Мало того: не только добродетель, как общее и постоянное расположение души, но и каждое доброе действие, добрый поступок, сам по себе, представляются как будто бы заслуживающими. Такую мысль могут дать, напр., слова св. Кирилла Иерусалимского: „Будь только благонадежен; делай только, подвизайся только усердно. Ничто не погибнет. Всякая молитва твоя, всякое псалмопение записано; записана всякая милостыня, записан всякий пост; записано и то, если брак сохранен был честно, записано и воздержание, соблюдаемое для Бога; первые же венцы в сей записи представлены девству и чистоте» [114]. Если продолжать исследовать творения св. отцов все в том же направлении, то можно, пожалуй, найти в них следы и католической сверхдолжной заслуги. Напр., в Лествице мы читаем: „Есть души, которые сделали больше, нежели сколько повелевают заповеди» [115]. Или св. Григорий Нисский, восхваляя Плациллу, говорит, что она своими подвигами (catarJwmasi) превзошла предписанное (purercetai cai taprostetagmena) [116]. Вообще же жизнь человеческая иногда представляется каким-то механическим сцеплением разных подвигов и заслуг, из которых каждая ждет себе награды и делается только для последней. „Жизнь каждого как бы взвешивается, говорит св. Кирилл Александрийский, возмездие непременно как бы уравновешено будет с нашею доброкачественностью» [117]. Предшествующие добрые дела уменьшают наказание за грехи, потому что праведный Судия изрекает приговор, соразмеряя последние с первыми», говорит бл. Феодорит [118].
Всего же более оснований для себя правовое жизнепонимание может подыскать в творениях св. И. Златоуста, которому более всех других, может быть, пришлось говорить против корыстолюбивой бессердечности к бедным и, след., доказывать прежде всего нерасчетливость такого поведения. Не мог он, по самому существу дела, говорить скупцу и себялюбцу о сладости жертвы для ближнего, – говоря с наемником, он и язык должен был выбрать подходящий. Отсюда, – замечаемое в некоторых местах творений святителя стремление как бы высчитать, когда, за что и сколько именно получить человек. «Если ты, говорит святитель, сделаешь что-нибудь доброе (crhstou) и не получишь здесь за него воздаяния, не смущайся: награда с избытком ожидает тебя в будущем [119]». „Когда видишь праведника наказуемым, считай его блаженным, и говори: этот праведник или грех на себе имеет, и получает за него возмездие, и отходит туда чистым, или наказывается сверх грехов, и ему высчитывается излишек, придаток к его праведности (prosJhch dicaiosunhV autw logizetai). Потому что там бывает расчет (logoV) и Бог говорит праведнику: ты должен мне столько-то, положим, он вверил ему десять оволов, и ставить ему в счет десять оволов. Если же он издержал шестьдесят оволов, Бог говорит ему: десять оволов засчитываю тебе за грех, а пятьдесят за праведность» [120].
Если мы теперь от оо. восточных обратимся к западным, то само собою понятно, что в их творениях мы найдем еще более следов правового жизнепонимания: этим отцам приходилось иметь дело с Римом непосредственно, не могли они, поэтому, оставить без внимания его способа мышления, тем более что греховность человека как бы оправдывала такое жизнепонимание. „С тех пор, говорит Тертуллиан, как зло вошло в мир и как благость Божия была оскорблена, правосудие Его стало управлять Его благостно. Оно предоставило благость достойным, отказало в ней недостойным, отняло ее у неблагодарных и отметило за нее врагам ее. Оно судит, осуждает, наказывает: суды Его, казни Его, внушаемый ими страх служить уздою своеволию, поощрением добродетели» [121]. Отсюда происходить обозначение человеческих дел „заслуги», общее всем западным отцам. Дела рассматриваются, главным образом, как некоторая ценность, дающая право на награду. Так св. Киприан пишет исповедникам: „Некоторые из вас упредили других совершением своего мученичества и имеют принять награду от Господа по своим заслугам; а некоторые еще томятся в заключении темничном, в рудниках и в узах и… медленностью страданий приобретают полнейшее право на заслуги, по которым надеются получить из небесных наград столько воздаяний, сколько теперь числятся дней в истязаниях» [122]. Тертуллиан же прямо представляет Господа, как бы должником за добрые дела человека. Бог, говорит он не желая гибели святых своих, объявил себя их заступником, а потому и приемлет их добрые дела и раскаяние; приемля же сие, Он вменяет Себе долгом за то их награждать» [123]. Отношения между Богом и человеком иногда строго приравниваются к отношениям между членами простого правового союза: сущность полагается во взаимном удовлетворении, с отмщением за всякое нарушение. Для примера возьмем того же Тертуллиана. Вот, напр., что говорить он в своем сочинении о терпении: „Скорби телесные суть очистительная жертва, примиряющая с нами Бога чрез смирение, когда плоть, довольствуясь немногим количеством хлеба и воды, приносит в дар Господу свою бедность и воздержание, когда присовокупляет к этому частые посты, и когда проводит посты в пепле и вретище… Так некогда гордый царь Навуходоносор, раздражавший Господа, принес великолепную и полезную жертву терпения смиренным и строгим покаянием семилетнего изгнания, во время которого жил со зверями, удаленный от общества людей; и сею жестокою жертвою возвратил себе царство свое, а что еще важнее, сим очистительным удовлетворением приобрел снова милость Божию» [124].
Несмотря, однако на все эти многочисленные следы правового жизнепонимания в Св. Писании и творениях оо. Церкви признать это жизнепонимание действительным отеческим или библейским жизнепониманием нельзя, или можно в том лишь случае, если мы будем пользоваться Св. Писанием или Преданием только, как сборником бессвязных изречений, а не как единым словом Божием, не как выражением единого и цельного мировоззрения. Bcе эти следы необходимо сопоставить с длинным рядом мыслей, которые тоже были постоянно на устах священных писателей и оо. Церкви и которые тем не менее прямо отрицают правовое жизнепонимание.
Прежде всего, возможны ли правовые отношения между Богом и человеком? На основании Св. Писания и Предания, говорим, что невозможны. – В самом деле, если известное отношение хотят представить отношением правовым, то должны от него требовать полного соответствия понятию правового отношения; если же такого соответствия нет, а отношение, между тем, не противоречит ни разуму, ни нравственному чувству, то это потому, след., что данное отношение принадлежит к порядку явлений, отличному от правового и требует себе особых законов, особого объяснения.
Теперь, правовой союз в основе своей имеет себялюбивое желание собственного благополучия и выражается во взаимном самоограничении нескольких себялюбий, чтобы каждому из них в возможно большей мере благоденствовать. Приложима ли эта мерка к отношениям Бога к человеку? Думать так не только нечестиво, по и безумно. „Разве может человек, спрашивает Елифаз, доставлять пользу Богу? Разумный доставляет пользу себе самому. Что за удовольствие Вседержителю, что ты праведен? И будет ли Ему выгода от того, что ты содержишь пути свои в непорочности?» (Иoв. ХХП, 2 – 3). „Бог, говорит бл. Августин, не нуждается и в самой человеческой праведности, и все то, в чем выражается истинное почитание Бога, полезно человеку, а не Богу. Не скажет, конечно, никто, что был полезен источнику, когда пил из него, или свету, когда видел его» [125]. „Человек, говорить Св. Григорий Нисский, это слабое и кратковременное существо, хорошо уподобляемое траве (Пс. CII, 14), сегодня существующее, а завтра нет, – верит, что достойно почтил Божеское естество. Это все равно, что зажегши тонкую нить из пакли, думать, что этой искрой увеличиваешь блеск солнечных лучей» [126]. „Кто есть человек? спрашивает св. Тихон Задонский: земля и гной. Кто есть Бог? Есть Творец всея твари, видимых и невидимых» [127]. Возможно ли между ними какое-нибудь сравнение? А если невозможно, то как понять близость Божию к человеку? Зачем Господь, вседовольный и всесовершенный, нисходит до союза с человеком, с этим червем, пеплом, с этим сонным видением и тенью» [128]. „Господи, восклицает Псалмопевец, что есть человек, что Ты знаешь о нем, и сын человеческий, что обращаешь на него внимание? Человек подобен дуновению: дни его, как уклоняющаяся тень» (Пс. CXLIII, 3 – 4), „Что такое дела человеческие? спрашивает св. И. Златоуст: „Пепел и пыль, прах пред лицем ветра, дым и тень, лист и цвет, уносимые ветром, сон, мечта и баснь, пустое колебание воздуха, легко возбуждаемое, перо возметаемое, течение непостоянное, и все, что только может быть еще ничтожнее этого» [129]. Зачем же нужны были Господу эти призрачные человеческие дела? Почему Он не только благоволил „привести человека из небытия в бытие, но и отпадшего восставил паки и царство даровал ему будущее» [130]. Правовое начало не объяснит нам этого „благоутробия милости» Божией, по которой Он „не потерпел зрети от дьявола мучима рода человеча» [131]. Там, где действует право и удовлетворение, нет места для такой беспричинной, бескорыстной благости.
