Несметные полчища кзыл-башей напали на землю созаков. В великое смятение пришел мирный народ. Зная, что в открытом поле не сдержать натиска врага, хан Айдарлы отвел свою армию и всех мужчин, которые в состоянии были держать в руках оружие, в крепость Аяз-Кала. Кровожадные кзыл-баши, покорившие многие страны, не смогли пробиться к Аяз-Кале. Ва! Неприступной горой стояли эти каменные стены на пути врага. — И Даулетияр резким взмахом руки указал на дувал, где я сидел.

— Вот оно как! — воскликнул Рысмагамбет. — Многое же повидали эти молчаливые стены!

— Да, многое, — поддержал его Алдангар, и, видимо, от удивления его узкие глаза расширились, а нижняя губа отвисла.

Сумерки уже опустились, поглотив все вокруг. Гребни песков, казавшиеся бесконечным стадом двугорбых верблюдов, теряя свои очертания, волнообразно покачивались в черном мареве. Казалось, что сумеречная мгла населена духами древних воинов и я слышу шум сражения. На миг разорвалась мгла, засверкали пики и сабли, с шумом пронеслись стрелы, промелькнуло огромное войско, с разбегу осадившее коней перед крепостной стеной.

— Ва! Защитники Аяз-Калы решили умереть, но не сдаваться. Как волны о берег разбивались все атаки кзыл-башей. Батыр Аббас исчерпал все свое искусство полководца и стоял перед крепостными стенами, будто сабля, упершаяся в гранит.

Прильнув к крепостной щели, с вожделением смотрела Айбарша на батыра Аббаса, скакавшего перед ней на белом коне. Глаза его жадно сверкали, как у голодного волка, который не может пробраться в овчарню. Огонь желания сжигал Айбаршу, и порою она била ногами о крепостную стену.

Говорят, если твой ближний попал в беду, раздели с ним его участь. В тяжелые для созаков дни Жомарт вместе с другими пришел в крепость, решив, что и он должен защищать свой народ с оружием в руках. Когда он облачился в боевые доспехи, то сразу почувствовал себя прежним сильным батыром. Он внезапно выскакивал за ворота и с яростью разил кзыл-башей. Говорят, он был страшен, когда с остервенением несся навстречу смерти. Как-то в одной из крепостных башен Айбарша столкнулась с ним и на этот раз узнала батыра.

«Враг нас одолевает. Я написала послание — доставь его батыру Аббасу. Пусть отведет свою армию и вступит с нами в переговоры», — сказала она.

Жомарт через потайной ход пробрался в стан врага. Прочел Аббас послание ханской дочери и улыбнулся в усы.

«Оказывается, этот город снабжается водой через подземные трубы. Если они не сдадутся по своей воле, я их уморю жаждой. Ну, хан Айдарлы, когда капля воды станет единственной твоей мечтой, тогда я посмотрю на твое упрямство! А ты, джигит, покажи мне путь к трубам», — крикнул Аббас.

Тогда Жомарт ответил:

«Нет, Аббас. Я приехал к тебе послом для переговоров».

«Ты доставил мне девичье письмо, мальчишка на побегушках! Какой из тебя посол!» — злорадно засмеялся Аббас. И приказал пытать Жомарта.

Но не таким человеком был Жомарт, чтобы предать свой народ. Ему перекручивали руки волосяным арканом, жгли спину каленым железом, но он не указал врагу, где проложены трубы. Тогда Аббас показал ему письмо Айбарши.

«Не девушку, а гремучую змею я обнимал», — подумал Жомарт, горько сожалея о потерянных годах, проведенных в изгнании, и откусил себе палец. «Она обманула меня и на этот раз. Но батыры дважды не попадают в руки врага».

«Отруби мне голову. Города тебе не взять, батыр Аббас!» — крикнул Жомарт и подставил голову под стальную саблю.

Говорят, неизведанное наслаждение кажется самым сладостным. Не знавшая преград своим желаниям, дочь хана привыкла, чтобы ей немедленно подавали то, на что падал ее взгляд. Огонь неутоленной страсти сжигал ее тело. И она послала к Аббасу еще одного из своих приближенных с запиской, где указала путь к воде.

Батыр Аббас перерубил подземные трубы, по которым в крепость текла вода. Пышные зеленые сады высохли, как саксаул в пустыне, иссохли губы мужчин и женщин, капля воды стала единственной мечтой человека за стенами крепости. Однако народ не сдавался, решив, что лучше умереть от жажды, нежели от сабли кзыл-башей. Но не только человек, даже верблюд не выдерживает долгой жажды, и люди умирали.

Долго ждал батыр Аббас, но ворота крепости так и не раскрылись перед ним. Когда через стену перелетела последняя сабля, как осенний комар, стрела, пущенная рукой умирающего воина, кзыл-баши хлынули в город.

Хан Айдарлы и старая ханум, умирая от жажды, последнюю пиалу воды, которая теперь была дороже состояния всего царства, отдали единственной дочери Айбарше. Их присохшие к нёбу языки не смогли прошептать последней предсмертной молитвы...

— Змея подколодная — да дитя родное, — вздохнул Рысмагамбет.

— Ух, змея! — буркнул Алдангар.

В моей груди сильно колотится сердце, я боюсь обернуться назад и посмотреть вовнутрь крепости. Там тихо стонут умирающие от жажды люди.

— Ва! Батыр Аббас покорил опустевший город, — продолжает Даулетияр. — Он овладел богатством, оставшимся после хозяев. Устроил пир в мертвом, проклятом богом ханском дворце. Мулла прочел молитву и соединил его с Айбаршой.

После свадьбы прислужницы приготовили ложе новобрачным. Когда спина Айбарши коснулась пуховой перины, девушка вскрикнула. Крик молодой супруги привлек внимание Аббаса.

«Там что-то есть. Мне будто саблей резануло спину», — пожаловалась она.

Батыр велел перестелить ложе. Прислужницы ни одной пылинки не оставили в белоснежной шелковой постели. Но как только Айбарша вновь коснулась спиной перины, то опять вскочила с истошным криком. Аббас вынул саблю, разрубил перину и приказал осмотреть ее. Прислужницы переворошили нежнейший пух и нашли в нем один-единственный лошадиный волос.

Аббас удивился:

«Неужели ты такая нежная? Твои родители так холили тебя?»

Айбарша ответила ему:

«Да. Ни один горячий луч солнца не коснулся моего лица, ветер лишний раз не подул на меня. Всю жизнь меня носили на руках. Поили меня сладчайшим шербетом, другие напитки не имели для меня вкуса, кормили меня мозгом костей — другие кушанья были для меня грубы. Воды Куван-Дарьи не коснулись моего тела, бальзамом из Мысыра натирали его».

Когда услышал батыр Аббас такие слова, то погрузился в глубокое раздумье. Потом он поднял голову и холодно произнес:

«Если ты могла предать таких родителей, то меня можешь предать и подавно», — и саблей, которой только что разрубил перину, отсек голову Айбарше... Последние слова Даулетияра криком вырвались из его души и потонули в песчаной мгле. Все молчали. Я видел, как на землю покатилась девичья голова. Мое тело сковал страх, но в следующее же мгновенье я почувствовал облегчение при виде того, что острая сабля отсекла голову подползающей ко мне гремучей змеи. Люди, тяжело вздыхая, поднимались со своих мест. Вдали кровью брызнуло пламя нашего костра.

1959