– Его дочь? – задыхаясь, спросил Жан, когда они освободили девушку.

– Нет, – прохрипел Боннемэр, – она продавщица в лавке дамских шляпок. Я ее хорошо знаю. Предоставьте ее моему попечению, я отведу ее в безопасное место…

“Вот так, – думал впоследствии Жан, – все и происходило в тот день – храбрецы, сражавшиеся с риском для жизни, вели себя с галантностью, вызывавшей подозрение, и руководствуясь правилами чести. А бездельники, трусы проявляли себя жестокими насильниками”.

Однако времени для раздумий не оставалось. Толпа подтаскивала телеги с горящей соломой, политой водой, они давали обильный дым, окутывающий подъемный мост и другие укрепления. Расчет был на то, чтобы выкурить защитников крепости. Но ветер изменился, и атакующие сами начали задыхаться. Жан Поль, Эли, Большой Рауль, галантерейщик оттаскивали их назад, обжигая себе руки.

Кругом стоял дикий шум, царило смятение и хаос. Пожарные местного квартала возились вокруг своих насосов, пытаясь залить водой жерла пушек на башнях. Их совершенно не смущало то, что струи воды не достигали и половины высоты Бастилии, они продолжали качать, обливая водой толпу.

Жан видел, как молодой плотник, взобравшись на плечи своих друзей, призывал помочь ему в сооружении катапульты. Пивовар Сантер предлагал полить каменную кладку башен смесью нарда, макового масла и фосфора, от которой они должны трескаться. Все стреляли. Рядом с Жаном молодой человек обучал свою подругу обращению о мушкетом, турок в чалме и шароварах самозабвенно стучал в барабан.

Слух Жана уловил новую ноту в реве толпы. Вернулся Юлен и привел с собой Французскую гвардию. У штурмующей толпы теперь появилась пушка, настоящая пушка. Майяр, Эли и Юлен взяли на себя командование. Орудие стало изрыгать ядра, от ударов которых о стены на толпу с башен посыпались каменные осколки.

Очень скоро дело было кончено. На башнях появились белые салфетки, привязанные к дулам мушкетов. Жан присоединился к группе людей, возглавляемых Майяром, которые несли длинную доску. Они перебросили ее через ров, и Жан и другие стали прыгать на ней, чтобы весом своих тел укрепить доску. После этого Майяр прошел по пружинившей доске и принял условия сдачи:

Пощады всем, гарантия неприкосновенности всем сдавшимся.

– Принято! – закричал Майяр. – Ручаюсь честью офицера!

Юлен и Эли повторили вслед за ним, и был опущен второй подъемный мост.

Неожиданно орда орущих, ругающихся безумцев хлынула в крепость, стреляя, круша все, что попадалось им на глаза. Ворвавшиеся следом за первыми, после них стреляли в тех своих товарищей, которые оказались внутри здания.

Жан Поль вместе с Юленом, Эли и Майяром с оружием в руках пытались защитить пленников.

Все было бесполезно. Толпа приветствовала швейцарцев, стрелявших в них, приняв их за арестантов из-за их синей формы. Одновременно ворвавшиеся, как дикие звери, набросились на инвалидов, которые все до единого отказались стрелять в народ. Несчастному старику, который выбил факел из рук де Лонэ и предотвратил взрыв тюрьмы, трижды вонзили в грудь саблю и отрубили руку, ту самую руку, которая спасла жизни его мучителей, и насадили ее на пику, чтобы пронести ее по улицам.

Несмотря на все усилия Жан Поля и его товарищей, пять офицеров и три старых солдата были зарезаны на месте. Жан Поль и Юлен, шатающиеся от усталости, заслонили де Лонэ своими телами. Однако в воротах здоровенный бандит догнал их и разрубил коменданту Бастилии плечо. На улице Сент-Антуан толпа набросилась на них, сорвала с де Лонэ шляпу, вырывала у него волосы, плевала ему в лицо, наносила удары.

Жан Поль отбивался саблей, нанося удары плашмя, Майяр и Юлен защищались прикладами мушкетов и таким образом довели истекающего кровью, избитого старика до сводчатой галереи Сен-Жан.

Однако им ничего не помогло. Орущие, визжащие мужчины и женщины повалили на землю даже великана Юлена. Жан оборонялся один, оттертый от Майяра. Охваченный яростью, он даже сумел расширить пространство вокруг коменданта, когда увидел в толпе знакомую тоненькую фигурку. Девушка обращала свой невидящий взор в разные стороны, на ее прелестном лице отражалось полное замешательство.

– Флоретта! – закричал Жан.

Она посмотрела в ту сторону, откуда раздался его голос, а он выждал мгновение, что оказалось ошибкой, потому что это отвлекло его внимание как раз настолько, чтобы бородатый бандит занес свой мушкет и обрушил приклад. Жан среагировал и отпрянул в сторону, но опоздал на какую-то секунду и получил скользящий удар. Он упал, и тьма опустилась на него. Он услышал, как рев толпы отодвигается и совсем затихает. Он ощутил, что его освободили от огромной тяжести и он уплывает к тихому берегу тьмы.

Всего через несколько минут, насколько он мог судить, до его сознания долетел тихий сладкий голос, называвший его по имени. На его лицо капали крупные слезы. Он услышал ее плач.

– Жан! О, они убили его! Жан, Жан, – этого я не переживу! Жан, ради Бога, не покидай меня…

С огромным усилием он открыл глаза.

– Я не покину тебя, маленькая Флоретта, – прошептал он. – Никогда…

Она склонилась над ним и стала покрывать его лицо поцелуями, бормоча от радости какие-то бессмысленные слова. Он оперся на руку и немного приподнялся. Ему открылась такая картина.

В агонии отчаяния де Лонэ оттолкнул мучителей с криком:

– Убейте меня! Во имя милосердия Бонсия, убейте меня!

В тот же момент дюжина штыков вонзилась в него, толпа сбросила его тело в канаву, и кто-то сунул саблю в руку мужчине, которого де Лонэ оттолкнул, с криком:

– Отруби ему голову! Это твоя привилегия, потому что это тебя он ударил!

Всего несколько дней назад Жан сунул горсть монет толстому простаку, держащему сейчас в руках саблю. Этот человек был поваром, потерявшим место, потому что аристократы, у которых он служил, бежали. Сейчас этот идиот стоял, ухмыляясь и пытаясь отрезать голову мертвому старику, который был офицером и джентльменом в лучшем смысле этих слов. Идиот отбросил саблю и вытащил из кармана небольшой нож с черной рукояткой.

– Работая поваром, – горделиво объявил он, – я научился разрубать мясо!

Он нагнулся и отрезал голову де Лонэ.

Толпа подхватила ее, насадила на острие вил и двинулась дальше.

– Что это, Жан? – прошептала Флоретта. – Что они делают?

– Ничего, – ответил Жан. – Просто шумят.

Он встал на ноги и взял ее за руку, подумав: в этом новом мире, создаваемом нами, быть слепой – счастье.

И он повел ее прочь сквозь беснующуюся толпу.

– С меня довольно, – заявил Жан. – Завтра я подаю в отставку!

Пьер улыбнулся. Улыбка получилась кривая.

– Рискуя показаться назойливым, – манерно протянул он, – могу только сказать…

– То, что ты уже говорил мне. Все правильно, ты действительно это говорил. Но даже ты не мог предвидеть, какими жестокими зверьми становятся люди…

– И все-таки, Жан, – вмешалась Флорет-та, – их так жестоко угнетали…

– Знаю. Но они сражались за то, чтобы покончить с насилием, не для того, как я наивно полагал, чтобы в свою очередь стать насильниками. Думаю, ни Пьер, ни я, ни кто-либо из тех, кого я знаю, тысячи раз рисковали жизнью не для того, чтобы отдать Францию парижским уличным демагогам…

Он встал и прошел туда, где сидела Флоретта. На коленях у нее лежал предмет, напоминающий рамку для картины. Под ним была прилажена деревянная досточка, в которой острым ножом вырезаны буквы алфавита. Используя этот трафарет, она могла выводить буквы и таким образом учиться писать. При ее проворных пальчиках она делала замечательные успехи.

– Отложи это, – сказал он. – Пиши без него.

Флоретта последовала его совету. Медленно вывела она его имя, потом свое и протянула ему, чтобы он посмотрел. Буквы были начертаны неуверенной рукой, строчка ползла вниз, но разобрать буквы было можно.

Пьер заглянул через плечо Жана.

– Почему бы тебе не сделать ей другую рамку с плоскими линейками? Она могла бы писать между ними, и линейки не давали бы сползать строчкам.