Священник, Вахин Бертен, был полным высоким мужчиной, чьё гладковыбритое румяное лицо наводило на мысли о благотворном влиянии праведного образа жизни на состояние здоровья. Его сестра, под стать ему, оказалась пухленькой хохотушкой, и её внешность резко контрастировала с мрачной одеждой родственницы священнослужителя. Вопреки моим опасениям, ни тот, ни другая не стали поднимать религиозные вопросы и требовать моего немедленного приобщения к таинствам их ереси. Священник говорил исключительно о погоде, об открытии курортного сезона и о том, сколько в настоящем году предвидится приезжающих. Говоря по совести, он отмерил эти несколько фраз в самом начале разговора, после чего полностью сосредоточился на чае и горячей булочке с маслом. Его сестра, напротив, как открыла рот, так не умолкала до самого конца визита. Её интересовало всё: мода в Дейстрии, правда ли у нас не ходят серебряные монеты, какой доход приносят церковные приходы на курортах в сравнении с другими областями страны и правда ли, что дейстрийки мечтают походить на вампиров и поэтому губят здоровье свинцовыми белилами.

Я не успевала отвечать, как в меня выстреливали следующим вопросом, и больше всего происходящее походило на самый строгий допрос — если бы, конечно, госпожа Бертен прислушалась хоть к одному ответу.

Когда визитёры ушли, я вздохнула с облегчением, а госпожа Дентье как ни в чём не бывало заметила:

— Хорошо прошёл чай, не правда ли? Вы так чудесно поладили с моими гостями!

Я не нашла, что ответить на столь неприкрытое лицемерие.

На следующий день визит наносили уже мы, «забежав на две секундочки после обеда» к главному почтальмейстеру города. Он был вдовец, худ, усат, сравнительно молод, но, видимо, рано женился, потому что, едва мы зашли, как его почти взрослая дочь предложила нам шоколада. Госпожа Дентье прошептала мне на ухо, что почтальмейстеру давно пора жениться, но это не вызвало во мне должного интереса. Хозяин дома со всем радушием предлагал мне не стесняться, если я захочу написать кому-нибудь письмо или отправить подарок. Казалось, работа на почте даёт ему возможность со всей широтой проявить своё великодушие, вовсе не являясь профессиональной обязанностей. Хозяюшка — как с полной серьёзностью обращались к незамужним женщинам, даже когда в гостях были они, а не наоборот — говорила о качестве шоколада и курортных кавалеров. Последних она оценивала весьма и весьма низко, особенно по сравнению с шоколадом, а её отец только добродушно посмеивался, выслушивая из уст дочери критику сильного пола.

Третий день мы посвятили портнихе, и к вечеру от достоинств шалей, лент, зонтиков и шляпок, а также шёлка, хлопка, льна и тонкой шерсти у меня разболелась голова.

Поэтому на четвёртый день мне милостиво было позволено остаться дома, что, однако, не уберегло меня от новых знакомств. Хотя госпожа Дентье и обещала дать мне отдых, она не подумала, что может меня утомить, приведя на обед свою лучшую подругу, с которой её связывала самая нежная дружба ещё с раннего детства — хозяйку Перте, жену синдика гильдии городских стрелков. Признаться честно, это была совсем не та встреча, которой ждёшь с нетерпением. Общение с роднёй человека, призванного охранять Острих в частности от таких, как я, вызывает дурные предчувствия. Но делать было нечего и я, вежливо поддакивая, весь вечер слушала о молодом хозяине Перте, самом умном мальчике и отзывчивом сыне на свете, который не далее как через две недели закончит учиться в столице и вернётся домой, к родителям. О муже и его работе хозяйка Перте предпочла не говорить ни слова.

Как ни странно, все эти визиты и знакомства, хотя подчас утомляли и вызывали известные опасения, приносили больше радости, чем я готова была признать вслух. Разнося когда-то шляпки, заходя в богатые дома с чёрного хода, вынужденная часами дожидаться, когда господа соизволят обратить на меня внимание — разве не мечтала я поменяться с ними местами? Размеренная жизнь, отсутствие серьёзных дел и забот, неспешные, ничего не значащие разговоры…

Идиллия закончилась, не успев толком начаться. Проводив до дверей засидевшуюся допоздна госпожу Перте и попрощавшись на ночь с хозяйкой, я поднялась к себе в комнату и, уставшая после напряжённого разговора с женой синдика, принялась раздеваться. Едва дотянувшись до шнуровок корсета, я с трудом распустила верхние петли и только после этого сообразила, что, по легенде, с детства привыкла всегда и во всём пользоваться помощью слуг. Самостоятельно затянуть шнуровку я была не в состоянии, но мужественно предприняла такую попытку.

Несколько минут я безуспешно выламывала себе руки, пока со стороны окна не донеслось деликатное покашливание. При виде напарника я испытала привычные уже чувства облегчения — с ним не случилось никакой беды! — радости — он пришёл, и не бросил меня одну — и напряжения, которое я всё ещё испытывала, оставаясь ночью наедине с мужчиной. Сегодня чувство напряжения усилилось из-за бесстыдной острийской моды: под изучающим взглядом не-мёртвого я мучительно ощущала обнажённость своих плеч и не знала, куда глаза девать при виде его выставленных на показ икр. Довольно стройных, надо признаться.

Я впустила вампира в комнату и скорее потянулась за накидкой, однако не-мёртвый удержал меня за руку и весьма бесцеремонно оглядел, уделив особенное внимание открытым плечам, шее и груди, которая из-за распущенных верхних петель корсета обнажилась почти как у простолюдинки. После этого беспардонного осмотра вампир произнёс с явным одобрением в голосе:

— Знаешь, Ивона, острийская мода не лишена приятственности.

Я выдернула руку и отвернулась, поступив, как выяснилось, опрометчиво: на плечи немедленно легли холодные пальцы мертвеца, и сидевший на подоконнике напарник медленно притянул меня к себе, вынудив прислониться к его ногам.

— Определённо эта мода мне нравится, — шепнул вампир мне на ухо и провёл рукой по шее от подбородка через горло к плечам. Меня передёрнуло от его ледяного прикосновения, но напарника это ничуть не смутило.

— Ты бы знала, как я хочу твоей крови, — продолжал шептать вампир. Я рванулась прочь из смертельных объятий, но не достигла успеха.

— Ш-ш! Не сейчас, — пообещал вампир и, к моему несказанному ужасу, прикоснулся губами к шее, туда, где под кожей напряжённо билась синеватая жилка. Я замерла в ожидании острого и болезненного укуса.

— Ты мне не веришь? — засмеялся не-мёртвый, проводя по коже языком. Я протестующе вскрикнула, но он только крепче сжал пальцы на моих плечах.

— Ш-ш, Ами, — нежно прошептал напарник. — Не мешай мне.

Я передёрнула плечами, стараясь вложить в это движение всё отношение к подобному тону: так вампир обычно разговаривал со своими жертвами.

— Ну и что? — возразил моим мыслям вампир. — Сколько раз я пил твою кровь? И разве не ты делилась ей добровольно?

Не найдя возражений, я ничего и не ответила. После того случая в К*** он ни разу не пил мою кровь, и я почти научилась его не бояться — напрасно, как теперь оказалось.

— Тебе и сейчас нечего бояться, глупенькая моя девочка. Просто расслабься и позволь мне…

— Зачем ты пришёл? — резко перебила я его.

— Ты мне не рада, моя дорогая?

— Нет, но у тебя ведь должно быть ко мне какое-то дело.

— А если я пришёл навестить тебя? — засмеялся вампир. Он, видимо, коснулся моего сознания, потому что перед глазами у меня всё поплыло, ноги ослабли и спустя несколько минут я обнаружила себя полулежащей в объятьях вампира, который как раз возился со шнуровкой.

— Не трогай! — хотела выкрикнуть я, но не смогла издать ни одного звука, так и лежала вялая, бесчувственная, покорно подставляя лицо, шею и плечи под ледяные поцелуи.

— Я доволен тобой, моя девочка, — говорил между тем напарник, не замечая, как я ёжусь от неудобства и холода. — Ты превосходно играешь свою роль, можно даже сказать, полностью в неё вжилась.

В голосе вампира звучала неприкрытая издёвка: он не мог не увидеть в моём сознании, как я когда-то мечтала о том образе жизни, который теперь вела «по легенде». Не мог не замечать неизбежных ошибок, которые я допускала, увы, слишком часто.