– Ну что? – нетерпеливо спросил старший инспектор, когда эксперт поднял трубку.
– Бокштейн умер от удушья, вызванного сильнейшим синтетическим ядом. Следы этого яда остались в бокале, из которого он пил.
– Ага! – воскликнул Беркович.
– «Ага» – слишком сильно сказано, Борис! Видишь ли, в бокале действительно только следы яда. Его недостаточно даже для того, чтобы отравить ребенка, не говоря о таком тяжелом мужчине, как Бокштейн. В покойном около восьмидесяти килограммов веса, и, чтобы его убить, концентрация яда должна была быть раз в десять больше.
– Ты уверен?
Хан не удостоил старшего инспектора ответом.
– И что же теперь? – спросил Беркович, сбитый с толка.
– Не знаю, – вздохнул эксперт. – Тебе виднее, ты сыщик.
– Может, кто-то в суматохе перелил в бокал Бокштейна коктейль из другого, не отравленного, бокала? – подумал вслух Беркович. – Вот концентрация и уменьшилась.
– В десять раз? Исключено, – заявил эксперт, – потому что…
– Да я и сам понимаю, – перебил Беркович. – Нужно было влить литра два жидкости, верно? К тому же, непонятно, зачем убийце было рисковать и разбавлять отравленный коктейль? Все равно обнаружили бы, что в напитке яд.
– Да, логики мало, – согласился Хан.
– Бокштейн пил что-нибудь, кроме коктейля?
– Нет, – отрезал эксперт. – И ничего не ел – это я отвечаю на вопрос, который ты мне сейчас задашь.
– И не подумаю, – хмыкнул Беркович. – Я и так знаю, что Бокштейн ничего не ел после шести вечера.
Закончив разговор, Беркович долго сидел задумавшись. Он уже допросил не только председателя землячества, но и всех, с кем Бокштейн общался на вечеринке, а также обоих официантов, хотя напитки разносил только один из них, а второй занимался закусками. В кухне отравить коктейль не могли: никто не знал, какой именно бокал достанется Бокштейну. С подноса Бокштейн взял бокал сам, не выбирая, поскольку был увлечен разговором с Меиром Бруком, журналистом из русской газеты. На допросе Брук сказал уверенно:
– Мы говорили о Путине, Исак уверял меня, что президент, будучи человеком гениальным, все заранее просчитал, в том числе и свою жизнь после отставки. Мол, понять его логику мы не в состоянии, как не можем понять, скажем, общую теорию относительности. Представляете?
– Да-да, – нетерпеливо сказал Беркович. – Так вы утверждаете, что бокал с подноса…
– Официант проходил мимо нас. Исак проводил его взглядом, потом щелкнул пальцами, и когда официант остановился, не глядя, взял с подноса бокал.
– Не глядя?
– Он смотрел на меня, старший инспектор! Просто протянул руку и взял первый попавшийся бокал – вовсе, кстати, не из тех, что стояли ближе к нему.
И все-таки именно в том бокале оказался яд. И Бокштейн умер. Но яд был в слишком малой концентрации. И умереть Бокштейн не мог.
– Он сразу начал пить из своего бокала? – спросил Беркович.
– Он сразу отпил, – сообщил Брук, – но сделал только один или два глотка. Во всяком случае, больше он не пил, пока мы разговаривали. Что-то ему в коктейле не понравилось.
– Почему вы так решили?
– Он поморщился, сделав глоток.
– Ясно, – сказал Беркович, не очень, впрочем, понимая, чем это обстоятельство может дать следствию.
– Коктейль был тепловатым, – сказал журналист. – Может, Исак хотел холоднее?
Температура коктейля не могла повлиять на состояние бедняги Бокштейна, и потому Беркович задал журналисту вопрос, на который тот, будучи человеком осведомленным, мог дать ответ:
– Вы несколько раз писали о делах землячества. Были знакомы с Лещинским и с Бокштейном, и с…
– Новаком, Зильберманом, Познером, – перечислил журналист.
– Я слышал, что Бокштейна все любили. Это так?
– Конечно! – воскликнул Брук саркастически. – Обожали!
– Я вас серьезно спрашиваю…
– Я тоже совершенно серьезен. На людях они все обожали друг друга и рассыпались в комплиментах. А на деле готовы были вцепиться друг другу в глотку. Смотрите: Бокштейн был у них казначеем, а деньги в землячестве крутятся немалые – вы знаете, что они владеют тремя небольшими ювелирными фабриками, дают работу своим землякам – новым репатриантам, человек сорок кормятся с этого бизнеса?..
– Да-да, это мне известно, – прервал журналиста Беркович. – Ювелирные украшения экспортируют в шесть европейских стран – в том числе Бельгию и Францию. Ежегодный доход достигает миллиона шекелей – это я, кстати, из вашего материала почерпнул, а коллеги из отдела по экономическим преступлениям подтвердили.
– Значит, вы знаете не меньше меня!
– Об этом – да. Но вы можете рассказать об отношениях между…
– Понимаю, – задумчиво сказал журналист. – Вы ищете человека, у которого был мотив…
– Именно. И у кого же он был?
– У председателя Лещинского. Это во-первых. Бокштейн держал в руках финансы, а у Лещинского недавно возникли проблемы – он брал в банке ссуды, не смог выплачивать, срочно нужны были деньги, я знаю, что он обращался за помощью к… Нет, не скажу, этот человек к землячеству отношения не имеет, не стану я его подставлять.
– Вы хотите сказать, что первым делом Лещинский стал бы искать деньги не у постороннего человека, а внутри землячества…
– Конечно, он наверняка обращался к Бокштейну. А может, даже просто взял деньги со счета, ведь председатель имеет право подписи наряду с казначеем. Вот вам мотив, а?
– Возможно, – уклончиво сказал Беркович. – У Бокштейна были другие враги?
– Саша Зильберман, – подумав, назвал имя журналист. – Но это другая история. Романтическая. Не знаю, имею ли я право…
– Господин Брук, – усмехнулся Беркович, – о том, что Бокштейн пытался увести у Зильбермана любимую жену, я читал в вашей статье от… – инспектор заглянул в лежавшее перед ним досье, – от двенадцатого марта. Это было в рубрике «Сплетни от Амоса Берна». Амос Берн – ваш псевдоним, вы не станете отрицать?
– Мой. Значит, вы и это знаете.
– От вас. С госпожой Зильберман я еще не беседовал. А ее муж утверждает, что в тот вечер и близко не приближался к Бокштейну.
– Не приближался, – подтвердил Брук. – А причина понятна: боялся, что, если Бокштейн с ним заговорит, то драка окажется неизбежной.
– Драка – не убийство, – заметил старший инспектор.
– Я не утверждаю, что Зильберман хотел Бокштейна убить, – пожал плечами журналист. – Да и не мог он этого сделать при всем желании. Ходил весь вечер по залу с сумочкой через плечо… А вот Познер…
– Что Познер? – переспросил Беркович минуту спустя, потому что журналист неожиданно замолчал.
– Нет, это, пожалуй, слишком, – сказал Брук, покачав головой. – Еще привлечет меня к суду за клевету. Познер такой, с него станется…
– Я не стану использовать полученные от вас сведения, – объяснил инспектор, – если они не имеют отношения к убийству.
– Ну, если так… Понимаете, я слышал – не стану называть источник, – что Познер купил в Москве квартиру в центре, а денег у него нет, он ведь не работает, живет на пособие от Института национального страхования. Так на какие шиши? И почему в Москве, а не в Тель-Авиве?
– Думаете, тоже позарился на кассу землячества? Но ведь у него, в отличие от председателя, не было права подписи? Как он мог заполучить нужную сумму?
– Элементарно! Попросил Бокштейна дать взаймы – насколько я знаю, в землячестве это практикуется. Краткосрочные ссуды. Бокштейн деньги выдал, а вернуть их Познер не мог. А может, и не собирался.
– И решил убить Бокштейна, чтобы списать долг? – с сомнением сказал Беркович. – Не убедительно.
– Я и не утверждаю, – насупился журналист. – Просто вы спросили…
– Да, я понимаю. Давайте вернемся в тот вечер. Вспомните, что делал Бокштейн после того, как вы закончили разговор.
По словам журналиста, Бокштейн перешел к группе своих бывших земляков, стоявшей у столика с закусками. В отличие от Брука, эти люди оказались куда менее наблюдательными. Их было четверо, и Беркович вызвал к себе всех. Мог и не вызывать – толка от их показаний оказалось немного. Один утверждал, что Исак пил из бокала, другой – что Исак из бокала не пил, третий – что Исак взял со стола бутерброд и съел, четвертый – что Исак стоял к столу спиной и ничего на столе не трогал.