— Скажите, почтенный, этот источник за городом… Из него всегда брали воду?

Старик помедлил с ответом, но всё же решил не лгать лишний раз:

— Нет, не всегда. Хватало колодцев в городе.

— Но сейчас жители Вэлэссы пьют только ту воду? Воду из источника, который раньше обходили стороной? Воду, которая может быть не слишком полезна для тела?

— Каждый волен жить как ему заблагорассудится, — заявил мэнсьер, сдерживая раздражение.

— И умереть тоже? — продолжил я логически неоконченную фразу.

— Мне непонятна цель нашей беседы, Мастер.

— Разумеется. Потому что я пришёл беседовать не с вами.

— А с кем же?

— Насколько мне известно, сейчас в городе находится молодой герцог Магайон, который и является настоящим владетелем Вэлэссы.

— Его светлость не принимает посетителей, — процедил сквозь хорошо сохранившиеся зубы старик.

— По причине?

— Ему нездоровится.

— Какое совпадение… Я как раз хотел поговорить о болезнях и местах, откуда они приходят. И насколько серьёзно недомогание господина герцога?

— Всего лишь небольшая простуда.

— Небольшая? Тогда она вряд ли помешает нам перекинуться парой слов. Вы проводите меня к своему хозяину?

Мэнсьер едва заметно скривился.

Ах вот как, тебе всё же не по нутру исполнять приказы молодого выскочки? Отрадно видеть тень истинных чувств. Можно было, конечно, поиграть и выудить из тебя чуть больше, чем ты уже успел выдать, но мне необходимо видеть Льюса. Простуда? Сомневаюсь. Уж не из-за сладости ли холодной воды заболел герцог? В этом-то старикашке нет и следа дремоты — ни снаружи, ни внутри. Либо он предпочитает вино, как моряки, либо… Знает об опасности, таящейся в источнике.

— Проводите?

— Следуйте за мной… Мастер.

Последнее слово он выдавил изо рта таким немыслимым усилием, что оно напомнило рычание зверя. Предупреждение? Угроза? Не трать напрасно силы, дедуля, ты мне не соперник.

Всю дорогу до покоев, занятых герцогом, мэнсьер молчал, но так выпрямлял и без того не слишком согнутую годами спину, что и слепому было бы ясно: мне и моему недостойному поведению выражается гордое презрение. То есть мои слова обидели славного старика, денно и нощно занятого заботой о благе вверенного ему города. Настоящее детство в исполнении убелённого сединами переростка.

«Ты и сам любишь строить из себя ребёнка…» — небрежно заметила Мантия.

Люблю. Но меня от детского возраста отделяет гораздо меньше лет, чем его. Не находишь?

«Это как посмотреть… Чем ближе подходишь к Порогу, тем крепче начинаешь держаться за жизнь…»

Ну и что?

«Такое поведение свойственно и старикам, и детям. Первые боятся умирать, потому что узрели красоты подлунного мира, вторые, потому что ещё не успели их постичь… Причины разные, а результат один: старый и малый тратят все свои усилия на то, чтобы не отпустить жизнь от себя ни на шаг, а потому становятся очень похожими друг на друга…»

Означает ли это, что человек средних лет умирает охотнее?

«Охотнее? Не глупи… Смерть приносит радость только в том случае, когда обрывает череду страданий, и то радость сомнительную… В середине жизни, находясь в самом расцвете, человек уже знает достаточно, чтобы понимать: всего он не сможет достичь никогда, а потому не проливает горькие слёзы, когда приходится сделать шаг за Порог, довольствуясь обретённым и не замахиваясь на недоступное…»

Что-то я не замечал на лицах умирающих подобной просветлённой умудрённости!

«Неведение тоже может быть благом… Многие мудрецы, прожив дольше отпущенного срока, потом жалели, что не сложили голову в те времена, когда она была лохматой, а не лысой…»

Правда? Сама видела?

«Сама не сама, не в этом суть… Тебя возмутила чужая игра в детство, и я всего лишь хотела сказать: отмечая недостатки других, искореняй их прежде всего в себе…»

Не хочется.

«Отмечать или искоренять?»

И того, и другого. Лень. Эта жара меня утомляет…

«Не обращай на неё внимания…»

Будет толк?

«Конечно… Она, как истинная женщина, обидится и уйдёт…»

А ты откуда знаешь?

«Как ведут себя женщины? Поверь, знаю… А тебе не мешало бы иногда походить на истинного мужчину…»

Каким образом?

«Не образом, а чем-то, похожим на… Не отвлекайся!»

А? И верно, не стоит. Потому что мы уже пришли.

Окна в покоях герцога были закрыты и занавешены кисейными занавесками, сквозь которые даже дневной свет проходил весьма неохотно. Соответственно, дышать было почти нечем. Зато толстые стены сохранили свою прохладу — на радость моему телу, потерявшему изрядное количество влаги, и на горе закутанной в мохнатое одеяло фигуре, которая поднялась из кресла, встречая посетителей.

Да, это был Льюс Магайон, молодой человек лет тридцати, светловолосый и сероглазый. Зимой он показался мне несколько менее крепким, чем его младший брат, а сейчас и вовсе производил впечатление развалины. Впрочем, кто из нас, мучимый болезнью, выглядит привлекательно?

— Что-то случилось?

Да и голос слабый. Неужели слишком поздно?

— С вами желает говорить Мастер Академии.

— Мастер? — Припухшие веки удивлённо вздрагивают. — Что привело Мастера в этот город?

«Этот город». Не «мой город». Существенная разница. Молодой человек не чувствует себя здесь хозяином?

— Тревога за жизни горожан, милорд.

— Они в опасности? — Льюс едва успевает подхватить накидку, на которой от волнения ослабла хватка его пальцев.

— Полагаю, да, милорд, и в большой. В смертельной.

— В чём её причина?

— Отравленная вода.

— Вода? — Он на мгновение задумался. — Вы говорите о городских колодцах? Но люди не берут из них воду: ещё зимой отец, получив известие о воде, непригодной для питья, велел изыскать другой источник. И если не ошибаюсь, его нашли?

Льюс подошёл к столику и взял бокал, наполненный прозрачной жидкостью.

— Эта вода выше всяких похвал.

— К сожалению, милорд, именно о ней я и говорю. Она отравлена.

Хрустальные брызги смешались с водяными, когда герцог разжал пальцы.

— Отравлена?

— Но её пили не все жители города. Например, без неё обходились те, кто был осведомлён об угрозе, исходящей от источника. Мэнсьер, к примеру. Не так ли, почтенный?

Я обернулся, но успел только увидеть отступающего назад и захлопывающего за собой дверь старика. Последовавший далее лязг железа ясно сказал: нас заперли.

— На что вы надеетесь, глупец? — крикнул я, подозревая, что мэнсьер не ушёл далеко.

Мои подозрения оправдались — старик хрипло расхохотался за дверью.

— Прожить дольше, чем вы!

— Это не так просто.

— Проще, чем кажется! Герцог уже не жилец, а вы покинете этот дом с обвинением в убийстве. Не думаю, что вас спасёт ваш титул!

Сколько прошло времени? Не более пяти минут с того момента, как защёлкнулся дверной замок. А казалось, что минула вечность. Но если об этом говорили даже мои чувства, что должно было твориться в душе молодого герцога, носящего свой титул, как ему наверняка думалось, последние дни?

Льюс смотрел мимо меня, да и вообще мимо. В дали, недоступные обычному взгляду. Смотрел, задержав дыхание, а потом прошептал:

— Значит, я умираю…

— Приговор ещё не подписан, милорд. — Я осторожно попытался увести мысли молодого человека с опасной тропинки, но он меня попросту не слышал.

— Я заслужил это… Боги покарали меня за недостойные желания.

— Делать им больше нечего!

Фыркаю, но даже кощунство в отношении небожителей не помогает: Льюс медленно, но верно погружается в омут скорби.

— Я желал смерти своему брату, и теперь должен искупить этот грех…

Я вдохнул. Выдохнул.

Могу понять отчаяние, вызванное неожиданным и крайне печальным известием, но пока герцог нужен мне вменяемым. Да и потом тоже, поскольку лично я не собирался ни умирать, ни доказывать свою непричастность к смерти Магайона. А лучший способ отвести от себя обвинения — предъявить живую и здоровую жертву. М-да, но как выполнить оба эти условия? Особенно касающееся здоровья? Телесное в явном непорядке, а душевное, если не принять действенных мер, скоро с ним сравняется.