- Чего? Неправильно, что ли? — обиделось дивовище.

 - Нет, родимая, неправильно.

 - Эт почему? По–моему, угадала. Мужик. Идет в лес — смотрит назад. Из лесу — смотрит в лес.

 - Так ить упадет он, ежели назад смотреть будет, а не под ноги, — засмеялся дедок.

 - Хм… И верно… почесала в свалявшейся копне неопределенного цвета волос Матрена. — Назад идет… В лес смотрит… А, поняла! Это рак! Он задом ходит наперед, а смотрит–то назад!

 - Ай, опять не угадала, пава!

 - Это почему еще?

 - Раки задом наперед не ходят, дорогая–золотая ты наша. И зачем раку из леса да в лес ходить?

 - А–а… Чтоб тебя… — плюнула уткоженщина в досаде. — Ну, хорошо. Сдаюсь. Кто это?

 - Топор у мужика за поясом.

 Даже по спине ее было видно, как она нахмурилась и шевелит губами, совмещая загадку с отгадкой.

 - Ну, так не честно, — наконец повернулась она к пассажирам. — Вы полегче чего задавайте. А то — нырну.

 - Ну, полегче, так полегче, — без споров сдался Зимарь, и выдал на–гора:

 - В лесу выросло, из лесу вынесли, на руках плачет, а по полу скачут.

 - Кто скачет? — уточнила Матрена перед тем, как задуматься.

 - Все, — просто объяснил Зимарь. — Кто слышит, как плачет — те и скачут.

 Матрена подумала, и пришла к выводу:

 - Так это лешаченок, поди. В лесу вырос, из лесу его забрали, ему у людей плохо, вот он и плачет.

 - А скачет кто?

 - Н–ну… Люди скачут?

 - Зачем?

 - Может, у них от его плача голова болит, — с сомнением предположила Матрена и выжидательно оглянулась.

 - Ох, не угадала, сердешная, — хлопнул себя по коленкам Зимарь. — Ох, опять не угадала. Ну, что? Али сдаешься, али как?

 - Как — не угадала? — сердито поджала губы уткоженщина. — Что значит — «не угадала»? А что это, по–твоему?

 - А балалайка, милая, балалайка. Из дерева лесного деланная, играешь в нее — будто плачет, а народ пляшет.

 - А–а… Хм. И верно. Балалайка. Подходит. Кхм. Ну, ладно. Дальше давай, дед. Да только полегче, полегче выбирай! А то ить нырну часом.

 - Да ведь как скажешь, пава–величава, — поклонился дед и продолжил: — Синенька, маленька, по городу скачет, всех людей красит.

 Лицо у Матрены вытянулось.

 - Маленькая девочка–хулиганка сама упала в краску и теперь всех тоже пачкает?

 - А нет, пава. Не угадала, — заухмылялся дед. — Это иголка стальная, всех одевает–украшает.

 - Хм. А ну, еще загадай!

 - Висит груша, нельзя скушать.

 - Тетя Груша повесилась?

 - Светильник под потолком!

 - Ах, чтоб тебя!.. А ну, еще!

 - Ладно. Вот такую теперь загадку, красавица, отгани. Пришли воры, хозяев украли, а дом в окошки ушел. Ты это сама, поди, бессчетное множество раз видала, сразу скажешь, легкая загадка.

 - Да? — возмущенно изумилась Матрена. — Да врешь ты все, старик! Да рази ж такое возможно, чтобы воры хозяев крали! Ну, а дом — что я, думаешь, дома не видела? Как дом может уйти в окошки? Что ты несешь такое? Так и скажи, что быть такого не могет!

 - А вот и могет! А вот и могет! — Зимарь только что не хихикал. — Сдаешься, али как?

 - Сдаюсь, — многозначительно прищурилось дивовище. — Нут–ка, говори свою отгадку, ежели такая есть.

 - Да как ей не быть, пава, — взмахнул руками старичок. — Это же пришли рыбаки, рыбу из сетей вытащили, а вода в ячейки вытекла.

 - Как, и все?!.. — неизвестно, что у уткоженщины открылось шире — рот или глаза. — И верно ведь… Ай, да старик! Ай, да затейник! А ну, еще загадай!

 - Да легко! — Зимарь вошел в азарт. — Четыре четырки, две растопырки, третий — вертун.

 - С… сдаюсь!

 - Корова!

 - А еще! — тут не на шутку разохотилась и Матрена.

 - Стоит копна посреди двора, спереди вилы, сзади метла!

 - Сдаюсь!

 - Корова!

 - Еще!

 - Стоит сноха, ноги развела, всех кормит, сама не ест.

 - Корова?

 - Соха!

 - Еще!

 - Скоро ест, мелко жует, сама не глотает, и другим не дает!

 - Соха?

 - Пила! Шла свинья сквозь быка по железному следку, хвост смолевой!

 - Н–не знаю!

 - Иголкой сапоги тачают!

 - Еще!

 - На ямке, ямке, сто ямок с приямком!

 - Еще!

 - Наперсток! А нут–ко, эту загадку отгани! Пошел я по тух–тухту, взял с собой тав–тавту, нашел на храп–тахту; кабы да не тав–тавта, съела б меня храп–тахта!

 - Ну, ты даешь, старик! Это даже не выговорить!

 - Пошел я по лошадь, взял с собой собаку, нашел на медведицу, пава!..

 - А ну, еще давай!

 Расслабившись на покрытой жесткими перьями, без устали под ними двигающейся спине дивовища, Иван и Агафон с улыбками наблюдали за дуэтом Матрены и Зимаря.

 За кормой их вошедшего в раж игромании судна пенился белый след от мощных утиных лап, а на противоположном берегу, который становился все ближе и четче с каждой минутой, уже ясно просматривались невысокие горы, покрытые полураздетым лесом, прибрежные в ржавой листве кусты, следы на песке и дымки среди деревьев — совсем недалеко от берега. Значит, Матрена не обманула, и там действительно живут люди, у которых можно будет привести себя в порядок, купить коней, теплую одежду и припасы, спросить дорогу и оставить деда Зимаря. Может, найдутся у него там родственники, или хотя бы вспомнит его кто–нибудь. Да если даже и нет — не тащить же старика с собой, пока его кто–нибудь не признает.

 Или не убьет.

 А тем временем загадочный поединок, уже давно перешедший в добивание безоговорочно поверженного противника, был в самом разгаре.

 - …Сидит баба на юру, ноги свесила в реку!

 - Сдаюсь!

 - Мельница!

 - Дальше!

 - Пять братьев в одном доме прижались!

 - Сдаюсь!

 - Рукавичка!

 - Дальше!

 - Живой мертвого бьет, мертвый во всю голову ревет!

 Пауза.

 И, тут же, с радостью неописуемой:

 - А–а–а–а!!! Наконец–то!!! Это я знаю!!! Это сержант умруна своего бьет! Ну, старикан, держись — купаться будем!

 И, не вступая более в переговоры, Матрена нырнула.

 - Ох–х–х–х!!!..

 - Тьф–фу–у–у–у!..

 - Ах, ты!!!..

 Все трое вынырнули из обжигающе–холодной осенней воды и заотфыркивались.

 - Я… плавать… не… умею… — прохрипел царевич, пытаясь опереться о воду, чтобы приподняться над поверхностью.

 - И я… тоже… — поддержал его чародей, хватая воздух ртом целыми кусками и отчаянно колотя одной рукой по воде. Мешка своего он из второй руки не выпускал даже сейчас.

 - Ну, так на ноги встаньте, — посоветовал им Зимарь. — Здесь, кажись, мелко.

 - Да?

 Даже не сапог — коленка Иванушки тут же, как в подтверждение слов старика, наткнулась на каменистое дно, порвав штанину и посадив синяк.

 - Ай!.. Уй!.. Точно, — нашел дно и Агафон. — Вот гадская утка — что на нее напало! Что ж это ты так промахнулся–то, дед, а? Что ты ей такое загадал, что даже она догадалась?

 - Что–то про умрунов? — наморщил лоб под облепившими его ледяными волосами Иван.

 - Да про каких умрунов, что вы городите, сынки? — возмутился дед. — Про колокол я загадал — «Живой мертвого бьет, мертвый во всю голову ревет». Колокол это. Какие еще умруны, что это вообще такое, я вас спрашиваю?

 - Не знаешь? — Агафона передернуло — то ли от холода, то ли от воспоминаний. — Счастливый ты человек, дед Зимарь. — За это незнание и искупаться не жалко.

 На карачках потерпевшие уткокрушение вылезли на берег и, упав в изнеможении, оглянулись на реку.

 Куда–то далеко, в море–окиян, уплывал короб Иванушки вместе со всеми их скудными припасами и единственным одеялом. А на самой середине реки покачивалась на волнах и, время от времени хлопая себя по бокам, заливисто, басом хохотала уткоженщина Матрена.

 - У–у, водоплавающее! — бессильно погрозил ей кулаком волшебник, отвернулся, и прямо перед своим носом увидел острие вил.

 Скорее старших, чем средних лет человек со взъерошенными волосами, с аккуратно подстриженной бородкой, но без усов закатал рукава белого балахона, поправил белый островерхий колпак, снова съехавший на глаза и склонился над странной многоэтажной конструкцией из связанных вместе, одно над другим, увеличительных стекол, которую держал над неглубокой плошкой с белыми капельками на дне молодой человек, как две те же самые капли похожий на него.