Елена прислушалась к своим ощущениям.

 Спать, есть, пить и слушать болтовню славной, но чересчур разговорчивой Матрены ей не хотелось.

 И отослав в горничную в людскую ужинать, царица направилась в библиотеку.

 Было ли это явление результатом влияния брата Васеньки Иона, или еще одной странной прихотью беременной женщины, но в последний месяц она с удивлением обнаружила, что ее стало тянуть на книги.

 Пустые без ненаглядного Василечка вечера тянулись долго, и она сначала от скуки, а потом и со все возрастающим интересом взялась за чтение подаренной ей на свадьбу Ионом подписки любовных романов. К тому времени на дальнем стеллаже, на специально отведенной для них полке, с которой были изгнаны и свалены рядом в углу приключения и путешествия, уже скопилось несколько десятков массивных фолиантов с золотым обрезом, в обложках, разрисованных доблестными рыцарями в парадно–выходных доспехах и прекрасными дамами с неестественно–алыми губами в розовых платьях.

 До прибытия очередного романа оставалось еще несколько дней, а последний был прочитан еще на той неделе и уже отправлен во время субботней генеральной уборки горничной Матреной на родную полку в библиотеку.

 Ах, какие безумные страсти, какая роковая любовь, какие бездны отчаяния и Пиренеи — или эмпиреи?.. счастья открывались перед читателем! Над их описанием они с Матреной все вечера напролет обливались слезами!.. Чего ведь только на свете не бывает!.. Вот, и вправду говорят, что интересно там, где нас нет…

 Какой бы роман лучше взять перечитать?

 Вот этот? Или этот? Или тот?

 Ах, нет — как я могла забыть! — вот он, их любимый, написанный благородной синьорой Лючиндой Карамелли «Роковой поцелуй» — на верхней полке. Они прочитали его самым первым, но такие страсти, такие переживания забыть невозможно.

 Такую душераздирающую историю несчастной любви не грех и еще раз перечесть. Ох, и навидалась, видно, в своей жизни синьора Лючинда!.. Шесть романов только у них на полке, а сколько еще не прочитанных?.. А выбрать время среди головокружительных балов, охот, похищений, побегов с пиратами, украшения новых дворцов и замков, подаренных ей влюбленными королями, сесть, сосредоточиться и записать такое, чтоб это еще и весь белый свет прочел… Мужественная все–таки женщина, эта синьора.

 Елена покрутила головой, откашливаясь и нетерпеливо указывая пальчиком на стремянку, но в библиотеке весьма некстати кроме нее никого не оказалось. И тогда царица, решив не дожидаться прихода с ужина Матрены, махнула рукой на тяжелую лестницу, приставленную кем–то как назло к самому дальнему шкафу, взяла колченогую скрипучую табуретку у окна, поднесла ее к своему стеллажу и, держась одной рукой за стойку, осторожно поднялась на нее. Вот она, только руку протя…

 Вдруг внутри у табуретки что–то противно скрипнуло, хрустнуло и треснуло, ножка ее предательски подломилась, царица ахнула, покачнулась, ухватилась было свободной рукой за полку, но, не удержавшись, на перекошенной, как карга — ревматизмом, табуретине, сделанной еще, видно, при прадеде прабабки ее мужа, заскользила и повалилась на пол.

 Сверху ее закрыл книжный обвал.

 * * *

 Чернослов прислушался под дверью: ужин шел своим чередом — звенели кубки, ножи и вилки, ровным гулом доносились голоса, перекрывая переливы гуслей.

 Лейтенант Ништяк его Черной Сотни, как придумали они называться, вопросительно глянул на него, но колдун, торжествующе усмехнувшись, покачал головой.

 Грубая сила, лобовая атака…

 Фи.

 Ему пришло в голову кое–что получше.

 Чернослов был любителем театральных эффектов. Причем провинциальный ли это был театр, существующий исключительно молитвами актеров, или столичный баловень меценатов — безразлично. Чем эффектнее, чем театральнее — тем лучше.

 Ну, какое впечатление могут произвести ворвавшиеся в сердце — или желудок? — замка посреди мирной трапезы солдаты в чужих доспехах?

 Максимум — пара подавившихся, да и то не насмерть.

 А какое впечатление произведет вот это?

 И Чернослов, самодовольно ухмыльнувшись в жиденькую, как суп бедняка, бороденку, щелкнул пальцами, и обе створки дверей, со скрежетом и визгом выдрав десятисантиметровые кованые гвозди петель из косяков, грохнули об пол.

 Еще щелчок — и центральная люстра обрушилась с потолка на стол, давя и калеча гостей и хозяев…

 Если бы была.

 Заклинание колдуна, направленное на моментальный разрыв цепи предполагаемой люстры, не найдя назначенной цели, закрутилось радужным колесом, засвиристело, пробило дыру в самой серединке расписанного под гжель потолка, и, ухая и рассыпая розовые и желтые искры, ушло в ночное небо.

 Огоньки сотен свечей в зеркальных подсвечниках на стенах на мгновение нервно заколебались и снова выпрямились как стойкие солдатики.

 Два человека за столом натужно закашлялись.

 Кто–то одиноко захлопал в ладони и выкрикнул: «Браво!..»

 Через секунду его поддержали другие.

 - Бис!..

 - Бис!..

 - Молодца, старикан!

 - А кролика теперича из шапки достань, ловкач!..

 - Не, пусть с веревками теперь хвокус покажет!..

 - Ларишка, Ларишка, чего они говорят, ащь?.. — натужно закричала в ухо соседке старуха в жемчугах и синей парче.

 - Хвокус, говорят, бабушка, с веревками надо показать!

 - Ащь?..

 - Хвокус!!!.. С веревками!!!..

 - Какие такие веревки!!! Кролика давай доставай!!!

 И под ноги колдуну полетела пригоршня медяков.

 - А я говорю — с веревками! — и еще одна пригоршня мелочи, пущенная мощной рукой, осыпала его с ног до головы, оставив попутно на лице несколько маленьких круглых синячков с трехглавым орлом.

 - Да кому твои узлы–веревки интересны, боярин Никодим!

 - А твои кролики, боярин Порфирий? Не наелся ты, что ли?

 - Чего они говорят, Ларишка, ащь?..

 - Хвокус!!! Какой!!! Показать!!!

 - Пушть лучше ш платками, ш платками чего–нибудь ижображит!.. — посоветовала старуха.

 - С кроликами!

 - Нет, с веревками!

 - Лучше ш платками, ш платками, милок!..

 - А кто вообще хвокусника пригласил на ужин? — перекрывая разрастающуюся ссору, раздался возмущенный голос царицы. — Что у нас тут — праздник какой?

 - И верно, — сбавил тон сторонник веревок. — Чего это вы тут… Тут такое горе, беда практически, а вы как дети бестолковые… Что вам тут — праздник?

 - И потолок зачем–то испоганил… — недовольно пробурчал второй спорщик.

 - Ларишка, Ларишка, чего они говорят, ащь?

 - Несчастье, говорят!!! Гнать надо хвокусника!!!

 - А–а… Это–то да… Это надо… Ладно, пошмотрели — и будет, — прошамкала смущенно любительница платков. — Штупай шебе, мил человек. Попожже приходи. Жавтра.

 - А двери на место поставь, ловкач, — почти сердито указал царь.

 - А то на кухне не накормят, пока двери назад не вернешь, я распоряжусь. Ну, не стой же на месте как болванчик. Наведи порядок и ступай, кому говорят, — махнула на самозваного фокусника как на муху рукой Ефросинья.

 Чернослов стоял перед столами, там, где обычно выступали во время пиров скоморохи и престидижитаторы, и от растерянности не находил нужных волшебных слов.

 Уж на ТАКОЙ эффект он точно не рассчитывал.

 С паническим гневом сообразил он, наконец, что теряет инициативу, и снова взмахнул рукой, яростно бормоча под нос отрывистые неразборчивые фразы — то ли заклинания, то ли ругательства.

 За подсвечниками со звонким хрустом полопались зеркала, срезая и гася толстые белые свечи, и сразу стало темнее и страшнее.

 - Я пришел… — грозно начал было он, но голос его утонул в раскатистом реве:

 - Каков нахал, а! Пришел он тут! Воевода, Букаха, ты чего сидишь, смотришь? Выволоки–ка подлеца, да всыпь ему на конюшне, как ты умеешь!

 - А вот я ему! — из–за стола, сурово насупив брови и поджав губы, начал подниматься военный, некрасивый, но здоровенный. — Пусть на себя теперь пеняет, скоморох! Ох, полетят сейчас клочки по закоулочкам! Ух, как я зол!..