Дюйм. Два. Три… Вот уже съеден целый виток спирали и… Мне кажется? Нет, совершенно точно: скорость увеличилась. Возможно, потому что действия стали привычными… Ну же, давай! Осталось совсем немного. Осталось…
Сознание затопила вспышка ослепительного света. Света, через который, словно через кисею, проступили краски и звуки.
Однозубая пасть кайла вгрызается в скалу. Удар. Удар. Удар. Кусок породы откалывается и шлёпается у ног рудокопа. «Посмотри-ка, дядя, какая богатая здесь жила!» — «И верно… Продадим с выгодой, и у твоей жены будет обновка к празднику!..» Запылённое лицо прорезает широкая улыбка. Улыбка, наполненная нежностью…
Глиняная купель принимает в свои объятия ворох осколков, чтобы вытащить железо из той норы, где оно до сих пор пряталось. И нестерпимо яркий ручей будущей стали шествует в мир. «Переплавка закончена, отец». — «Да, славно получилось… Ты сделал всё, как я говорил?» — «А как же! Коваться будет легко, а прочности можно только позавидовать!» — «И то верно… Плесни-ка мне воды, да постуденей!..»
Ритмичные удары молота плющат и вытягивают упрямую полосу. Но разве железо может сравниться упрямством с простым человеком, изо дня в день занимающимся одним и тем же тяжким, но таким нужным трудом? «Папа, папа!..» — «Чего тебе, егоза?» — «А ты сделаешь мне куклу? Ты обещал!..» — «Сделаю, моя красавица, конечно. Сделаю. Только дай мне закончить работу…» В усталых глазах искры горна пляшут рука об руку с отцовской гордостью за чудную девчушку…
Пустота обернулась, посмотрела на меня, щуря бархатно-чёрные глаза и… Слизнула кусочек мира.
Вместе с обрывком прута в Нигде и Никогда растворилось всё то, что я видел. Исчезла память о натруженных и уверенных ладонях, о тёплом взгляде из-под припорошенных горной пылью ресниц. Исчезло так мало и… так много! В Гобелене лопнула первая Нить, и её стон отточенным лезвием рассёк моё сознание. Не душу, нет — мне такая роскошь недоступна, — а всё то, что я узнал и мог бы узнать. Наверное, мог бы. Но теперь… Нет, этого не должно быть!
Это не разрушение. Это не уничтожение. Это… Это гораздо страшнее! Стирается то, что составляет самую основу существования… Рассыпается прахом, но даже этот прах не остаётся в моих ладонях, а тает, словно снег на весеннем солнце… Каждая частичка мира хранит память о мгновениях, текущих в вечность. Хранит, сверкая каплями росы на траве, грея ласковыми лучами закатного солнца, гладя щёки ветром с отрогов далёких гор. Хранит. Пока я до неё не добрался. Но после меня не остаётся НИЧЕГО. Ни мира, ни памяти о нём. Я вычёркиваю целые страницы, целые главы. Выдираю листы. Разве я этого хотел? Я всего лишь хотел быть свободным…
Мерзким, ни на что не похожим зверем Пустота карабкалась дальше, сыто урча. Карабкалась по звеньям цепи, словно моль, подъедая новые Нити Гобелена. А сознание услужливо подсказывало мне, где, как, когда и кем было создано то, что разрушается сейчас по моей воле.
Нет, я не хочу!
И что-то внутри проскрипело: поздно. Ты не можешь ЭТО остановить. Ты слишком слаб.
Да, я слаб! И… меня опять обманули! Проклятая Мантия! Почему ты не сказала ВСЕГО?
«Потому что есть вещи, которые невозможно объяснить…» Тихий всплеск где-то вдали.
Мерзавка! Что же мне делать?
«Ты получил то, что хотел… Свободу…»
Но не такой же ценой!
«Разве тебя волнует цена?»
Да, волнует!
«Тогда ты должен знать, как поступить…»
Но я не знаю!
«Подумай… Решение прямо перед тобой…»
Решение… Какое решение? Я не вижу ничего, кроме ненасытного чудовища, которое вырвалось из повиновения… Из повиновения? Значит, оно всё-таки подчинялось мне? Оно подчинялось, пока… Пока сидело взаперти! Следовательно, его просто нужно вернуть… Вернуть… Вернуть…
Как? Приказать? Я никогда не умел приказывать, и сейчас не хватит всего моего упрямства, чтобы голос зазвенел сталью. Но если невозможно ненавидеть, остаётся только…
Хороший пёсик, иди к папочке… Ну же… Послушай… Я тебя так люблю… Нам будет хорошо вместе… Иди сюда, я тебя поглажу…
Разрушение приостановилось. Пустота задумчиво наклонила уродливую голову, прислушиваясь к моим просьбам.
Я тебя жду, мой хороший… Возвращайся назад, пожалуйста! Зачем тебе всё это? Разве я плохо тебя кормил раньше? Иди ко мне…
Зашуршала дверь. Это ещё что за… Ах, кузен же обещал прислать одеяло! Только Киана мне сейчас для полного счастья и не хватало… Я уже почти держу своего пса за загривок… Почти…
— Не ходи сюда! Закрой дверь и скажи Ксаррону… Скажи, что он был прав: я выбирал себе не тех противников.
Пустота недовольно взрыкнула.
Всё хорошо, мой дорогой… Сейчас я почешу твою шею… Иди ко мне… Я так тебя жду… Иди же… НА МЕСТО!
Толчок возвращения был так силён, что отбросил меня назад, протащил по полу и впечатал в заднюю стену комнаты. Но, ударяясь затылком о щербатый камень и теряя сознание, я закрывал глаза совершенно спокойно, потому что знал: зверь всё-таки вернулся туда, где должен быть. Туда, где нет ничего, кроме него самого и… кроме меня.
* * *
Мне стыдно смотреть миру в глаза. Очень стыдно. Наверное, именно поэтому я никак не могу решиться и проснуться. Проснуться окончательно и бесповоротно. Дремота стала тягостной и противной, но, даже такая, она лучше, чем бодрствование. Лучше, потому что можно делать вид, будто ничего не произошло. Будто я всё тот же Джерон, что и прежде… Но ведь уже не тот, верно? И я не смогу прятаться от самого себя вечно. Не смогу. А как хотелось бы…
— Ты собираешься покинуть постель или предпочитаешь всю оставшуюся жизнь ходить под себя?
Это мой кузен. Острит, по своему обыкновению. Острит удачно. Собственно говоря, с таким обширным жизненным, и не только, опытом и я бы откалывал очень и очень смешные шутки… Ну по крайней мере я бы считал их смешными, и этого было бы довольно.
— Я знаю, что ты не спишь. Хватит притворяться!
Я и не притворяюсь. Больше всего на свете я хочу навсегда остаться в объятиях сна. Хочу, но сон… Сон со мной не согласен и медленно, но верно сдаёт позиции. Эх ты, трус… Испугался Ксаррона? Я вот, например, его нисколечко не боюсь. Да! Чего мне бояться Ректора Академии, создателя и вдохновителя Тайной Стражи и собственного кузена, если одним движением мысли могу опрокинуть весь этот мир… О нет!
Я застонал и открыл глаза.
— Почему не оставил меня в подвале? Всем было бы спокойнее.
— Не думаю. Мне не улыбалось в один прекрасный момент ощутить, что пол проваливается под ногами.
Ксо сидит на подоконнике. Сидит в своём обычном, а не «здешнем» облике, и это говорит о многом. Например, о том, что кузену глубоко наплевать на соглядатаев, буде таковые имеются. А если Ксо не заботится о сохранении секретности, это означает…
Означает, что сейчас его больше волнует то, что происходит со мной.
Как только я осознал сей очевидный факт, из глаз, открытых с таким трудом, потекли слёзы. Горячие и кажущиеся нескончаемыми, они текли совершенно беззвучно, но Ксаррон внезапно повернул голову в мою сторону, присмотрелся и… В течение мига оказался рядом, сгребая меня в охапку:
— Прекрати сейчас же!
— Что… прекратить?.. — Слова даются тяжело, потому что вынуждены спорить со слезами за право появления на свет.
— Не плачь!
— По… почему?
— Во-первых, это не поможет…
— Я… знаю…
— А во-вторых… Нет, уже достаточно того, что «во-первых»!
Несколько минут мы молчим. Я давлюсь рыданиями, Ксо прижимает меня к своей груди. Сцена почти волшебная, вот только…
Почему надежда всегда воплощается не так, как ты того хочешь? Почему всё переворачивается с ног на голову? Я и мечтать не смел о том, чтобы кто-то из родственников снизошёл до объятий, а теперь тепло чужого тела обжигает и отталкивает меня, потому что… Потому что у меня нет права на нежность. Не заслужил. Мир мог рухнуть из-за глупой ярости. Из-за детской обиды. Рухнуть и никогда уже не отстроиться снова. О боги… Какое же я…
