К чаю Виктор купил пирожные во французской кондитерской. И опять:

«Ой, мои любимые! Суфле! А это что? Парфе?! А это, безе, что ли? Какая красота!» Она с нетерпением ожидала, когда он, наконец, пригласит ее к чаепитию. А Виктор все мудрил с заваркой, одновременно заваривая разный чай в разных чайничках. Потом накрывал их полотенчиками. Потом следил по часам: для этого сорта пять минут, а для того – семь. Потом медленно разливал на чашкам и заставлял вдыхать аромат, и просил не торопиться пить, а именно насладиться всей этой чайной церемонией, антуражем и атмосферой «приятности», которая создавалась на Никиной кухне.

Ника не особенно разбиралась в сортах. Ей хотелось кинуть в чашку лимон, но Виктор не разрешал, говорил, что пропадет аромат и вкус изменится. А она не слушала, хватала лимон, он шутливо обижался, пытался перехватить ее руку с лимоном. Они влезли в крем от пирожного, перепачкались, расхохотались, облизывали пальцы друг друга, потом стали целоваться... прямо здесь, на кухне, над всей своей чайной церемонией.

Чай попили, пирожные съели. Самое время перейти в спальню. И он уже было потянул ее за руку, и игриво щекотал запястье, и ворковал уже что-то интимно-возбуждающее... А она упиралась. Не игриво, не интимно. По-настоящему. Не с целью завести, пробудить желание или, как говорят, распалить. Нет, совсем наоборот. Шаг сделает, не в силах ему сопротивляться, и стоит. Он вновь потянет ее за руку, она опять – маленький шажок и стоит.

– Ты чего, Ник? – удивился он. – Что-то не так?

Она стушевалась, замялась.

«Ничего себе! За столько лет никогда ничего подобного!» – успел ошарашенно подумать он.

– Что случилось? – спросил он серьезно. Игривость моментально слетела с него. Он вдруг почувствовал тревогу.

– Ничего не случилось... Не хочется что-то...

Он отпустил ее руку.

– Ну ты скажи: может, плохо ты себя чувствуешь или не в настроении? Я же пойму.

– Я нормально себя чувствую... И настроение хорошее... Просто не хочется.

Тут он сник окончательно. Ничего себе! Он так старался ей угодить, удивить ее. Он выбирал для нее ее любимые пирожные, он целый час консультировался с продавцом-китайцем, какой чай выбрать, чем один сорт отличается от другого, какие секреты заварки существуют, когда какой чай лучше пить вечером или утром и почему.

И сахар этот дурацкий выбирал еще минут пятнадцать. Ну не дурацкий, конечно. Хороший сахар. Только никакой радости от него. Вот лежит он, пожалуйста, выбирай на любой вкус: белый, коричневый в виде сердечек, прозрачный, бесцветный малюсенькими кусочками...

Он летел к ней, бежал, стремился, он хотел порадовать ее. Порадоваться вместе с ней... Она всегда ценила его творческий подход в их отношениях, его энергичность, подвижность, креативность. Ей всегда нравилась активность Виктора, неравнодушие, генерация идей. Не было случая, чтобы она не восхитилась им, не поблагодарила... Не было случая, чтобы она не захотела его. Сегодня впервые! И это было страшно!

Он уговаривал себя: «Ну и что! Такое у всех бывает. Она же живой человек!» Но сердце почему-то не уговаривалось. Сердце почему-то загрустило и свернулось в маленький комочек. Комочек закатился куда-то за грудину и начал болеть... Было неудобно. Физически неудобно. Ни достать его оттуда, ни погладить, ни успокоить. Он гладил грудную клетку, но гладилась только кожа. До маленького комочка было не достать.

Ника усадила Виктора в большой комнате, включила телевизор. Шла юмористическая передача. С великим трудом смотрел он на экран. Все эти развлекательные программы Виктор считал страшной глупостью и по доброй воле никогда не смотрел. Теперь у него вдобавок к сердцу свело и челюсти от дурацких шуток дурацких юмористов. Но он сидел как истукан. Ника сидела рядом. И непонятное напряжение повисло между ними. Откуда оно? Что такое происходит? Он же явно осознает – что-то происходит. А что именно, понять не может.

– Ник... Я пойду, наверное... – Он сделал неуверенную попытку встать, хотя вставать и уходить ему совсем не хотелось. Но и тупо сидеть перед глупым экраном было бессмысленно. Виктор не за этим приходил к ней. Впрочем, опять же странно: а зачем он приходил? Значит, переспать – нормально. А скоротать вечер у телевизора – не просто ненормально, а неприемлемо и даже страшно?! Причем так страшно, что аж сердце закатилось в угол грудной клетки.

– Я пойду... – с сомнением повторил он и со второй попытки встал.

Она не остановила его. И опять он заволновался. Ника всегда просила:

– Ну, дорогой, ну побудь еще... Хоть чуть-чуть... Хоть минуточку...

И всегда обнимала до последнего. И всегда норовила поцеловать – в сотый, в тысячный раз... Пусть в дверях, чуть ли не на лестничной клетке...

Неважно куда, куда придется – в щеку, в веко или в ладонь, или хотя бы скользнуть губами по пальцам... Он чуть ли не вырывался из ее объятий, из ее шепота, из полных страсти признаний: «Люблю, люблю!» Он сам вечно оттягивал момент расставания, не желая уходить и понимая в то же время, что и дома ждут, что поздно, что еще ехать, и неизвестно, какая ситуация на дорогах. Пробки теперь и днем и ночью, никакого спасения от них... И в этой двойственности было столько живого интереса, столько истинного обоюдного чувства, столько неутоленности и нового желания, что он обожал эти моменты прощания. Обожал чуть ли не больше самого процесса любовной игры. Потому что их процедура расставания была частью той же игры. И какой игры! В ней была ненасытность, недолюбленность, обещание новой встречи... Они, еще не простившись, думали о следующем свидании. Они уже скучали, уже ждали, уже грезили новым слиянием.

А сегодня? Сегодня – что-то из ряда вон.

– Ты расстроился? – Она нежно погладила его по голове.

Он хотел сказать: «Нет, что ты?» И не смог. Отвел глаза... Потом потерянно взглянул на нее, протянул руку, потрепал за ушко. У них так было принято: напоследок она гладила его по голове, а он нежно ласкал ее ухо. В этот раз ритуал был соблюден. Только обычно движения его были игривы, а на этот раз получилось грустно.

– Пока!

– Спасибо! Спасибо за чай!

У лифта он обернулся. Ника стояла в дверях. Такая желанная, такая своя и такая непонятная. Он не мог долго смотреть. А лифт, как назло, не торопился. На его счастье, в глубине квартиры зазвонил телефон. Она встрепенулась, махнула рукой – пока! И закрыла дверь.

А в другой раз Ника была, наоборот, активная! Такая возбужденная! Сама проявила инициативу, сама потащила его в спальню. Он-то, ошеломленный прошлым визитом, не очень-то смел был на этот раз. Зато она разошлась не на шутку. И была настолько игрива, откровенна, нежна и страстна одновременно, что он почти забыл то прошлое, неудачное свидание. И был с ней предельно ласков, мягок, предупредителен. Не дай бог спугнуть! Не дай бог!

«Значит, ничего страшного в прошлый раз не случилось! Просто была не в настроении. Ну с кем не бывает?!» – ликовал он. Ликовать-то ликовал, но понял вдруг, отчетливо понял: он зависим от нее. Ничего ведь страшного не произошло, ничего особенного не случилось, а он запаниковал, испугался, он абсолютно не готов к изменениям в их отношениях. Его в настоящем все устраивает, он опасается даже мысли о каких-то изменениях...

Ничего себе зависимость! Жил, казалось бы, спокойно, особенно не отдавая себе отчета ни в глубине чувств, ни в силе эмоций... А чуть что – и выясняется: страшно! Очень страшно потерять ее расположение, лишиться ее внимания, перестать вызывать желание. Не просто страшно, а немыслимо! Виктор впервые допустил мысль: а вдруг она увлечется еще кем-то? Вдруг кто-то сделает ей предложение? Мысль-то он допустил, а вот до ответа в своем внутреннем монологе не смог подняться... Отбросил, отложил на потом, задвинул в дальний ящик своих самых сокровенных и потаенных размышлений.

Да, наверное, это бегство от самого себя. Да, скорее всего это самообман. Да, это очень похоже на страуса, который голову в песок. Ну и пусть! Ну и что? Зато так легче. Так можно жить. И ничего внутри не ноет, не болит. И сердце не скатывается в мелкий комочек, и не прячется далеко за грудиной, и не стонет там тихо и жалобно...