задания решил выбирать самые сложные. Чувствовал себя Иванов неважно. Но он знал, что как только его руки ощутят знакомую шероховатость ручек управления, организм придёт в норму. Так и случилось. Начав летать, Иванов стал постепенно возвращаться к обычному восприятию жизни. По вечерам он старался не пить, за исключением тех редких случаев, когда нельзя было отказаться.

На девятый день гибели экипажа Крапивина Иванов напился. Он не мог не напиться. Друзья, щадившие его несколько дней, теперь попросили рассказать о похоронах Наташи. Рассказывая, Иванову пришлось пережить всё заново.

На следующий день утром, после общей постановки задачи экипажам на полёты, командир полка оставил в классе предполётных указаний один экипаж Иванова:

— Для вас — задание особо. Ставлю задачу на полёты по отдельному плану. Экипаж поступает в распоряжение спецназа ГРУ. Будете работать в районе границы с Ингушетией. Ошибаться нельзя. Может, придётся и пострелять. Карту давайте.

Ващенка передал Иванову штурманскую карту, и тот развернул её на столе перед командиром. Командир полка подозвал полкового штурмана:

— Район покажи.

— Район полётов обозначен, командир. Подробности разведчики не доводили, — доложил штурман полка, посмотрев на карту.

— Значит, задача следующая, — командир полка склонился над развёрнутой картой, — сегодня пойдёте до предгорья, — он указал направление на юг, — а завтра по западу. Районы неспокойные. Сегодня боекомплект обычный: пулемёт и два блока ракет. — Командир посмотрел на Иванова. — На завтра вооружись помощнее. Возьмёшь четыре блока ракет и дополнительный боезапас для пулемёта. И гляди в оба — не подставляй задницу. Чтоб сам вернулся живым и целыми всех привёз! Задача ясна?

— Так точно, — ответил Иванов.

— Хорошо, — удовлетворённо кивнул командир. — Старший группы сейчас подойдет, с ним подробнее обговорите задание. Да, ещё вот что: по запросу разведчиков на завтра вам выделяем сопровождение: два вертолета «Ми-24» для огневой поддержки и один «МИ-8» с десантом. «Двадцатьчерверки» — из звена Ягудина, а экипаж «Восьмерки» назначишь из своего звена, но командира — опытного.

— Возьму Фархеева, — решил Иванов.

— Одобряю, — согласился командир полка.

В этот момент в класс вошли трое в новеньком камуфляже. Один из них — среднего телосложения, а двое других — под два метра ростом. Оба богатыря были скроены как братья: широкие в плечах, в одинаковой форме, — они производили впечатление близнецов. Зеленый цвет камуфляжа у всех троих сильно отличался от общевойскового.

— Здравствуйте, — заговорил первым невысокий. На вид ему было чуть больше тридцати, но выглядел он старше двух братьев-громил. По всему было видно, что он главный в этой группе.

— Майор Быстров, — представился он Иванову и Ващенке, видимо, с командованием полка он был уже знаком.

Иванов представился сам и представил своего правого летчика. Быстров поздоровался с ними за руку.