Ох, есть на свете счастье, вздохнул он и улыбнулся с облегчением и радостью, даже забыв на мгновенье свои утренние злоключения и все еще гудящую и плывущую от попадания таза голову — только испуганное загнанное сердце колотилось, как будто хотело вырваться из грудной клетки и мчаться дальше.

 Но это ничего.

 Это пройдет.

 Продуктовый склад предстал перед ним во всей своей гастрономической красе — огромный, как зал приемов, заставленный стеллажами, бочками и ларями с сырами, компотами, вареньями и соленьями. Потолок, казалось, прогибался от почти новогодних гирлянд из окороков, сосисок и колбас. В воздухе висел неповторимый аромат изобилия.

 Натюрморт, да и только…

 То, что надо бедному солдату, чтобы пережить смутное время, продлись оно хоть неделю, хоть месяц, хоть год.

 Ништяк довольно крякнул, закрыл за собой дверь, воткнул факел в кольцо и довольно потер руки.

 Кажется, пока они там бегали, настало время обеда.

 * * *

 Тоннель, промытый давно ушедшей с чувством выполненного долга подземной рекой, плавно пошел вверх. Маленькое пламя шахтерской масляной лампы, произведенной в нефтяные, поставившей, казалось, своей единственной целью выработку смрада и выдающей свет лишь как неизбежный побочный продукт, заколебалось на секунду, но тут же выровнялось под разочарованными, почти отчаянными взглядами бояр.

 - А я уж думала, щель где–то дует, — нескладно, но верно выразила чаяния и отчаяние всего благородного собрания боярыня Серапея.

 - Нет, Серапеюшка, — угрюмо отозвался мужской голос из темноты, тихий, но недостаточно, чтобы не быть услышанным лидером подземного отряда. — Мы тут, видно, помирать останемся. Сколько уж обошли — поди, весь Белый Свет за то время, что мы тут бродим, обойти можно было. Ан, нет. Нету входа, нету выхода. Надо было там, где мы в первый раз в коридор прокопали, в другую сторону идти. Говорил же я, так ведь кто меня тогда слушал…

 - Надо было, батюшка, надо, поди… — завздыхала Серапея. — А и щего теперь думать про это… Шмерть — так шмерть… Вще там будем, рано ли, пождно ли…

 - Так ить, бабушка, лучше поздно, чем рано…

 - Так ить, Ларишка, лучше лечь да помереть шпокойно, чем вот так как черви дождевые под жемлей вщю жижнь полжать…

 - А и ляжем да помрем скоро, — пробурчал боярин Порфирий. — Еды у нас осталось на раз, если понемногу — на два…

 - На какое два, боярин Порфирий, имей совесть! — взмолилась Конева–Тыгыдычная. — Котенок двухмесячный больше за один присест съедает!..

 - Эх, котенка бы сейчас сюда… — облизнулся невидимо во тьме боярин Демьян. — Или щенка…

 - Зачем, дядя? — недопоняла Наташа.

 - Кхм… — смутился тот. — Животных уж я больно люблю, племяшенька…

 - Особенно с гарниром, — фыркнул за спиной молодой боярин Артамон. Но получилось у него почему–то не так насмешливо, как ему бы хотелось. По–видимому, копченая на нефтяном костре чудо–юдина явно не стояла в списке и его любимых блюд.

 - Экие вы, мужечины, озорники, — вздохнула Арина, сглотнула голодную слюну и тяжело оперлась на руку Артамона.

 - Хватит уже про еду, — сурово прицыкнул на подопечных граф. — Договаривались ведь. И помирать вы тоже рано собрались. Выберемся еще мы на свет белый, поглядим, какое оно есть — солныш… ой!

 - Что?

 - Что случилось, граф Петр?

 - Стена! Я только что наткнулся на стену! Эта проклятая лампа не освещает и на шаг вперед! — в бурной радости Рассобачинского зазвенела, перекрывая все другие эмоции, сумасшедшая нотка. — За этой стеной определенной что–то есть! Я чувствую это! Я знаю!..

 - Стена?

 - Какая стена?

 - Кирпичная?

 - Каменная?

 - Деревянная? — с обреченной надеждой предположил кто–то.

 - Штеклянная! — фыркнула старуха.

 - Сейчас погляжу… — граф зашарил по неровной поверхности грязными мозолистыми руками, словно перешедшими от его отца–углежога по наследству вместе с золотом из той шальной лесной речки. — Каменная! Кладка, вроде, крепкая, но не крепче нас!

 - Не крепче!

 - Все равно, что стекло!

 - Пыль!

 - Мусор!

 - А вот сейчас мы ей покажем удаль молодецкую!

 - За две минуты расколошматим!

 - Налетай, родовитые!

 - Да что б вы без меня делали, боярин Никодим!..

 - Раз–два!..

 Встреть беглецы сейчас под землей Елену Прекрасную с лукошком пирогов и кувшином кваса, они вряд ли обрадовались бы ей больше, чем этой холодной, негостеприимной стене, первой стене за столько дней.

 Где стена — там люди. И теперь они не позволят увести себя в сторону такому пустяку, как кладка толщиной в дворцовую стену, если она вдруг снова встанет между ними и белым светом.

 Ну, стенка — берегись.

 Как и ожидалось, обреченная с самого начала стена пала под неловкими, но упорными ударами сливок лукоморского общества, обрушив с треском и хрустом еще что–то на той, неизведанной пока стороне.

 По коридору, забивая вонь горящей нефти, моментально распространился неземной аромат, от которого перехватывало дыхание и слезы счастья выступали на покрасневших от дыма и копоти глазах — дух молодой квашеной капусты.

 - КАПУСТА!!!..

 У бедной стенки не было ни единого шанса. Она обрушилась под напором бояр, силы которых необъяснимым образом удесятерились, и сторонний наблюдатель подумал бы, что это был какой–то волшебный запах, и был бы прав.

 Растоптав в впопыхах светильник–коптильник, но даже не заметив этого, бояре ворвались в оказавшееся беззащитным перед их натиском помещение и огляделись.

 Что с лампой, что без нее — не было видно ровным счетом ничего — но запах!.. Этот запах!..

 Он вел, он манил, он зачаровывал почище заклятий Чернослова, и не было сейчас ни единого человека среди бояр, кто согласился бы отступить и за все сокровища мира [32].

 Побросав орудия взлома, изголодавшиеся по нормальной человеческой пище люди бросились вперед, вытянув дрожащие от нетерпения руки.

 - Мед!

 - Капуста квашенная!

 - Грибы маринованные!

 - Помидоры соленые!

 - Меняю мед на помидоры!

 - А у меня сыр!!! Целая головка сыру!!!

 - Меняю…

 - Меняю…

 - Ай!!!..

 Счастливое чавканье и причмокивание замерло.

 - Рассобачинский? Что опять случилось?

 - Да что у тебя там, граф?

 - Т–тут п–повешенный… Х–холодный… Г–голый…

 - ЧТО?!

 - С п–потолка с–свисает… П–прямо на н–него н–налетел… А из г–груди — н–нож…

 - Ларишка, Ларишка, ашь? Што он говорит?

 - Покойник, говорит, висит… — страшным шепотом продублировала Серапеина внучка, дожевывая, тем не менее, не давясь, соленый огурец с сыром и смородиновым вареньем. — Чуть его не схватил…

 - Так живой, што ли?

 - Какой живой, бабушка?! Ты чего? Повешенный, тебе ж говорят!

 - К–какой… й–еще… п–повешенный, Р–рас–с… с–собачинский?

 - Г–где?.. — дрогнул голос и у бояр.

 - З–зд… Ах, чтоб ты сдох!..

 - ЧТО?!..

 - Это же туша!!! Копченая!!! Свиная!!! И ножик в нее воткнут!

 - ГДЕ???!!!

 - Вот!!! Налетай, честной народ!..

 Те, кто в иные времена и при иных обстоятельствах были бы первыми с ядовитыми комментариями насчет «честного народа» и его местонахождения, сейчас были первыми у туши.

 - Сейчас… Сейчас… Всем хватит… — Рассобачинский орудовал громадным ножом как заправский мясник. — Держите… Держите… И ты держи… А это тебе…

 И тут, едва не пропущенный в возобновившемся с удесятеренной энергией самозабвенном чавканье, раздался едва слышный скрип в неизведанной еще глубине их продуктового рая, и на фоне дальней черной невидимой в темноте стены нарисовался светлый прямоугольник. Освещаемый факелом.

 Ослепленные и напуганные бояре зажмурились, замерли как по команде и снова перестали жевать.

 Человек с факелом в руках осмотрелся нерешительно, но, кажется, остался доволен результатом осмотра.