Наконец, сортировка была произведена, верх–низ и право–лево найдены, дыхание восстановлено, и путешественники обнялись и захлопали друг друга по плечам, выражая бурную радость по поводу долгожданного воссоединения.

 - Иван!..

 - Агафон!..

 - Дед!..

 - Получилось!!!..

 - Ай, да мы — молодцы!..

 - Да это не мы молодцы, а Керим–батыр со своими солдатами, им спасибо говорить надо, это они все придумали, — улыбаясь во весь рот, Иванушка повернулся туда, где, по его мнению, должен был находиться виновник торжества — спаситель попавших в беду [67] волшебников — и угадал.

 Умильно улыбаясь и ласково щурясь узкими глазками–щелочками, едва заметными в тени мохнатых рыжих шапок, прямо на них смотрели все десять кочевников.

 Смотрели, прижавшись щеками к оперениям стрел, наложенных на натянутые тетивы луков.

 Улыбка застыла на лице царевича, словно примороженная любимым заклинанием Агафона.

 - Ай–вай, — закачал головой Керим, не опуская оружия, — какой любовь, какая дружба… Сердце тает на твоя смотреть, на душа весна цвести…

 - Керим–батыр, вы чего? — начал приподниматься Иванушка. — Что случи…

 - Не двигай себя, да? — опередил его кочевник. — Сейчас мы ваша будем рука вязать, шаман–ага рот затыкать, чтоб опять чего не натворить. Кто двигаться будет — стрела башка попадет, совсем мертвый будет.

 - Керим–батыр, да что произо… — невзирая на предупреждение, Иван вскочил на ноги, и тут же щеку его оцарапала и обожгла пущенная кочевником стрела. Еще несколько стрел вонзились в землю у ног Агафона и старика в виде предупреждения против необдуманных действий.

 - Твоя глухой, что ли? — удивился Керим, и уже новая стрела уставилась острым трехгранным наконечником в лоб Ивану. — Моя сказать — стрелять буду, значит, стрелять буду. Зачем не понимай?

 - Но…

 - Ваша связать их, — мотнул головой начальник патруля, и пока восемь воинов держали путешественников под прицелом, двое ловко скрутили руки за спиной сначала Агафону, потом Ивану и, наконец, деду, и связали их вместе одной веревкой.

 Керим придирчиво оглядел результат труда своих подчиненных и недовольно кивнул на чародея.

 Касим подскочил к нему, ткнул кулаком в челюсть, заставив мага прикусить язык вместе с куском недопроизнесенного заклинания, затолкал в рот свою перчатку и примотал ее коротким куском веревки. Потом подумал, достал вторую перчатку и засунул ее в раскрывшийся от возмущения рот царевича. Перчатка другого патрульного была затолкана в рот старика.

 - Вот теперь хорошо, — удовлетворенно кивнул Керим, опустил лук и подошел к Иванушке, чтобы отстегнуть от пояса ножны с давно приглянувшимся мечом и выудить из кармана честно заработанный кошелек. — Теперь айда стойбище ходить. Завтра дальше пойдем, ханство Караканское пойдем, невольничий рынок пойдем, ваша молодая, сильная, за ваша таньга дадут хороший. А старика наша на сдачу отдать. Бунчук–ага половину таньга нам давать, минус эндээс, минус пенсионный, минус растаможка, минус хозяин рынка взятка — всё равно много останется. Удачно это наша ваша встретила.

 Иван яростно замычал и бросился головой вперед на вероломного кочевника.

 Тот захохотал и увернулся. Царевич, лишенный точки опоры, которую он рассчитывал обрести в виде груди или головы врага, покачнулся и повалился на землю, увлекая за собой специалиста по волшебным наукам и деда в кучу–малу под смех патруля.

 Керим беззлобно пнул его несколько раз и отвернулся, предоставив возможность посмотреть аттракцион «синхронное вставание без помощи рук» своим батырам.

 - А если шаман–ага на рынке шаманить начнет? — тревожно спросил у командира Касим, вволю насмеявшись. — Как тогда продать? Клиент браковать будет, скидка требовать!

 - Ножик язык чик — и нету. Работать руки нужен, ноги нужен, язык не нужен. Твоя язык — твоя враг, понять, шаман–ага? — Керим вперился веселым и злым взглядом в лицо побледневшему чародею.

 Тому ничего не оставалось, как молча кивнуть.

 Касим профессионально обшарил карманы и голенища сапог двух других пленников, но не нашел ничего, кроме деревянной ложки–ножа, подаренной когда–то деду Зимарю Тит Силычем.

 Касим покрутил ее в руках, пожал плечами и швырнул в темноту.

 - Чужой ложка брезговать, — объяснил он в ответ на вопросительный взгляд командира, и тот снова удовлетворенно кивнул.

 - Пойдем, однако, — скомандовал он. — Рашид, Ильхам, Мехмет — их вещичка собирать, моя догнать. Чего прикарманить — секир–башка буду, да?

 - Поняли, однако, десятник–ага, — покорно развел руками тот, кого назвали Ильхамом, развернулся, и пошел с соратниками по оружию собирать небогатые трофеи — мешок с небогатым ассортиментом продуктов, другой мешок — тощий, но отчего–то тяжелый — камней они туда насовали, что ли? — и старый грязный ковер.

 Секир–башка, секир–башка…

 Обижает Керим–батыр. Мог бы и не предупреждать.

 Кому надо такой хлам воровать?

 Стойбище кочевников располагалось всего в часе бодрой скачки от всё еще пылавшего нездешним светом волшебного огненного кольца. Пешком оказалось намного дольше, и когда Кериму–батыру наскучило плестись похоронным шагом под натиском леденящего северного ветра, он приказал отвязать пленников от общей веревки и погрузить их на коней патрульных — поперек седла, как скатанный и сложенный вдвое трофейный ковер.

 Патруль, поднимая пыль и взметая ошметки земли вперемежку с сухой травой, с гиканьем и свистом влетел на центральную площадь, окруженную шатрами из шкур, и остановился у большого костра — правда, в этом случае, абсолютно не магического. Вокруг него с удобством расположились на конских шкурах мужчины, женщины и дети — не меньше пяти десятков — и, подперев головы руками, затаив дыхание глядели на ссохшегося беззубого старичка в барсучьем малахае и шубе до пят, восседавшего на самом почетном месте — на стопке из десяти волчьих шкур, сложенной в опасной близости к огню.

 Старичок, полуприкрыв глаза и раскачиваясь в такт своим словам, растекался мыслью по древу — высоким надтреснутым голосом плел речитативом запутанное сказание, до сего момента всецело поглощавшее внимание заворожено внимавшей аудитории.

 - …и царевич отвечает: «Грусть–тоска меня съедает». Да не тот грусть, люди добрые, который в корзину кладут, а тот грусть, который тоска. И не тот тоска, в который гвоздь забивают, а тот тоска, который грусть…

 - Э–ге–гей, посторонись!.. — гаркнул Керим, с тщательностью слаломиста на олимпиаде объезжая всех, кто попадался у него на пути [68]. Примеру командира следовали его батыры.

 - Прочь с дорог, куриный ног!

 - Чайник дрова везем!

 - Чай на дрова везем!

 - Не чай, дрова везем!

 - Чай нет, дрова везем!

 - Чай, не дрова везем!

 - Какой чай, зачем неправда говоришь?

 - Сам неправда говоришь! Ты у них мешок глядеть? А я глядеть! Есть там чай!..

 Глаза всех собравшихся, включая сказителя, на мгновение застекленели, потом недоуменно заморгали и обратились к патрулю.

 - Извини, что твоя бесценный историй прерывать, Бунчук–ага, — спрыгнул на землю и почтительно склонил перед стариком голову Керим, — но наша с подарком вернуться. Три чужаки поймать! Один — шаман–ага, шибко сопротивляться! Вся степь огнем гореть! Другой — Белый Батыр, вот меч, отдай самый достойный, то есть, моя. И последний — Колотун–бабай, сам сказать, имя такой, не знай, зачем. Еще у них большая грязная ковёра быть, кушать большой мешок и камни маленький мешок. Вот, сам смотреть, Бунчук–ага, всё тут.

 И с этими словами начальник патруля и его батыры бросили к ногам предводителя все вышеперечисленное и в таком же порядке и стали смиренно ждать похвалы со стороны старика.

 Кряхтя, мурза поднялся со своего почетного места и подошел к куче трофеев.

 Первое, что попало ему под руку, был мешочек Конро.