Черты лица приятно тонкие. Поддерживается чистота крови? Наверное. Значит, из древних родов. И волосы… Совсем как у его тётушки — пепельно-светлые…
Странное чувство — словно я развалился на две половинки, одна из которых неуклонно погружалась в пучину необъяснимой тоски, а вторая продолжала присутствовать в реальности, но не могла понять, что происходит, и, самое главное, не имела ни малейшего желания понимать…
Пласты задрожали. Мелко-мелко. По Складкам пробежала лёгкая рябь, предшествующая открытию Тропы. Я сделал над собой усилие и поднялся на ноги. Кто бы ни собирался нанести визит, встретить его надлежит стоя, со всем возможным почтением, потому что по этой Тропе не может прийти никто, кроме…
Моего старого знакомого.
* * *
Шадд’а-раф был настолько тактичен, что появился из-за деревьев, а не возник посреди поляны, как не закончившие обучение маги. С момента нашей последней встречи он ничуть не изменился, и эта маленькая деталь остро кольнула остатки самолюбия: я и раньше-то был далёк от совершенства, а сейчас и вовсе выглядел как ходячий труп. Впрочем, мой внешний вид никого не интересовал. Шадд’а-раф смотрел только на зарёванного юнца, нарезающего круги по холодной траве.
Закладывая очередной вираж, котёнок наткнулся на высокую статную фигуру, по обыкновению упрятанную в серое одеяние. Наткнулся и застыл как вкопанный. Несколько секунд он, не мигая, смотрел в лучащиеся нежностью и заботой глаза старика, а потом всхлипнул, выдохнув:
— Отец…
Шадд’а-раф раскрыл объятия:
— Иди сюда, giiry.[40]
Юноша прижался к широкой груди, пряча слёзы в складках отцовской мантии. А я почти на минуту забыл, как нужно дышать…
Только обострившееся жжение в груди вырвало меня из плена потрясения. Как просто… И как больно.
Теперь я знал то, что тревожило моё любопытство, и с отвратительной ясностью понимал: лучше бы мне остаться в неведении. Относительно всего. Я думал, что на сегодня удары закончились, но нет: главный удар — в спину — судьба приберегла на десерт. Что ж, Слепая Пряха, поздравляю! Тебе одним лёгким жестом удалось сделать то, что оказывалось под силу лишь избранным насмешникам. Ты почти убила меня…
Каждый вдох давался с трудом. С великим трудом. Просто потому, что сознание не видело надобности в продолжении существования. В самом деле, к чему топтать землю, если тот, кому ты безгранично доверял (пусть в глубине души, наивно и по-детски), разорвал твоё сердце?
Я чувствовал себя преданным. Привычное ощущение, но в этот раз оно засверкало новыми гранями. Как странно: сколько бы ни жил на свете, сколько бы всего ни успел узнать, каждый рассвет приносит с собой что-то ранее невиданное…
Ноги отказывались гнуться. Почти совсем. Но я добрёл до фургона и вцепился пальцами в заднюю стенку. Исключительно чтобы не упасть. Голова была на удивление ясной, но мышцы лица словно окаменели — я даже не мог закрыть глаза и перестать смотреть, как счастливый отец прижимает к своей груди вновь обретённого сына — поэтому пришлось повернуться к ним спиной.
Я не злился. Яростное отчаяние перешло все границы и превратилось в непонятное спокойствие. Как будто я втайне ожидал чего-то подобного, и теперь, став свидетелем воплотившихся кошмаров, бесстрастно констатировал: да, всё так печально, как ты и представлял. И даже ещё печальнее…
— Ma’daeni… — раздалось сзади. Голос старика дрожал. От радости, конечно: получил назад сыночка, в целости и сохранности, здоровее, чем был.
Следовало бы промолчать, сделать вид, что я ничего не слышу и не вижу, но любопытство последний раз робко тронуло лапкой моё сердце. Я развернулся лицом к шадд’а-рафу. Поворот получился медленным и болезненным — любое движение вызывало тягучую боль. Но эта боль не шла ни в какое сравнение с тем бурным потоком, который захлестнул вашего покорного слугу, когда наши взгляды встретились.
Глаза старика сияли. Тепло, как огонь в очаге. Нежно, как весеннее солнышко… Они сияли не для меня.
— Как я могу благодарить вас, ma’daeni?
— Благодарить? — Мой ответ походил на хриплое карканье. — О, не утруждайте себя… Мне не нужна ваша благодарность.
Он не понял, что со мной происходит. Ну и не надо… Переживу. Только бы убрался поскорее…
Но шадд’а-раф был настроен облагодетельствовать весь мир и меня в том числе, а посему не сдался:
— Трудно найти равноценное вознаграждение за то, что вы сделали для меня, ma’daeni, но, может быть, у вас есть какие-то пожелания?
— Есть. Никогда больше вас не видеть, — скатились с моих губ горькие льдинки слов.
— Чем я заслужил это, ma’daeni? — В его голосе проступило недоумённое огорчение.
— Чем? Вашей мудрости недостаёт, чтобы понять такую простую вещь? Мне смешно вас слушать!
— Объясните старику, не сочтите за труд…
— Объяснить… — Я попробовал усмехнуться, но сведённое судорогой лицо отказалось подчиниться. — Вряд ли вы заслуживаете даже нескольких слов… Но я всё же удостою вас ответом. Вы не сказали, что ищете своего сына.
Шадд’а-раф опустил глаза, обдумывая услышанное, а когда снова посмотрел на меня, я со злорадным удовлетворением отметил: он понял. Всё понял. И осознание ошибки заставило его дрогнуть. В янтаре взгляда появился страх. Не знаю, чего именно испугался мой старый друг — то ли меня, то ли того, что сам совершил — но он сделал то, что в обычное время повергло бы меня в шок, а сейчас всего лишь показалось само собой разумеющимся. Шадд’а-раф преклонил передо мной колено. Не колени — этот жест вызвал бы у меня язвительный смешок, а одно колено. Правое. Так поступает вассал, принося клятву своему повелителю. Так один признаёт главенство другого…
— Простите старика, dan-nah… — Жёлтые глаза смотрели с мольбой.
— Ты оскорбил меня. Тогда и сейчас. — Пришлось перейти на «ты», дабы соблюсти правила этикета, и боль только усилилась.
— У меня даже в мыслях не было… — начал было шадд’а-раф, но осёкся, услышав моё презрительное фырканье.
— По умыслу или без оного — не важно. Ты скрыл от меня главное. Ты посчитал меня недостойным своего доверия… Напомни мне хоть один случай, когда я вёл себя недостойно с тобой или твоими соплеменниками. Молчишь? Ничего не приходит на ум? Какая жалость! Сочувствую.
— Dan-nah, я не смел оскорбить вас…
— Тогда почему ты промолчал? Почему, сказав так много, ты опустил крохотную деталь?
— Я… Я не знаю, dan-nah… Я не думал, что это окажет влияние…
— Не лги! Боишься признаться? Я тебе помогу. Ты «забыл» упомянуть, что пропавший — твой сын, потому что был уверен, что ТВОЕГО СЫНА я не буду искать.
Я угадал. Шадд’а-раф вздрогнул. Янтарные глаза округлились, и в смешении страха, радости и боли ваш покорный слуга разглядел подтверждение своих слов.
Ужаснее всего было сознавать, что моё обвинение просто дань формальности: я понимал, какие чувства двигали безутешным отцом. Понимал, хотя сам и не мечтал о такой любви и заботе. Разве что в самых глубоких снах, которые забывались в первые мгновения после пробуждения…
В детстве между мной и старым котом возникли доверительные, даже тёплые — почти родственные — отношения. Не скажу, что я считал его кем-то вроде отца (если только самую малость), но он вполне мог так думать. И побоялся признаться в потере сына, потому что решил: я буду ревновать или завидовать. Соответственно, и пальцем не шевельну, чтобы спасать его плоть и кровь. Или, напротив, спасу и потребую за это что-нибудь эдакое… Жуткое и невыполнимое…
Он всего лишь сделал логичный вывод из имеющихся посылок — за что же мне ненавидеть старика? На его месте я вёл бы себя ещё хуже: лгал, изворачивался, убивал… Наверное. Не знаю. Никогда не оказывался в подобной ситуации. Да и не окажусь, пожалуй…
Да, вот такой я неблагодарный и мерзкий тип. Обидел старого больного человека… Но он сам виноват — не надо было усугублять. Преклонил колено! Это уязвило меня больше, чем ложь «во благо». А уж это его «dan-nah»! Хочется вырвать из глотки вместе с языком. Какой я тебе «хозяин»?! Смех один… Я не могу считаться тем, кем не могу быть с полным правом, разве ты этого не знаешь, старый глупец? Зачем же добиваешь меня — я и так еле дышу…
