Меня немного удивила лёгкость, с которой Гарсен захватил резиденцию мэнсьера, но гордо надувший щёки Богги прояснил ситуацию: понадобилось не так уж много усилий, чтобы испортить видимость посредством тумана, из которого магу-погоднику удалось соткать несколько иллюзий, помешавших страже установить точное число, вооружение и направление движения нападавших. Я от всей души поблагодарил чародея и (небывалое для меня событие) выпил с ним за упокой душ тех охранников, которые оказали сопротивление (слава богам, таковых оказалось немного — видно, старикан был не по нраву даже собственным слугам). Но одного тоста Богорту было мало, и только усилиями управляющего портом, а также благодаря свежеприобретенному авторитету герцога удалось отвадить мага от мысли упиться в моём обществе до беспамятства. Правда, смутно подозреваю, что, когда меня по приказу Льюса пригласили проследовать во двор, Богги наверстал упущенное в гордом, но недолгом одиночестве.
Мэнсьера никто и не подумал связывать: только раздели до исподнего с целью увериться, что в складках одежды не прячется кинжал или пузырёк с ядом, призванные помочь избежать нежелательных расспросов. Впрочем, даже унизительно раздетый, старик не утратил своего благообразного вида, и тому, кто не был свидетелем вспышки его чувств, и в голову бы не пришло, что этот пожилой господин способен на убийство.
Льюс, по-прежнему страдающий от озноба, но сменивший одеяло на более подобающий случаю плащ, подбитый белым мехом, стоял напротив мэнсьера и, совершенно очевидно, никак не мог принять нужное решение.
— Вы хотели меня видеть, милорд?
— Да, Мастер. Мне нужен ваш совет.
— Какого рода?
Я подошёл ближе, занимая место как раз между герцогом и стариком, ожидающим наказания. А в том, что оно последует, сомневаться не приходилось: хоть Магайон и медлил в нерешительности, настоящей причиной был вовсе не вопрос «казнить или помиловать», а широта выбора доступных казней.
— Этот человек совершил преступление.
— Я не судия, милорд, и никогда им не буду. Вы хотите услышать приговор из моих уст?
— Не совсем так, Мастер… — Льюс устремил взгляд вдаль, в темноту неба над оградой, недоступную свету факелов, щедро озаряющему двор. — Вы говорили, что любите охотиться, так вот вам шанс — разгадка тайны кроется в памяти мэнсьера. Бывшего. Попробуете её узнать?
Я улыбнулся и коротко поклонился герцогу:
— Благодарю за столь щедрый дар, милорд. Если вы не против.
— Разумеется. Действуйте, как сочтёте необходимым.
— Да, милорд.
Старик встретил мой взгляд презрительно сжатыми губами, словно предупреждая: не скажу ничего. Но когда меня останавливали предупреждения?
— Не думал увидеться с вами вновь при таких печальных обстоятельствах, почтенный.
— К чему эти церемонии? — ядовито выдавил мэнсьер. — Мы с вами — взрослые люди. Хотя…
Он снисходительно скривился, словно только сейчас отметил мой возраст.
— Не смотрите на моё лицо, почтенный, я прожил под лунами этого мира достаточно, чтобы говорить с вами на равных.
На самом деле я мог быть и много старше старика, поскольку не имел понятия, как долго Остров, на котором прошли моё детство и юность, блуждал в Межпластовом Потоке. По здравом размышлении понимаю: чтобы втиснуть мне в голову необходимые знания, требовалась уйма времени. Вполне возможно, вдвое или втрое больше, чем видимый возраст моего тела по здешним меркам.
Конечно, моим словам снова не поверили, и я немного обиделся. Как раз в той мере, чтобы обзавестись здоровой злостью, потребной для ведения допроса:
— От кого вы узнали об отравленной воде?
Мэнсьер промолчал, но по дрожанию морщин на бледном лице стало ясно — старика удивил мой вопрос. Он ожидал в первую очередь всего, чего угодно: обвинений, насмешек, издевательств, только не вопроса, касающегося воды.
— Думаете, почему я не стал спрашивать о причинах, побудивших вас покуситься на жизнь герцога? Полноте! Эти причины ясны и круглому дураку. Мне даже не хочется знать, с какого перепуга вы решились вовлечь меня в свои злоумышления — с возрастом дряхлеет не только тело, но и ум человека.
Скрип зубов показал, что я двигаюсь в верном направлении, если намереваюсь лишить своего вынужденного собеседника душевного равновесия.
— Кто рассказал вам об отраве?
И вновь угрюмое молчание, слишком напряжённое, чтобы быть искренним.
Конечно, старику неугодно моё общество и неприятна моя персона. Понимаю. Но он не может не отдавать себе отчёта в том, что запирательство не приведёт к приемлемому результату. Проще говоря, чем упорнее мэнсьер не желает отвечать, тем больше оснований у герцога и у меня прибегнуть к методам, не влияющим на тела и души благотворно. И нам совсем не обязательно причинять боль самому обвиняемому, разумнее начать с членов его семьи.
Вообще-то подобная практика не всегда оправданна и эффективна, потому что, как мне рассказывал мастер дознаний с пристрастием, обходительный и тихий Гебра Иль-Айхан, с которым меня столкнули судьба и поручение тогдашнего моего господина, иные упрямцы, напротив, выжидают, пока в живых не останется ни одного их родственника, ближайшего или отдалённого, лелея в сознании мысль: если останусь один, то меня нечем будет шантажировать. Да, такие встречаются. Но большинство людей и нелюдей, попав в руки палача, покоряются совсем другому желанию — выжить. И по возможности не нанести своим естественным стремлением вред любимым и родным.
Именно неуёмная тяга к жизни позволяет вызнавать тайны, почитавшиеся священными. А ещё — гаденькое существо по имени Месть, заставляющее одного желать другому тех же (а зачастую ещё и больших) страданий. Всякое бывает. Но сколько бы причин ни насчитывалось, много или мало, они были, есть и будут. А значит, славное дело дознания не исчезнет во тьме веков за ненадобностью.
Помнится, мы славно проводили время. Пили, слушали струнные напевы и сладкие голоса, вкушали лакомства, которыми нас мог одарить хозяин скромного хирмана. Меня в ту пору несказанно увлекала тема наказаний за преступление, потому что я был на грани совершения серьёзного проступка, и Гебра охотно делился со мной… Нет, не таинством ведения допросов, хотя из затейливого узора слов было почерпнуто многое: я узнал, к примеру, как и на какие чувства следует давить, чтобы достигнуть желаемого, да и кое-что ещё. Но главное, моему воображению было где разгуляться, когда порядком захмелевший, но не утерявший чёткости речи Иль-Айхан в красках начал рассказывать об излюбленных инструментах своего ремесла и их применении. Кстати, после этих рассказов сон пришёл ко мне только на пятые сутки, и то неохотно. Но речь о другом.
Мэнсьер не желает отвечать на вполне безобидный вопрос. Почему? Стоит задуматься.
Чего проще ляпнуть первое пришедшее на язык имя? Пока найдут да разберутся, время будет выиграно. Или можно было сказать: мол, никого не слышал, ничего не видел, по старости лет страдаю слабоумием — тоже вариант. Наивный, конечно, но существующий. Вообще, словоохотливость высоко ценится допрошающими: глядишь, в потоке извергаемых фраз проскользнёт нужная. Молчунов любят меньше, потому что они хороши для целей противника. Но почему молчит старик?
Думаю, он великолепно представляет себе, какие действия последуют. А что, рей хватит на всех с лихвой. И дыб — тоже. Ему не дорога семья? Допускаю. Но тогда можно было бы бить кулаком в грудь и кричать: ничего не скажу, хоть всех убейте. А он молчит. Странно.
Тупик, полный и окончательный. А раз уговорами дело не решить, придётся жульничать.
Я позволил сознанию накрыть двор лучиками «паутинки»: гулять так гулять! Сил всё равно осталось немного, особенно после небезуспешной попытки лечения герцога. Будет зверски болеть и кружиться голова. Даже если лягу. Но, фрэлл подери, мне хочется узнать причину молчания упрямого старика!
Незримые ниточки протянулись от меня к людям, находящимся во дворе: уцелевшим и признавшим поражение стражникам, хмелеющим от победы морякам, хмурым и испуганным родственникам и домочадцам мэнсьера. Струны «паутинки» дрожали и звенели, принимая на себя удары чувств, заполнивших собой пространство. Нет, слишком уж их много. Понадобится большее сосредоточение.
