Неловким движением он уронил какую-то книжонку, поднял ее дрожащими пальцами, приладил на место. Она снова упала. Он махнул рукой и направился к выходу.

— Одну минутку, — сказала Светлана. Она настрочила что-то и протянула голубой листок Столетову. — Вы просили справку. Вот. Может, пригодится.

Столетов прочел и сказал сердито:

— «Пользовалась наемным трудом». Зачем так резко?

— Вчера бы это не показалось вам резким, — понимающе улыбнулась Светлана.

Не глядя на нее, Столетов больно сжал ее руку, отпустил и вышел.

Балашов увидел Столетова первый раз во время проводов Вари.

Нельзя сказать, что инструктор обкома вынес благоприятное впечатление о председателе колхоза. «Правильно сигнализирует Дедюхин, — подумал он. — Надо снимать».

Но впоследствии, после короткой беседы со Столетовым, а потом, при разборе его дела на бюро, Балашова незаметно, охватывало чувство любопытства и интереса к немногословному, непреклонному человеку.

— Сколько вам лет? — поинтересовался Балашов между прочим.

— Тридцать два, — ответил, не улыбаясь, Столетов. Балашов понял: председатель испытывает, как быстро уловит молодой инструктор шутку и как отнесется к ней.

— Значит, семнадцать лет не считаете? — спросил Балашов.

— А что их считать.

— Понятно.

С некоторой растерянностью Балашов чувствовал, что в его душе растет симпатия к этому самодуру, игнорирующему распоряжения вышестоящих организаций, к человеку, которому, как полагали в обкоме, невозможно доверять руководство колхозом.

Добрые чувства разделяли и многие члены бюро — шофер Костров, Иван Иванович, не говоря уже о Лопатине. Только бригадир второй бригады Костиков, почуяв, что «царствовать» Столетову осталось недолго, накинулся с темными вопросами и намеками.

Но, как часто бывает, злобные придирки и мелочные, надуманные обвинения скорее располагали в пользу Столетова, чем против него. Костиков долго дознавался, почему это Светлана отозвала свою жалобу и просила, считать вопрос с овощами исчерпанным. Как ни разъяснял Столетов суть дела, поведение агронома казалось Костикову непонятным, и он выдвигал предположение, не запугал ли чем-нибудь председатель молодую девушку.

Дошло до того, что он стал всерьез допытываться, не обладает ли Захар Петрович способностью гипнотизировать, а когда Столетов удивленно поднял на него свои мерцающие глаза, перепугался до смерти, замахал руками и стал кричать:

— Ну, ну, на меня глядеть нечего! Меня не задурманишь!

Все рассмеялись, но Костиков не сдавался.

— А как он про милиционера оправдается? — кричал бригадир. — Уставился на него своими зенками, а тот подплыл к нему и добровольно сдал наган!

— Этот милиционер учился у меня в школе, — проговорил Столетов. — Привык уважать учителя. Вот и все.

Короткие ответы Столетова были убедительны, и в конце концов из длинного списка его провинностей осталась одна-единственная: игнорирование директивы о мобилизации всех сил на срочную косьбу кукурузы.

Обвинение было серьезное, тем более что Столетов некоторое время скрывал директиву от членов правления, нарушая тем самым коллегиальность руководства, и даже Лопатину показал ее не сразу.

Довод, приведенный Столетовым в свою защиту выглядел довольно шатким: по его мнению, посевы еще жизнеспособны, и, если в ближайшие дни пойдет дождь, стебли оживут.

В глубине души Балашову очень хотелось, чтобы проверка посевов подтвердила правоту Столетова. Тогда можно было бы с цифрами в руках доложить суть дела, не допустить несправедливого взыскания, поддержать хорошего человека, у которого забота о завтрашнем дне колхоза перевесила почтение и страх перед форменным бланком.

На это же надеялся и Лопатин.

Чувство неловкости оттого, что ему приходилось разбирать персональное дело председателя колхоза, усугублялось воспоминанием о скандале по поводу поездки в обком. В этом скандале Лопатин считал себя виноватым и раскаивался. Да и присутствие Балашова как-то сковывало его. Однако ощутив в репликах инструктора доброжелательность к Столетову, Лопатин оживился и, когда Катя собиралась записать в протокол разговор о гипнозе, накрыл пятерней лист бумаги и сказал решительно: «Не фиксируй! Чепуха!»

Заботило его только то, что не было еще данных по проверке кукурузы. Светлана, как всегда, мешкала. Приходилось тянуть и слушать ерунду, которую молол бригадир второй бригады.

Во время выступления бригадира зазвонил телефон.

Звонили из обкома. Искали Балашова. Балашов взял трубку и начал с шуточки. Но по мере того как он слушал, лицо его бледнело и вытягивалось. Он проговорил: «Загадочная история», — но спохватился и, покосившись на присутствующих, стал слушать молча. Телефон висел на стене, стоять было неудобно, и Балашов сел на край стола. Слушал он довольно долго, произносил только «да» и «нет» и вернулся на свое место, рассеянно извинившись: «Простите, звонили из обкома».

— Можно продолжать? — спросил Костиков. Лопатин кивнул.

— У меня такая реплика: человеку, который не выполняет прямых указаний выше нас стоящих организаций, колхозники не могут доверить руководство хозяйством. Снять с работы, и все дело.

— Не кипело, а поспело! — усмехнулся Иван Иванович.

— А я не смехом говорю!.. — вскинулся Костиков. — Поглядите, как он над людями измывается! Вспомни, как на посевной чудил. Велел семена на штуки мерить. Мы перед им гусаками тянулись, рапортовали: «Засеяно сорок тысяч семян на гектар…» Это же курам на смех! А теперь косить не дает!

— Я и сейчас считаю, что косить рано, — сказал Столетов. — За Дедюхиным гнался, чтобы доказать…

Упоминание о Дедюхине почему-то обеспокоило Балашова.

— Одну минутку, — насторожился он. — Какие у вас отношения с Дедюхиным?

— Не жалует он меня.

— Почему?

— Маячу я у него перед глазами «воплощенной укоризною», — грустно улыбнулся Столетов. — За это и ненавидит.

Лопатин не понял и переглянулся с Балашовым.

— Надо было убедить его, — сказал Балашов. — Открыто отстаивать свою правоту.

— Я и старался, — объяснил Столетов. — Гнался за ним до самой станции.

— До станции? — Балашов растерянно взглянул на Столетова. — Одну минутку. Когда это было?

— Позавчера?

— Когда именно?

— Ну днем… Под вечер…

Вопросы Балашова вызывали недоумение, но все молчали.

— И что же вы с ним, поссорились? — продолжал Балашов.

— Почему поссорились? Мирно беседовали. Даже выпивали.

— Минутку! Вам было известно, что Дедюхину нельзя выпивать?

— Выпивать никому нельзя.

— А вы пили?

— Пили.

— Что?

— Зверобой… Нет, зубровку, кажется,

— Сколько?

— Пол-литра.

— Где вы пили?

— В садике. Возле станции.

— А почему не в буфете?

— Не понимаю.

— Почему в саду, а не в буфете?

Терпение Столетова лопнуло. Он поднялся со стула и проговорил:

— Есть такая поговорка, что один чудак может задать столько вопросов, что…

— Спокойно, Захар Петрович! — постучал карандашом по столу Лопатин.

— Почему, почему… Спросите у Дедюхина, он вам разъяснит. Жирно разъяснит, по-дедюхински.

Балашов встал и сказал, опустив голову:

— Дедюхин теперь ничего, к сожалению, не разъяснит, Вчера тело председателя исполкома было обнаружено на станции…

Столетов ошеломленно спросил:

— Где? В садике?

Выдержав небольшую паузу, Балашов ответил!

— Да, в садике. Возле клумбы. И сразу спросил:

— Как вы попали на станцию? На попутной? На мотоцикле?

Шофер Костров испуганно-вопросительно посмотрел на Столетова.

— Чего ты боишься? — сказал Столетов. — Говори, как было.

— Ну, значит, еду с известью, — начал Костров, запинаясь. — У околицы Захар Петрович. Вскакивает на подножку. «Вези на станцию». — «Сперва известь, — говорю, — надо сгрузить, Захар Петрович». — «Мне, — говорит, — срочно. После, — говорит, — сгрузишь. Мне, — говорит, — с одним приятелем надо покончить». Приехали на станцию. Захар Петрович соскочил… «Езжай, — говорит, — домой, известь сгружать…» — «А вы, — говорю, — как же?» — «А я пешком дойду, — говорит…» Больше ничего не знаю, — добавил он с облегчением.