— А ты никогда не думаешь о других людях?

— О людях? А обо мне кто-то подумал? Разве я для кого-нибудь что-то значу?

— Да, для меня.

— Ну хорошо — для тебя и для тети. А еще? Если я вдруг умру, ты найдешь другого парня, а трубу продадут. Хватит. Баста.

— Не говори так, Бенни. Я…

— Перестань. Не надо ничего обещать. Оставь большие обещания и всякие золотые слова политикам. Я в них не верю. Почитай газету — там одни обещания, которые каждый день нарушаются. Ложь! Единственная правда в мире — это я и ты, мы лежим на кровати. Но еще минута, и нас тут не будет.

— А во что-нибудь ты веришь?

— Да. Я верю в себя. Я верю в твои груди, твои бедра — сейчас, сию минуту. За пределами этой комнаты весь мир погружен в туман. Существует только то, что я ощущаю сейчас. Может, там нет ни сада, ни дороги, ни неба, когда я их не вижу. Понимаешь?

— Не совсем.

— Ну, не важно. Вот были бы у меня андерсеновские калоши счастья. Представляешь, сколько можно было бы узнать того, что не знают остальные!

— Да, ты бы уехал и познакомился бы с другой девчонкой.

— Нет необходимости. У меня есть ты. Ты — все девчонки мира, собранные в одной. Ну что — займемся музыкой, поиграем в шахматы или будем любить друг друга?

— Все сразу, но только в обратном порядке.

— Начнем с любви?

— Да.

— Отлично.

Я целовала его, и все начиналось сначала. Мы несколько раз пытались делать вместе уроки, но ничего не получалось. Бенни не мог усидеть на стуле. Он ходил по комнате, ложился ча кровать или усаживался на подоконник, никогда не задерживаясь на одном месте больше двух минут. Иногда мне казалось, что я смотрю кино, которое крутят слишком быстро. Естественно, я запустила школу.

— Что с вами, Хелен? — спросил как-то раз мистер Брандт. — Вы начали год так хорошо, а теперь отстали. С вами что-то происходит?

— Нет, ничего.

— В следующий раз мне придется доложить о ваших пропусках и плохих отметках директору.

Три дня я занималась старательно, а потом все вернулось на круги своя. Как я могла сосредочиться на уроках, когда чувствовала, что живу на вулкане, который вот-вот начнет извергаться?

Однажды вечером мы с Бенни отправились в городской джаз-клуб. В зале было темно и так набито, что притиснутые друг к другу танцоры едва могли двигаться. Бенни сразу направился к оркестрантам, и его позвали поиграть. Среди танцующих я заметила Берти и еще нескольких одноклассников. У всех был довольно серьезный вид. Ведь здесь не развлекались, здесь слушали джаз.

Я села в одиночестве за столик, наблюдая за Бенни, чье лицо горело от возбуждения. Он сыграл несколько соло большей частью в новоорлеанском стиле. И тут рядом со мной присел какой-то пьяноватый парень в расстегнутой рубашке и сказал:

— Ты классная сучка.

Я так опешила, что даже не нашлась, что ответить.

— Классная сучка, — повторил он, усмехаясь.

— Заткнись и оставь меня в покое, — потребовала я и отвернулась. Музыка замолчала, и я поискала глазами Бенни.

— Представляю, как с тобой неслабо трахаться, — продолжал он. — Грудь — закачаешься.

И тут я ударила его, да так сильно, что ушибла руку. У него отвисла челюсть.

— Зря ты это, — сказал он.

— Отчаливай, а то я позову своего друга. Потирая щеку, он схватил меня за руку. Я пыталась вырваться, но хватка была железной.

— Отвали, сволочь. Пусти меня! И тут появился Бенни, У него был поразительно спокойный голос.

— И что ты делаешь?

Мне надо разобраться с этой крошкой — Надо, да?

— Он говорил такое, Бенни, чего я никогда в жизни не слышала.

Тут парень отпустил меня и встал.

Пойдем выйдем, дружок, — сказал Бен ни по-прежнему спокойно.

Пойдем-пойдем, сосунок. Они начали проталкиваться сквозь толпу, а я схватила Бенни за плечо.

— Брось, Бенни. Все кончено. Оставь его в покое.

— Кончено? О, нет. Все только начинается. Мы втроем вышли на улицу. Я здорово испугалась, потому что все происходило очень спокойно и тихо.

— А теперь извинись перед ней, — потребовал Бенни.

— Ничего страшного, — вставила я. — Все забыто. Пойдем.

— Придержи язык, — бросил мне парень. Бенни не глядя протянул мне трубу, и тут парень налетел на него. Удар был таким грубым и сильным, что я даже вскрикнула. Парень ударил Бенни ниже живота, и он согнулся пополам от боли. Я в слепой ярости попыталась дать ему трубой по лицу, но он увернулся. К счастью, Бенни уже успел отдышаться и вмазал обидчику кулаком в челюсть. Потом они вдвоем покатились по земле, парень молотил Бенни по голове. От страха я не могла даже двинуться с места, чтобы позвать на помощь. Но потом мой любимый вывернулся, и они продолжили бороться.

— Дай ему, Бенни! — вскрикивала я. — Дай ему!

Оба были похожи на диких зверей, и драка разгоралась с новой силой. Потом вдруг Бенни ударил так, что парень упал на землю и замер. Я подумала, что он умер, и потащила Бенни прочь, но этот негодяй привстал на четвереньки, к нему уже бежали люди, значит, нам пора было сматываться.

Вид у Бенни был ужасный — из носа текла кровь, под глазом светился синяк, на лбу — царапина, одежда перепачкалась и порвалась.

— Надо найти воды, — сказала я. — бедный, мой бедный.

— Пойдем лучше домой, — прохрипел Бенни. Дома я умыла его. Он лег на кровать и закрыл глаза — бледный-бледный.

— Что-нибудь болит?

— Нет, ничего, только там — ниже живота. Я хотела осмотреть его, но он застонал.

— Бенни, мой бедный, храбрый Бенни, — шептала я, целуя его в щеку.

— Он получил то, что заслуживал, — ответил он, и слабая улыбка победителя тронула его губы.

— Я боялась, что ты убьешь его.

— А что он тебе говорил?

— Я не хочу повторять. Лежи спокойно.

— Ну, скажи.

— Много всего, например — классная сучка. Бенни был явно разочарован.

— Всего-то. И из-за этого я рисковал руками. Через несколько минут он заснул, а я еще долго сидела рядом, промокая носовым платком капельки крови, которые выступали из его царапины на лбу. Он казался таким маленьким и жалким, что мне очень хотелось пожалеть его, приласкать и вообще заботиться о нем. Я чувствовала себя одновременно его матерью и сестрой и вспомнила Флоренс Найтингейл, которая спала только три часа в сутки, а остальное время помогала больным и одиноким. Впрочем, я была плохой сиделкой, потому что очень скоро сама задремала. Когда я через несколько часов проснулась, то даже не сразу сообразила, где я и сколько времени.

Папа встретил меня в пижаме. У его рта залегли глубокие морщины.

— Где ты была? — сразу спросил он.

— У друзей.

— Ты понимаешь, что сейчас уже четыре утра?

— Да — почти полпятого. Спокойной ночи, папа.

— Минуточку, барышня. Я еще не закончил. Он прошел со мной в комнату и сел у письменного стола, а потом вдруг спросил:

— Сигарету хочешь?

— Нет, спасибо. Я только что курила. Он тоже не стал курить и сунул пачку обратно в карман пижамы.

— Что нам делать, Хелен? — безнадежно спросил отец.

— С чем?

— С тобой. Я могу сделать одно из двух — или немедленно отправить тебя в закрытую школу или задать хорошую трепку, будто ты десятилетний ребенок.

— Мне не подходит ни то, ни другое, — холодно сказала я.

— Да, боюсь, что ты права. Мне тоже кажется, что это не принесет пользы. Так что же мне делать, Хелен?

— Не знаю, папа. А может, не надо воспринимать все так трагически?

— Ты не представляешь, на что бы я пошел, чтобы вернуть твое доверие. Может, поможешь мне. Все-таки я твой отец.

— Знаешь, мне очень жаль, что я пришла так поздно. Прости.

— Спасибо, дорогая. Я принимаю твои извинения. Но это еще не все. У меня такое чувство, что я потерял тебя, что у меня нет дочери, а только жиличка.

В его голосе было что-то такое, что я не могла посмотреть ему в глаза. Он говорил даже не со мной, а с самим собой.

— У тебя нет ко мне вообще никаких чувств? — спросил он.