Коги кивнул и произнес: «Пусть кто-нибудь отправится в дом нашего прихожанина господина Тайра-но Сукэ и скажет ему вот что: „Монах чудесным образом ожил. Сейчас вы изволите пить сакэ и ждать на закуску сасими[45] из свежей рыбы. Но соблаговолите прервать на время ваш пир и пожалуйте к нам в храм. Монах хочет поведать вам нечто очень интересное". И пусть посланный поглядит, что делается в доме господина Тайра-но Сукэ. Он увидит, что господин Тайра-но Сукэ действительно пирует». Посланный, недоумевая, отправился в указанный дом, передал слова Коги и убедился, что в доме, как и говорил учитель, идет пир. Пировал сам хозяин Сукэ, его брат Дзю-ро, их домочадцы и садовник. Выслушав посланного, они очень удивились и отставили чарки. Хозяин, взяв с собой Дзюро и садовника, поспешил в храм.

Коги поднялся ему навстречу и поблагодарил его за внимание, а Сукэ поздравил монаха с возвращением к жизни. Затем Коги сказал: «Позвольте задать вам вопрос, господин. Заказывали вы рыбу рыбаку Бунси?» Удивленный Сукэ ответил: «Да, действительно заказывал. Откуда вы знаете?» — «Этот рыбак, — сказал Коги, — явился к вам с корзиной, в которой лежала большая рыбина. Вы и ваш почтенный брат играли в го[46] в южной комнате. Ваш садовник сидел рядом, наблюдал за игрой и грыз большой персик. Когда рыбак показал вам рыбу, вы обрадовались, угостили его персиком из высокой вазы и трижды поднесли ему сакэ. А ваш повар с гордым видом вытащил рыбу из корзины и тут же приготовил сасими. Все было так, как я сейчас рассказал, не правда ли?» Сукэ и его люди пришли в замешательство и попросили Коги объяснить, каким образом он все это узнал. И Коги рассказал следующее.

«Я ведь не знал, что я уже умер. Боль мучила меня нестерпимо, я весь горел и, чтобы хоть немного освежиться, взял посох и выбрался за ворота. Мне сразу стало легче, я почувствовал себя как птица, которую выпустили из клетки в синее небо. Шел я не то лесом, не то полем, пока не очутился на берегу озера. При виде бирюзовых вод мне захотелось испытать наслаждение, которое я раньше ощущал лишь в своих снах, когда превращался в рыбу. Я сбросил одежды, нырнул и поплыл совершенно свободно, а между тем я никогда не умел плавать. Конечно, это был всего только вздорный сон. И все же, как бы хорошо ни плавал человек, ему далеко до рыбы. Я почувствовал зависть к рыбам за их недоступные мне радости. Вдруг возле меня появилась огромная рыба и сказала: „Монах, выполнить твое желание нетрудно. Подожди здесь". Она ушла в глубину и вскоре вернулась в сопровождении множества рыб. На ее спине восседал человек в короне и богатом одеянии. Обратившись ко мне, этот человек сказал: „Повеление морского бога. Старый монах совершил многие добрые дела, спасая моих подданных. Сейчас он желает испытать радости жизни под водой. Дарую ему одеяние золотистого карпа и предлагаю свое гостеприимство. Но пусть он будет осторожен, пусть не соблазнится ароматом корма и не попадет на крючок". Сказав это, человек в короне исчез.

Я оглядел себя и с изумлением увидел, что превратился в карпа. Чешуя на мне отливала золотом. Сам не зная как, я задвигал плавниками, ударил хвостом и весело поплыл куда глаза глядят. Сначала волны, поднятые ветром с горы Нагараяма, принесли меня к берегу. Но здесь, у самой воды, ходили люди, я испугался и нырнул в глубину, куда падала тень утеса Хира. Вдруг я увидел огни на рыбачьих лодках из Какурэкатада, и меня против воли потянуло к ним. Ночь была ясная, чистый месяц сиял над серебряной вершиной Кагами, озаряя водную гладь. Прекрасны были острова Симаяма и Тикубудзима и алая изгородь храма, отраженная в воде. Я был заворожен этой красотой, когда надо мной прошел корабль из Асадзума, гонимый попутным ветром, и я метнулся в сторону. Все меня пугало в воде: и шест в опытных руках кормчего на лодке из Ябасэ, и шаги стражи на мосту Сэта. Я плавал у поверхности, только когда было тепло. В холодные ветреные дни я резвился над самым дном.

Вскоре я проголодался и заметался по озеру в поисках пищи. И тут я увидел крючок с наживкой, заброшенный рыбаком Бунси. Наживка пахла необыкновенно вкусно. Но мне вспомнился завет морского бога. Не к лицу мне, ученику Будды, набрасываться на рыбий корм только потому, что я немного голоден! И я отплыл прочь. Прошло некоторое время, голод все усиливался, и больше терпеть я не мог. Да неужели я настолько глуп, что попадусь на крючок, если схвачу наживку? Я решил, что стесняться нечего, тем более что Бун-си — мой старый знакомый, — и все-таки схватил корм. Бунси немедленно потянул лесу и вытащил меня. „Да что ты делаешь?!" — завопил я. Однако Бунси сделал вид, что ничего не слышит. Он пропустил мне под жабры веревку, причалил к берегу, впихнул меня в корзину и поспешно направился к вам.

Вы с вашим почтенным братом развлекались в южной комнате. Садовник сидел возле вас и жевал фрукты. Увидев огромную рыбу, которую принес Бунси, вы все очень обрадовались. Тогда я изо всех сил закричал: „Вы что, не узнаете Коги? Отпустите меня! Дайте мне вернуться в храм!" Однако вы тоже делали вид, что ничего не слышите, и только обрадованно хлопали в ладоши. Повар выхватил меня из корзины, бросил на кухонную доску и, сильно сдавив мне пальцами глаза, занес надо мною отточенный нож. В смертельной тоске я забился и стал кричать: „Разве можно убивать ученика Будды? Спасите, спасите!" Тут нож вонзился в меня, и я проснулся».

Слушавшие были удивлены необычайно. «А ведь и верно, — сказал Сукэ. — Я видел, как рыба разевает рот, но не слыхал ни слова. И подумать только, что я своими глазами видел такие удивительные вещи!» Он тут же отправил домой слугу с приказом выбросить в озеро остатки сасими. Вскоре Коги выздоровел, и прожил еще много лет, и умер, когда окончился срок, определенный для него небом. Перед кончиной он опустил в озеро свои картины, изображающие карпов. Нарисованные карпы отделились от бумаги и, весело играя, исчезли в глубине. Вот почему картины Коги не сохранились до нашего времени. Прославился и Наримицу, ученик Коги, овладевший всеми тайнами его мастерства. Старинные моногатари рассказывают, что Наримицу изобразил на сёдзи[47] дворца Канъин петуха и что живой петух, увидев этот рисунок, набросился на него.

Долго длились в нашей доброй стране мир и благоденствие. Люди находили радость в труде, а в свободное время предавались отдыху, весной — среди цветов, осенью — в парчовых рощах. Были и такие, кто не мог усидеть дома и либо плыл к берегам Кюсю, дремля под мерный скрип кормила, либо жадно устремлялся любоваться вершинами Фудзи и Цукуба.

В деревне Ока провинции Исэ жил человек из рода Хаяси. Еще в расцвете сил он передал дела наследникам и, хотя не собирался стать монахом, обрил голову и принял имя Мудзэн. С детства он не знал никаких болезней, и на склоне лет почувствовал склонность к путешествиям. Как-то раз, обеспокоенный грубостью и невежеством своего младшего сына Санодзи, он взял его на месяц к себе в особняк в Киото, чтобы молодой человек перенял нравы столичных жителей. В конце марта они отправились поглядеть на цветение вишен в Йосино и остановились в храме, воспользовавшись гостеприимством знакомых монахов. Они провели семь дней в приятных беседах, после чего решили перед возвращением домой побывать в горах Коя, где Мудзэн до того еще не был. Пробираясь сквозь густую апрельскую зелень, они пересекли Тэннокава и вышли к священной горе Мани. Дорога в гору была крутая; они шли долго, утомились и не заметили, как солнце склонилось к закату. Они обошли с молитвой все алтари, кумирни и гробницы и везде просили ночлега, но на их просьбы никто не откликнулся. Тут они встретили незнакомого человека и обратились к нему. Незнакомец сказал: «Тот, кто не монах и не прислуживает в храмах, должен покинуть гору и ночевать внизу. На этой горе путникам не дают ночлега». Ну как тут быть? Услышав это, старый Мудзэн, который очень утомился, бродя по горным тропинкам, пришел в совершенное уныние.