Прав мой молодой друг: легче стало! Свободнее дышится… Теперь могу продолжить исповедь. На чем я остановился? Ага, вспомнил…

А губернатора все-таки убили. Рассказывали, что генерал-губернатор во всех своих регалиях мужественно и грозно восседал в единственном городском фотоателье Ильи Абуладзе перед нарисованными на холсте озером с лебедями, раскидистой пальмой и колоннадой, когда появился человек, лицо которого было прикрыто черным башлыком, и, сказав: «Будь здоров, генерал!», всадил ему в самое сердце бибут — небольшой кинжал — и тут же исчез. Потрясенный фотограф и слова не мог вымолвить, не только закричать: в груди от ужаса не осталось воздуха! Были слухи, будто сцена убийства запечатлелась на пластинке, но догадливый фотограф постарался ее засветить, чтоб не таскали по дознаниям и судам…

Года полтора искали убийцу, не нашли, но шестнадцать старших реалистов сослали на каторгу и ввели в училище жандармский надзор. Как говорится, после дождя надели бурку.

В ту пору мне казалось нелепым грозить кулаками государю: вроде как бить в сердцах палкой гранитную гору. Да и отец предостерегал, чтоб я держался подальше от таких людей, ибо рожден для блестящей карьеры и с бунтовщиками мне не по пути. Князь Уцуми уверил себя, что я принесу славу нашему роду, и главной его заботой и надеждой сделалась моя судьба. Великая вера отца окрыляла и вдохновляла меня, в мечтах я рисовал будущее, как сказочный герой Палдакуч, что строил во сне себе дворец из золотых и серебряных кирпичей. Так многоцветная радуга влечет любознательный взор и рождает желание ощупать этот удивительный, чудесный мост.

Недолго мне довелось щеголять в шинели реального училища, которая, по словам матери, необыкновенно мне шла. «Оглянись, сынок, — говорила она, улыбаясь, — все девушки исподтишка смотрят на тебя с восторгом и умилением»… Как всякая мать, она не хотела отпускать сына далеко от дома, но догадывалась, что задумал отец.

Дома жизнь складывалась все сложней и тревожнее. Моя сестра Хадижа выросла и расцвела необычайно. Приехав на каникулы, я сперва даже ее не узнал, пока не подошла и не сказала робко: «Какой ты стал большой, брат!» Красивая дочь в семье горца — всегда беда и тревога. В этот раз отец доверительно поведал мне о неслыханном оскорблении: горбатый лудильщик Арсланбек осмелился просить для своего сына, — да, да, для моего друга детства, — для Таймаза руку Хадижи. Признаться, я не видел в том ничего предосудительного, но отец возмущался и кипел… Помню, я сказал:

— Наверное, я встречу Таймаза, отец, и поговорю с ним…

— Незачем. Да и нет его здесь.

— Где же он?

— Я выселил лудильщика из своих владений. А Таймаз, говорят, связался с дурными людьми.

— С кем, отец?

— Его видели у разбойников в Большом ореховом лесу.

— Таймаза?! Быть не может!!

— Да, его… Уж не конец ли света наступает: лудильщик сватается к княжне!.. И дочь меня осрамила…

— Как? Что ты говоришь, отец!

— Ее видели у ручья с Таймазом. И не раз.

— Может, они любят друг друга?

— О чем ты говоришь? Что такое любовь? Позор на мою седую голову! Да еще этот луженый медяк смеет мне угрожать!

— Кто угрожает? Таймаз?!

— Да. Ну, я о нем уже сообщил куда следует…

Теперь забеспокоился и я: нелегко так терять друзей.

Мать рассказала подробнее: да, Хадижа и Таймаз встречались; однажды Таймаз даже спас сестру от взбесившегося буйвола… Мать рассуждала разумнее: зачем так сердиться? Надо мирно, без ссоры уладить дело. Время сейчас тревожное. Зачем нужны лишние враги?

Теперь Хадижу не выпускали из дворца: жила как в заточении.

Когда я попытался поговорить с сестрой, она зарделась, заплакала и ушла к себе.

Мать намекала, что я, мол, уже взрослый: не грех бы поглядеть на девиц. Но в ту пору я на девушек смотреть боялся, обожествлял их… Нравы тогда были суровые, — не то что коснуться руки или поцеловать девушку, не смели подойти ближе чем на пять шагов. Не то что теперь! Знаю, почтенные мугринцы, вас самих это немало тревожит. Растут города. Теснота. Транспорт. Институты, общежития… Поневоле сталкиваются девицы и парни, нарушаются древние обычаи… Сам видел, когда навещал дочь в институте. Но мое возмущение вызвало у дочери только улыбку. Такие перемены неизбежны, тут мы с вами бессильны…

Все-таки пришлось мне расстаться с домом, снять форму реального училища: при содействии шамхала Тарковского отец определил меня в кавалерийскую офицерскую школу Баку, город амбалов — носильщиков с седлами на спинах, согбенных угрюмых рабочих, продавцов артезианской воды и сказочно богатых нефтепромышленников.

Через два года отец навестил меня. Князь был удручен: аулы Кара-Кайтага то и дело выходили из повиновения, в горах распространился разбой, власти были бессильны… Опасаясь угроз Таймаза, который собрал отряд головорезов, отец решил поскорее выдать замуж Хадижу и просватал ее за сына одного из влиятельных казикухумцев. Словом, поступил по старой горской поговорке: не выдашь вовремя дочь замуж, жди беды!

Жених, понятно, пожелал увидеть невесту, поехал гостем, но в Большом ореховом лесу его захватили и ослепили, а наутро князь получил письмо от Таймаза: «Так будет с каждым, кто посмеет глазеть на свет моих надежд»… Разъяренный князь разыскал и арестовал горбатого лудильщика Арсланбека. Чувствуя, что над семьей собираются тучи, я посоветовал отцу, как бы горько ни было, смирить гордость и выдать Хадижу за Таймаза, а лудильщика освободить. Но князь был непреклонен и уехал, готовый скорее умереть, чем отдать дочь сыну Арсланбека.

Дома князь решил тайком укрыть Хадижу в ауле Хунзах, но не успел: Таймаз во главе своего отряда ворвался во дворец, освободил Арсланбека, а Хадижу увез неведомо куда. Когда я думаю об этом, мне кажется, что здесь не обошлось без ее участия: наверное, сообщила, что князь собирается ее куда-то перевезти, и с радостью встретила Таймаза.

Князь Уцуми не выдержал такого удара, сник, сразу постарел.

Я уже было собрался оставить школу и вернуться домои: так сказать, защищать родовой очаг от молочного брата и родной сестры, ибо наступало время каждому мужчине хвататься за свою папаху. Но тут грянула первая мировая война, и я с радостью отправился на закавказский фронт сотником Дагестанского конного полка, которым командовал генерал Санжиев, калмык. Признаться, я ликовал, уверенный, что наконец начинает сбываться предсказание о моем блестящем будущем.

Отец при таком известии поморщился, ему хотелось, чтоб сын остался в Дагестане, но промолчал.

Перед отъездом в армию я посетил родной дом.

Утром во дворе ждали оседланные лошади.

— Нас пригласил Али-Султан, — сказал отец.

Я уже говорил: имя Али-Султана из Губдена, друга и свояка князя Уцуми, славилось в горах. Если у горца родился сын, ему желали: пусть вырастет таким, как Али-Султаи!

Лишь по дороге узнали: Али-Султан выдавал замуж старшую из дочерей. Вы знаете, красота губденских девушек издавна славится в Дагестане! Моя мать тоже была губденкой.

Потом не раз я вспоминал эту свадьбу.

Встретили нас объятиями, посадили на почетные места, устланные сумахами. Рядом сел молодой хозяин Гарун, единственный сын Али-Султана. Хвастаясь, стал рассказывать, как накануне в ущелье Ара-Дирих на охоте схватился с раненой медведицей, показывал свежие шрамы на руке и лице. А свадьба была в разгаре. Не раз меня приглашали танцевать, и все время приглашала одна и та же девушка, совсем юная, стройная, как камыш, хрупкая, как стекло, чернокосая и черноглазая, звонкоголосая певунья. Вот она бьет в бубен и напевает: