— Когда тебе покажется тесным этот мир, то ты можешь примкнуть к тем, кто хочет завоевать другие, и получишь желаемое. Это не шутка, Анна, это на самом деле так, — прошелестел Сайн. — Ты можешь стать владычицей всех трех миров. Не навсегда — бессмертия мы тебе не дадим, но все остальное ляжет к твоим ногам.

Анна недоверчиво хмыкнула. Звучало все, как первостатейный болезненный бред. «Взять бы этого Сайна — да в палату с обитыми войлоком стенами…», — подумала она, и уж хотела было поделиться этой мыслью с компанией, но вдруг заметила, как смотрят на нее и Флейтист, и Серебряный.

Глаза у обоих были — что называется, по пятаку, огромные и остекленевшие. Анна не сразу поняла, что вот это непонятное, невыразительное нечто во взоре называется «страх в исполнении полуночников». Значит, было чего бояться, значит — все, что плел Сайн, не было только бредом, хоть Анна и не могла в это поверить. Один Вадим — утешение и отрада — смотрел на все это, скептически скривив физиономию, на которой написано было «дуракам лечиться надо», и не собирался верить в невозможное.

Людям было непонятно, как можно предложить три мира, пусть на время, в качестве подарка совершенно случайной, фактически — с улицы подобранной девчонке. Власть, даже в рамках одной страны, власть, не позволявшая творить мановением руки ни персики, ни бури, была тем, за что боролись всеми силами. Во власть вцеплялись зубами и ногтями, отвоевывая ее у соперников по пяди, как землю. Ради нее убивали и предавали, лгали — или совершали подвиги, всю жизнь блюли репутацию. Никогда не случалось так, чтобы ее предлагали, как старую игрушку, которую жаль выбросить, а потому отдают случайному ребенку.

— Слушайте, а почему бы вам не взять какого-нибудь… считающего себя Наполеоном, а? Там и фантазия будет покруче моей, и удовольствие у обоих сторон обоюдное?

— Не все ли равно для тебя, ты или кто-то еще? — спросил Сайн, и Анна окончательно утратила способность соображать.

Если верить страху в глазах подданных Полуночи, если верить Сайну, то достаточно было сказать одно слово, чтобы стать как минимум королевой здешнего бесформенного бардака, как максимум — Полудня и Полуночи. Может быть, всего на год. Но и без того нельзя ручаться, что проживешь еще пятьдесят лет: никто не поручится, что обойдется без таких «подарков судьбы», как пьяный автомобилист или упавшая с крыши сосулька.

А если все это — не шутка, не бред, не ловушка, а сущая правда? Если через год можно будет войти в родной мир в полной силе, завоевать его, подчинить своей воле…

…своей?

Сказано ведь было — «у нас не хватает своей фантазии, нам нужна твоя». Правительница, королева, императрица, повелительница всего сущего… позволят называть себя, как угодно. Позволят тешиться любыми игрушками. Уделят малую толику сил и времени на то, чтобы создать для нее десяток сладких иллюзий, а сами в это время будут решать свои задачи.

Потому что никто власть не отдает просто так. Ни под луной Полудня и Полуночи, ни под четырьмя солнцами Безвременья. Пошутить, поманить, одурачить — могут, поступиться реальной силой — никогда. Любое обещание безграничной власти — да и ограниченной, — только приманка, сыр в мышеловке. Власть не берут, как поношенную одежду, с чужого плеча. Ее завоевывают своими силами — или гибнут на этом пути. Не бывает иначе, ни здесь, ни в родном мире.

Если же кажется, что бывает — значит, тебя просто дурачат.

— Спасибо, Сайн, я увидела достаточно, — улыбнулась Анна. — Верни нас назад.

Иллюзия растаяла легко и незаметно, оставив по себе и запах персика на руках, и привкус чистого горного воздуха на языке. Еще один кусочек мозаики лег на свое место: и крепость, и все видимое Безвременье были отчасти такой же иллюзией. Ей можно было насытиться или ранить себя, но все воспринимаемое могло измениться в любой момент. Только вот — не по воле Анны или ее спутников, по воле хозяев.

Девушка хорошо помнила, что эта воля может и убивать.

После простора под небом зал крепости показался тесным и убогим. Грубо отесанные плиты, из которых сложены стены, тяжелые табуреты, массивная столешница, примитивное освещение — плошки с маслом. Запах благовоний и песка вперемешку. Интересно было, кто и зачем придумал такой интерьер. Уж если могли принимать любые формы, так почему же не сделать что-нибудь более комфортное. Не сразу Анна сообразила, что аватарам Безвременья не нужна ни горячая вода, ни электрическое освещение.

— Сайн, ты еще здесь? — позвала она.

— Да, — выступил тот из теней, проявляясь, как изображение на фотобумаге, постепенно, по деталям. — Слушаю тебя.

— Что будет, если мы категорически откажемся?

— Я дам вам время подумать еще. Пока ты не согласишься, или пока не изменятся обстоятельства.

— Практично, — усмехнулся Вадим.

— Сайн, оставь нас, пожалуйста… мы хотим подумать, — улыбнулась Анна. — А еще мы хотим есть, пить, и чтобы нас никто не тревожил. Это не слишком сложно?

— Нет, конечно, — слегка поклонился красавец, уже тая в воздухе. — Если я понадоблюсь вам, то позови…

После того, как он исчез, Анна отправилась к столу, где находился привычный уже набор кушаний, налила сидра в кружку, выхлебала залпом примерно половину, закусила ломтем хлеба из муки грубого помола. Аппетит у нее не пропадал даже во время гриппа, что уж там говорить о подобных ситуациях. Хотя что там говорить — предложения всемогущества и исполнения всех желаний случались не каждый день. Оба полуночника постепенно приобрели вполне живой вид, без недавней хрупкой наледи страха во взоре, и присоединились к дегустации сидра.

— Ну и что будем с этим делать? — спросила она, прожевав. — Старая сказка на новый лад, в общем-то. Всем им что-то надо, и отпускать нас даром не хотят. Еще и многопартийность придумали… в рамках одной личности, блин! У нас это называется шизофрения. То есть, мы мало что попали в большую задницу, так еще и в чокнутую…

— Ты точно не собираешься соглашаться, госпожа моя? — недоверчиво спросил Серебряный.

— Вот дурак, — засмеялась Анна. — Точно не собираюсь…

— Что ж, могу предположить, что будет дальше, — судя по всему, Флейтисту было не до смеха. — Сколько-то нас продержат здесь. С комфортом, наверное, хотя и обратное не исключено. Потом на смену этой аватаре придет другая, из другой партии, если выражаться таким образом, или просто имеющая другие цели. На этом комфортные условия закончатся и начнутся другие способы добиться желаемого. Наихудшим для нас будет прямой контакт с партией борющихся за выход вовне…

— Слушай, а если я соглашусь? — спросила после паузы Анна. — Не на эту клюкву, а вот… впустить их. Что будет? Скажи уж мне прямо, ты обещал.

— Ты погибнешь, точнее, сойдешь с ума, став проводником силы Безвременья, — без лишних экивоков ответил Флейтист. — Это известно достоверно. Будет ли попытка проникновения успешной, я сказать не могу. Не обязательно она удастся, но столкновение будет куда более масштабным, чем раньше. Какая сторона победит, я предположить не могу.

— Как-то это все… не смешно, — поежилась Анна. — Нет, ну не может же все быть так паршиво? Куда ни кинь, везде клин. Ну почему мы — и во всем этом безобразии? За что?

Флейтист пожал плечами, располагая поверх ломтя хлеба толстый жареного мяса. Судя по всему, завтрак интересовал его куда сильнее, чем вопросы Анны. Девушка подумала — да уж, вопросы были не самые умные; но командир все же ответил.

— Каждый день кто-нибудь ухитряется умереть, пользуясь феном или холодильником, подавиться собственным языком или перепутать соль с отравой для крыс. Почему именно с ним это случается? Никто не знает. Почему в кого-то попадает метеорит, а в кого-то — шаровая молния? А кто-то находит клад прадедушки на собственном огороде… Почему? За что? Не «почему», не «за что». Таково стечение обстоятельств. Вот и у нас — таково стечение наших обстоятельств. Бессмысленно задавать подобные вопросы, Анна…

— А осмысленно было устраивать игры вокруг меня, чтоб я ничего не знала, а? — огрызнулась девушка. — Незнание — сила, да?