— Отойди-ка, — сказал Серебряный, и, когда Анна отошла шагов на пять, постучал ладонью по длинным каменным сосулькам. Потом ударил по ним со всей силы. — Все нормально, выдержит.

Анна сначала вымыла руки и лицо, удивившись, сколько же на нем сажи и песка. Потом напилась из ладоней, сложенных лодочкой. Больше ничего сделать было нельзя — даже для того, чтобы прополоскать волосы, струйка была слишком тонкой.

— Отвернись, — попросила Анна и стащила с себя майку.

Ткань не сразу пропиталась водой. Минут пять ушло на то, чтобы дважды достаточно увлажнить ее и отжать. Потом Анна обтерлась до пояса и оделась. Чуть-чуть полегчало. Мокрая ткань приятно холодила кожу, и, по крайней мере, не казалось, что от грязи чешется все тело. Скорее всего, это была только нервная реакция — всего час назад она принудительно искупалась в горячей ванной. Но если после всего пережитого кожа покрылась бы мокнущей коростой дерматита, Анна нисколько не удивилась бы. Правда, сейчас это оказалось бы совершенно не к месту. Ни таблеток, ни мазей при себе не было.

Серебряный честно стоял к Анне спиной. Если и пытался подсматривать, девушка этого не заметила. Да и сомнительно было, что владетель станет играть в игры пятиклассников, заглядывающих к девчонкам в раздевалку.

— Я все, — сообщила она.

Гьял-лиэ умылся, забавно, по-кошачьи действуя одной рукой, брезгливо оттер с щек буро-зеленые брызги, мокрыми пальцами причесался, старательно вытряхивая весь мусор, запутавшийся в прядях. Потом ловко заплел волосы в плотную косу, начинавшуюся от макушки, закрепил ее резинкой. Когда Анна училась в школе, такую прическу называли «колосок», и носили ее только девочки. Получилось довольно забавно. Пышная челка, кое-как прилепленная ко лбу при помощи воды. Открывшиеся очертания резких высоких скул. Высоко поставленные уши.

— Нравится? — спросил Серебряный, заметив, с каким вниманием его разглядывает Анна.

— Прикольно, — улыбнулась она.

— Тебе посоветовал бы сделать то же самое.

— Я не умею, — призналась Анна.

Ничего, кроме простого «хвоста» у нее сроду не получалось. Чтобы заплести косу, нужно было вертеться спиной к зеркалу и пытаться увидеть, насколько криво пошел процесс. И чаще всего он шел настолько криво, что Анна пугалась, распускала то, что успела заплести и по привычке завязывала волосы резинкой. Прически, укладки и средства для волос вызывали у нее отвращение. От лака волосы делались липкими и мерзкими на ощупь. Гель вызывал ощущение, что на голову вылили банку канцелярского клея.

— Позволишь, госпожа моя?

Анна помедлила. Парикмахеров она ненавидела. Голова считалась особой зоной, прикасаться к которой посторонним было запрещено. За поглаживание Анна могла отвесить оплеуху, за шутливое подергивание — едва не убивала на месте. Серебряный уже убедился в этом, хотя его Анна простила быстро. Но ходить с мусоросборником на голове не хотелось.

— Давай…

Все прошло быстро и весьма легко. Мокрые пальцы скользнули по спутанным прядям, несколько движений — и финальное движение, резинка накручивается на конец косы. Анна ощупала результат. Гладко убранные в «колосок» волосы, туго заплетенная от основания черепа косичка. Простая махровая резинка закручена с такой силой, что теперь ее случайно не потеряешь.

— Спасибо…

— Не стоит благодарности… — Ладонь скользит по влажной ткани от шеи к лопаткам, потом ниже. Острое, пугающее ощущение. Человек не может прикоснуться так, что между кожей и его пальцами пробегут мелкие колючие искры.

— Гьял-лиэ, не надо…

— Как скажешь, госпожа моя. — Рука убралась, и на месте, где она только что была, возникло холодное пятно пустоты.

— Слушай, а где мы оказались? Тут хуже, чем раньше.

— Хуже чем здесь, быть уже не может, — ответил Серебряный.

Анна вздрогнула. Сказано все это было без обычного пафоса, вообще без какого-то выражения. Простая констатация факта. В этом и был весь ужас ситуации. Девушка медленно развернулась, уставилась на Гьял-лиэ. Он криво улыбнулся, пожал плечами. Анна заглянула ему в глаза, всмотрелась и через пару ударов сердца зажмурилась. Усталость была лишь фоном. А в черных колодцах зрачков гулял зимний ветер, и имя ему было — обреченность. Отчаяние. Безнадежность.

— В чем дело?! Что с тобой творится?

— Я предчувствую, что не выберусь из этих земель, — после паузы ответил Гьял-лиэ.

— Да с какой стати-то? — Анна уже ничего не понимала.

— Это мне неведомо. Предчувствие — не знание обстоятельств. Но знание своей судьбы.

Девушка отвела глаза и задумалась. Легко и просто было решить, что Серебряный просто дурит ей голову. О приеме «смертельно болен и скоро умру» она слышала. Чаще, конечно, им пользовались глупые девочки. Рано или поздно ложь выплывала на поверхность, и ничего хорошего в результате не случалось. Разумеется, вся драма разыгрывалась с искренней верой и повестись на артистическую игру такой шантажистки было легко и просто. Но — здесь и сейчас… Серебряный на истерика не походил. Скорее уж добился бы своего силой или умелым ухаживанием. Может быть, и стоило отнестись к его словам всерьез. Только не хотелось.

— Гьял-лиэ, где мы?

— Об этом спроси у Флейтиста. Пора возвращаться.

— Но ты знаешь?

— Знаю, но не скажу, госпожа моя. Спроси у Флейтиста. Пойдем отсюда.

Вернулись обратно. Пока дошли до истукана, Анна вновь вспотела и захотела пить — словно и не ходили никуда. Идти было всего-то километра три, но по душной жаре казалось, что впятеро больше. Вадим и Софья спали, Флейтист лениво озирал окрестности. Серебряный описал найденную пещеру, Анна дождалась, пока он закончит, и опустилась на колени рядом с предводителем.

— Где мы оказались?

— На Кладбище Богов.

Анна открыла рот, чтобы что-то сказать, не нашла ни одного подходящего слова, так и застыла, глядя на Флейтиста. Что представляет из себя место, которое можно назвать «кладбищем богов», она догадалась. Хватило рассказа Серебряного о его печальной участи. Вот только она не знала, что умершие в забвении полуночники оказываются в Безвременье. Еще два кусочка мозаики сложились в элемент картинки.

— Отсюда действительно нельзя выбраться?

— Пока что я не могу об этом судить. И слишком устал, чтобы отправиться на разведку.

— Может, в пещеру перейдем? Там хоть не жарко.

— Чуть позже.

«Чуть позже» затянулось почти на два часа, по ощущению Анны. Пока проснулись Вадим и Софья, пока им рассказали новости о пещере, пока сообщество шумно обсуждало, имеет ли смысл вообще куда-то идти, девушка успела прогуляться вокруг истукана. Вся равнина, до самого горизонта, была уставлена монументами, больше схожими с оплавленными глыбами. В отдельных угадывались очертания людей или животных, другие вообще ни на что похожи не были. Никакой логики в их расположении не было — натыканы как попало, и группами по три-четыре штуки, и в одиночку.

Серо-черные дюны и барханы кое-где отливали багровым. Словно с неба пролилась кровь, но пепел не смог впитать ее, а солнце — высушить. Анна принюхалась. Действительно, с правой стороны, где виднелось ближнее кровавое пятно, пахло смертью и солью. Именно так — нагретая соль и привязчивая смерть.

И так — на сотню километров. Только огромная пустыня, монументы, багровые пятна и жестокие лучи четырех бледных светил. Больше ничего. Ни единой зеленой травинки, ни единой мелкой пустынной зверушки. Да и с настоящей пустыней это вселенское кладбище имело мало общего. Пустыня только кажется мертвой. Там много жизни — мелкие грызуны, змеи, птицы, насекомые. Под каждым камнем, под каждой корягой кишит жизнь. Здесь же не было ничего, кроме смерти.

Анна стояла, чувствуя себя крошечным муравьишкой, придавленным гигантской подошвой дымно-серого неба. Масштабы Кладбища внушали острое ощущение собственной незначительности и неполноценности. Кто она такая в мире, где гибнут даже боги, становясь памятниками самим себе, памятниками, которые никто никогда не увидит?