«Конечно… И второй конец нити, как правило, привязывается к другому человеку, а то и предмету или месту… Ты можешь почувствовать их, когда выпустишь в параллель свои… Попробуешь?»

Прямо сейчас?

«Самое подходящее время!»

Да, ты права, драгоценная.

Мы выехали на опушку леса, и Руми придержал лошадь, гордо поворачиваясь к нам с козел:

— Красивый город, правда?

Нарядно-белый пояс городских стен с пряжками-воротами. Сбегающие по холмам вниз-вверх, вниз-вверх узкие улочки. Выцветшая черепица блёклых крыш под ярко-синим пологом неба, такого тёмного прямо над головами, что кажется — стоит немного напрячь зрение, и разглядишь звёзды. Силуэты кораблей, замерших у причалов, и редкие точки лодок в лазури моря, окутанного вуалью дымки, как невеста. И раскалённый солнцем воздух, звенящий не хуже клинка.

— Правда, — кивнул я.

Мэтт ничего не сказал, но и в его молчании чувствовалось если не восхищение, то признание красоты приморского города.

«А теперь взгляни на него изнутри…» — мягкий совет.

Конечно. Сейчас.

Я прикрыл глаза, и сознание, выступив из тени на свет, расплавилось и потекло вниз по улицам крохотными ручейками, с той лишь разницей, что не огибало препятствия, а проходило сквозь них.

Душа Вэлэссы тоже изнывала от жары и молила богов о ниспослании дождя на начинающую иссыхать землю, но мольба эта была терпеливой и смирённой, как еженедельное пение жриц перед алтарём, не имеющее целью немедленное исполнение просимого, а только удостоверяющее небесных жителей в непреходящем уважении жителями земными. Размеренное, сонное дыхание повсюду, от торговых рядов до окраин, и вдох длится целую вечность, и выдох невыносимо длинен и тяжек, так тяжек, что его окончания и хочется дождаться поскорее, и поневоле тревожишься, что вслед за ним не последует больше ничего. Вязкая дремота тел и душ, утомлённых зноем, безразличная и унылая…

Одна из ниточек «паутинки» запуталась между моими спутниками, и я вздрогнул, наткнувшись на их поля, — так разителен был контраст с объединённым полем Вэлэссы.

И Мэтт, и Руми дышали и чувствовали совсем в другом ритме: не менее жарко, но живо, бодро, даже жадно делали вдох, не дожидаясь окончания выдоха, а не раздумывали, стоит ли ещё напрягать лёгкие. Ни тени сна. Хотя… Я позволил ещё одной ниточке обвиться вокруг Румена. Неужели показалось? Нет, мне пока рано упрекать себя в рассеянности, свойственной старикам: глубоко-глубоко, но зёрнышки дремоты прятались и там. Крохотные, едва заметные, слабенькие, как тлеющие угольки. Но если снабдить их подходящей пищей, они непременно взовьются вверх пламенем. Как любопытно… Наверное, эта «сонливость» свойственна всем местным жителям. Особенность природы. Качество крови. Да, похоже, так и есть.

— А сам не хочешь камни потаскать? — поинтересовался Бэр, но сделал это, только чтобы «выдержать лицо», а не намереваясь препираться по-настоящему.

— Представь себе, нет, — ответил я. — Да и от работы на природе, кроме пользы, вы ничего не получите.

— На природе? — простонал Хок. — Это не природа, а самая настоящая кузня! Дышать невозможно!

— Ну пока у тебя хватает сил и дышать, и возмущаться, значит, не всё так страшно.

— Ага, вы-то оба будете дремать в тенёчке!

— Положим, дремать нам некогда: надо прибраться в доме, разобрать оставшиеся припасы и распределить их на как можно большее количество дней.

— Зачем? Мы же отправляемся на заработки, — сдвинул брови лучник. — Будут деньги.

— Они пойдут на оплату жилья.

— Ну не все же!

— Будете отлынивать от работы, всё. До самой мелкой монетки.

— Сам бы попробовал… — пробормотал под нос Хок, а Бэр привёл последний и самый весомый, как ему казалось, довод:

— Мне пальцы напрягать нельзя, я потом тетиву чувствовать не буду.

Я усмехнулся:

— Это верно. Для обычного лука пальцы должны быть понежнее. А вот для «радуги»…

Брюнет возбуждённо раздул ноздри тонкого носа:

— У тебя есть «радуга»?!

— При себе конечно же нет. Но могу достать.

— Настоящую? Эльфийскую?

— Самую что ни на есть.

— Обещаешь?

— Если не будешь лениться.

По азарту, разгоревшемуся в глазах Бэра, и тупой бы понял: лениться не будет. Скорее надорвётся, но не упустит возможность обзавестись знаменитым эльфийским луком, прозванным «радугой» за свой изгиб и многоцветные рога.

— Что же мы стоим? Пора за работу!

— Не так быстро, — попробовал я приостудить мною же порождённый порыв.

— Что ещё?

— Несколько указаний.

Оба парня, и Хок, и Бэр, устало вздохнули, но изобразили на лицах внимание.

— Первое. Не перетруждаться и не гнаться за Руми: у него сноровка не чета вашей. Пусть вдвоём наберёте меньше, чем он один, и то прок. Второе. С местными не задираться, не хватало нам ещё оказаться в тюрьме за драку или оскорбление традиций. Вести себя спокойно и вежливо, понятно?

— Да! Можно идти?

— Минуту погодя. Третье. Не приставать к женщинам.

Лучник хлопнул ресницами:

— Какие женщины в каменоломнях?

— При желании, а также острой необходимости женщину можно найти и в пустыне.

— А ты что, искал?

— И нашёл, как ни странно. Или она меня нашла…

…Ветер прогнал мимо спутанные кольца пустынной лозы, одарив странницу свитой песчинок, коготками прошелестевших по выщербленным плитам Эс-Лахар, Последнего Пути — дороги к обители тихой госпожи Шет.

Я хотел поправить полосу ткани, закрывавшую лицо от острых поцелуев песка, но жжение, вновь проснувшееся на сгибе левой руки, заставило забыть обо всём. Как отчаянно хочется почесать… Не могу терпеть. Больше не могу.

Собираюсь потереть зудящее место, но пальцы, прежде чем до него добираются, встречаются с плетью. Фрэлл! Вся рука уже покрыта рубцами, и страшно подумать, сколько времени и дорогих мазей мне понадобится, чтобы их вылечить.

— Не смей! — перекрикивая стонущий ветер, приказывает Вэш. — А то опять в кровь раздерёшь!

— Что на одной руке кровь, что на другой — невелика разница!

— Я же не сильно!

Она делает вид, что сожалеет.

Обиженно кричу в ответ:

— Это тебе так кажется!

Йисини пожимает плечами: мол, для такого неженки, как я, и лёгкий шлепок подобен смертельному удару.

Да, по части привычек к тяготам и невзгодам кочевой жизни мне не сравниться с Огнеокой Вашади, и, честно говоря, до сих пор не понимаю, что заставило её последовать за мной в глубь пустыни. Уж не желание же оплатить долг! Хоть моё нелепое появление на пороге постоялого двора и отвлекло внимание нападавших на женщину воинов, позволив йисини оторваться от стены и перевести глухую оборону в яростную контратаку, это всё же не стоило дальнейшего риска, который сопровождал нас на всём пути от Аль-Майды до Джангара. Нас… А ведь я должен был идти один. Точнее, меня вытолкали за дверь и строго-настрого велели не возвращаться, пока не выполню того, что мне доверено. Не исполню волю Шан-Мерга.

Верно говорят: век живи, век учись, а всё равно помрёшь дураком. Хоть я и провёл в песчаных просторах Южного Шема уже почти два года, а так и не удосужился узнать, что означает принятие последнего вздоха умирающего. Вроде как стать душеприказчиком, но есть одно маленькое неудобство, могущее оказаться большим. Пока в тебе живёт этот самый вздох, он пузырится в твоей крови, как забродившее вино, время от времени прорываясь наружу. Сначала на коже появляется красноватое пятно, потом оно вспухает и рвётся язвочками, вызывающими совершенно невыносимый зуд. А если чешется шея… Ох, лучше не вспоминать. Хорошо, что Вэш вовремя вернулась и недолго думая отправила меня в забытье посредством удара по затылку, а то я был близок к тому, чтобы собственными руками разодрать себе горло. С того дня йисини смотрела за мной во все глаза и при первой же попытке почесаться принимала меры. В своём стиле, конечно, так что живого места на мне оставалось всё меньше и меньше.