Она провела всю ночь на ногах, но едва ли осознала это, и это была самая жуткая ночь в ее жизни. Она старалась держать себя в руках, но ее трясло так, что даже зубы отбивали чечетку. Она видела удаляющегося священника. "Исповедь кончилась", — мелькнуло у нее в мозгу. А значит, скоро осужденного повезут на площадь.
— Я должна спешить, — сказала она себе. — Иначе мне не догнать их.
Быстрым шагом она направилась на площадь Пре-О-Роз. По дороге ее обогнала повозка — Орсини повезли на казнь. Увидев его живым, Изабелла обрела второе дыхание, и на площади она оказалась почти одновременно с ним. Огромная ленивая, жующая, равнодушная толпа ожидала зрелища. Все знали, кто такой маркиз Орсини де Ланьери. Они гордились им, сыном простого колбасника, и ненавидели его за то, что он поднялся несоизмеримо выше их, — их, ленивых, инертных, лишенных амбиций. Он был и близок им и страшно далек. Толпа и жалела его, такого молодого, сильного, женатого на женщине, происходившей от их королей, последней в своем славном роду, и желала его смерти, необычного в их серых жизнях зрелища, доказательства того, что и сильных мира сего можно поставить на колени. Орсини выглядел измученным, но подавленным — нет. Взгляд его остался таким же открытым и смелым, как и в дни благоденствия. Он взошел на эшафот так, как вошел бы в свой рабочий кабинет, неторопливо и хладнокровно. Палач привычным жестом проверил острие меча и кивнул, подавая знак готовности. Глашатай объявил приговор. Солдаты забили в свои бараны, издавая тревожную дробь, и все затаили дыхание. И тут Изабелла, расталкивая всех, пробилась к эшафоту. Она едва дышала от напряжения, сделав титаническое усилие, чтобы прорваться сквозь живой заслон любопытных. Орсини бросил на нее умоляющий взгляд, но Изабелла, оттолкнув с неожиданной для себя силой ближайшего из солдат охраны, взбежала на эшафот, став рядом со своим мужем. Полным огня взглядом обвела она толпу, и голос ее разнесся по площади, заглушая все.
— Люди! Я ваша королева. Смотрите же на меня! Эжен, я ничего не смогла сделать, но раз так, я умру с тобой. Убейте же меня, палачи, не медлите! Не бойтесь! Что я такое? Наполовину вдова, отрекшаяся королева?! Я только женщина, слабая, но ищущая справедливости! Люди! Каюсь, я бежала от вашего суда. Но вот я здесь. Судите же меня! Казните меня!
Она гордо выпрямила спину и простирая руки к толпе воскликнула:
— Я каюсь! Я не хочу короны — такой ценой! Она тяжела для меня! Я отдала ее и не раскаиваюсь больше. Слышите? Любовь важнее, сильнее власти, интриг и тщеславия. И сильнее смерти. Это говорю я, Изабелла Аквитанская, маркиза де Ланьери! Я совершила ошибку, поддавшись искушению вернуть власть. Мне не нужна корона! Я пришла сюда, потому что мое тело не может жить без души, а она здесь. Умрет душа, погибнет и тело. Я… ничего у вас не прошу. Мне ничего не нужно. Но знайте, люди, вам сегодня придется убить меня, придется забыть, что мой отец, дед, прадед, все мои предки век за веком были вашими королями, а ваши предки отдавали за них жизни. Я не дам заставить себя замолчать и не дам отвезти себя в монастырь, — ее горящий взор обратился к офицерам охраны.
— Я пришла, чтобы умереть вместе с человеком, которого бог дал мне в мужья. Мне… Мне больше нечего сказать.
Она опустилась на колени возле Орсини.
— Смелая маленькая фея, — прошептал он, — твоя преданность теперь ничего не изменит. Ты должна была жить.
Палач уже вооружился топором, но взгляд его нерешительно перебегал с осужденного на офицеров, он оглядывался, словно ища выход. Можно кликнуть солдат, и они оттащат эту женщину силой. Но он не решался. Как палач он много повидал на своем веку обезумевших жен и возлюбленных. Они умоляли, кричали и бились в истерике, но никто из них так гордо не взошел на эшафот, не бросил вызов целому миру, показав бесконечную глубину своей любви. Нет, толпа больше не жаждала крови, они уже получили лучшее зрелище. Прелестная, величественная женщина, гордая и трогательно беззащитная, она ожидала казни, которую сама пожелала принять. Это было слишком красиво: торжество истинной любви над жестокостью мира. Люди, к которым она взывала, зароптали. Раздались слабые возгласы, требующие помилования. Но капитан гвардейцев регента сделал палачу знак продолжать казнь, не обращая внимания на Изабеллу. У нее не достало бы сил, — физических сил, а не душевных, помешать ему. Любой смог бы отшвырнуть ее прочь, не причинив ей при том особого вреда.
Вдруг толпа расступилась, пропуская к подножью эшафота всадника на гнедом коне. Его светлые волосы слиплись от пота, — он долго мчался на пределе сил — и своих, и коня. Щедро одаривая неосторожных ударами хлыста, он прорвался к возвышению. На мгновение Изабелла встретила его взгляд, а затем он развернул коня в стороны изумленной толпы зевак. Это был граф де Барбье.
— Что же вы смотрите? — крикнул он. — Почему молчите? Разве вы не видите, что они испугались? Кто поднимет руку на помазанницу божью? Потому что все равно эта женщина королева. Без власти и без короны — она будет королевой всегда — ее сделал ею Бог. Она ничего у вас не просит, ибо она королева, и ей не пристало просить, но она нуждается в вас. Но вспомните, наши с вами предки веками отдавали — и с гордостью отдавали — свои жизни за своих королей! И я готов отдать за нее жизнь! У нее сердце и душа королевы! Я… прошу у нее прощения — при вас всех — я любил ее, я желал ее как никого другого. Но она сохранила верность своей любви. Я ненавидел ее за это. Но сегодня я преклоняюсь перед ней. Она прекрасна! Такую женщину вы можете сломить, унизить, но вам не уничтожить ее любви, не поставить ни единого пятнышка на ее чистоте. Она права — любовь сильнее смерти. Посмотрите, даже палач отошел назад. Он на ее стороне!
"Боже, — прошептала Изабелла, — Почему я решила, что он безумен?!"
Барбье спрыгнул с коня и, обнажив шпагу, ринулся на эшафот. Защитить ее — вот все, чего он хотел. Один из гвардейцев вытянул шпагу, не слишком ловко и не слишком охотно, но Барбье, не ожидавший отпора, напоролся на нее. Он удивленно уставился на украшенный гербом эфес, оставшийся торчать из его груди, и упал мертвым. Вопль пронесся над толпой. Почти случайная смерть Барбье послужила сигналом. Толпа устремилась к эшафоту. Солдат мгновенно оттеснили, впрочем, они скорее дали себя оттеснить. Целый лес рук потянулся к Изабелле. Обессиленная, она лишилась чувств.
Она очнулась на жесткой койке. Около нее суетилась немолодая лавочница в переднике, испещренном подозрительными пятнами. На лбу у Изабеллы лежало влажное полотенце. Она приподнялась и сразу увидела Орсини. Он сидел около нее на краю кровати в глубокой задумчивости, поставив локоть на колени и подпирая рукой щеку. Вторая рука была перебинтована до самого локтя и висела на перевязи.
— О Эжен! — воскликнула Изабелла, вкладывая в этот возглас всю ее страстную нежность, всю ее любовь. Он бодро улыбнулся и обнял ее одной рукой, его губы коснулись ее волос.
— Ты так долго не приходила в себя.
— Эжен, я в порядке. Но ты… Что с твоей рукой?
— Пустяки. Уже даже не болит.
— У господина маркиза раздроблены все косточки в кисти, — сердито вмешалась лавочница, приютившая беглецов. Ее звали мадам Оран, и она была убежденной роялисткой, полагая власть Изабеллы чем-то священным, пусть даже сама королева не внушала ей ни доверия, ни симпатии. — Уж постарались умельцы, бог им судья, — продолжила она. — Доктор Бор, а он лучший лекарь на нашей улице, сказал, что рука будет неподвижна, совсем. А сначала и вообще хотел отнять…
Эжен с неудовольствием глянул на непрошеную помощницу.
— Мадам Оран, не пугайте ее величество. Все это глупости. И позвольте нам немного побыть наедине.
Когда она вышла, Изабелла порывисто обняла мужа и, не удержавшись, расплакалась.
— Ну что ты, Изабелла, не надо, — уговаривал он ее. Но она никак не могла успокоиться.
— Я так испугалась за тебя, — твердила она.
Конечно же, оставаться в столице было больше чем опасно. Необходимо было скрыться как можно скорее. Скоро вопрос решился сам собой. На другое утро, едва открыв глаза, Изабелла увидела перед собой Жанну де Миньяр.
