Дуппель — точнее, теперь уже Дуппельмейер — долго сомневался, что такое случилось само по себе при наличии в семье потомков белоэмигрантов. Объяснять ему, что и в советские времена в таких вопросах раз на раз не приходилось, а отец мой с семьей вообще не живет уже бог весть сколько лет, было бесполезно и геморройно. Тип был из тех, что дал себя убедить, что в былые времена в этой стране творились одни лишь кошмары, и сознание этого греет ему сердце и позволяет не видеть того простого факта, что многое вокруг так кошмарным и осталось, несмотря на то что грянуло царство свободы. А кое-где кошмару еще и прибавилось.

Впрочем, этот всплеск недоверия не шел ни в какое сравнение с тем девятым валом, да куда там валом — цунами — полного неприятия моего пусть и бестолкового, но предельно правдивого рассказа об истории с Яшей, Якобом Мюнстерским, и возникновением странного рисунка на сгибе моей левой руки. Сомнению подвергся сам факт физического существования Яши, а уж тем более всплывшего по ходу рассказа Алика Балмута.

Ольгред тут же уселся за компьютер — наводить необходимые справки «через наших людей в ментуре». Упоминание о таковых меня расстроило. Все-таки подсознательно я все еще рассчитывал, что органы правопорядка в этой странной истории на моей стороне, и вдруг отворится дверь и наряд бравого спецназа… А вот тебе фиг, Сережа!..

В ментуре у этих типов тоже свои люди…

В ожидании ответов на свои запросы Ольгред несколько расслабился, стрельнул у Дуппельмейера еще одну сигарету и, рассеянно поглядывая на мерцание экрана монитора, приступил к ликвидации моей безграмотности. Дуппельмейер, отойдя в дальний угол кабинета, занялся какими-то переговорами по своему мобильнику, хотя время от времени и вставлял замечания в наш разговор.

Разговор, собственно, был монологом Ольгреда. Я предпочитал сохранять ядовитое молчание.

— Ты напрасно, Сережа, на нас дуешься словно мышь на крупу, — со своим прежним деланным добродушием вразумлял меня Ольгред. — Все совсем не так, как тебе кажется. Считай, что тебе повезло. Ну…

Тут он обрисовал своей сигаретой в воздухе сложной конфигурации загогулину.

— Ну и не повезло в то же время…

Он немного подождал — не задам ли я подходящего вопроса по случаю столь парадоксальной оценки странного поворота моей судьбы. Не дождавшись, он несколько разочарованно продолжил:

— Повезло тебе, Сережа, потому, что из миллиона ты один несешь на себе Знак. Нам с тобой тоже повезло, Сережа: за одного такого, как ты, платят столько, что хватает не только себя, но и потомков своих до седьмого колена обеспечить. Причем очень хорошо обеспечить… Ты не бойся, — спохватился он, — таких, как ты, не на органы для пересадки продают… И не в дома терпимости для педиков. И не в Чечню — на предмет работорговли. Ты… Такие, как ты, как боги живут там… Правда, бывает недолго… Но… Ты же у нас будешь умником?

Я продолжал молчать.

— Понимаешь, — покрутив головой в знак недовольства моей несговорчивостью, продолжил он, — всем нам хочется прожить жизнь, может быть, и короткую, но зато полную приключений и как бы тебе сказать… ну значимую, что ли… Так вот, это будет дано тебе. А нам, грешным, нет!

Он вдруг нервно затянулся сигаретой, словно поймал себя на чем-то, что его как-то выдало, ослабило его позицию.

— А не повезло… Не повезло тебе, Сережа, в том, что раньше, чем мы, на тебя вышли другие…

Снова от меня ждали вопроса. Ну хотя бы о том, кто те, другие?

И снова я промолчал. От напряженного молчания у меня даже во рту пересохло.

— Понимаешь, — задумчиво, чуть более задумчиво, чем всего минуту назад, проговорил Ольгред, — мы тут вне игры. Твои хозяева на ножах с какими-то своими врагами. А ты и такие пешки, как ты, — разменная монета в их играх. Ты это почувствуешь на собственной шкуре. Потом еще найдешь в этих… играх свою прелесть. И во всем этом вообще… Ты даже не представляешь, на какие трюки тебя могут расколоть те, кто знают настоящие секреты. Если, конечно, с тебя снимут заклятие. А оно на тебе есть, это — точно.

Он даже хлопнул по столу ладонью, и дымок от зажатой между пальцами сигареты зарегистрировал это резкое движение, нарисовав судорожный зигзаг, проживший несколько секунд в своем неудержимом стремлении к вентиляционной решетке.

— Есть, есть такие черти, которым не по нутру существование таких, как ты, — отмеченных… Ну… Если точнее говорить, то не сами вы им не по нутру, а то, что служите вы не им, а другим — нашим Хозяевам…

Слово «Хозяева» он так и произнес — с большой буквы.

— Вот они вас и портят — заклятие на таких лопухов, как ты, налагают. А потом к себе в Темный Мир, уводят. А там… — Он махнул рукой. — Понимаешь — если б не заклятие, ты бы сам к нам пришел. Пора уже. Почувствовал бы призвание и пришел бы. Мы ведь тоже время зря не теряем. По всей Земле-матушке для таких вот, как ты, вешки расставили. Знаки. Указатели. Но ты… Ты не заметил… Ни одного из них — этих знаков не заметил. — В голосе Ольгреда прозвучал упрек.

— Вообще-то, — повернулся к нему, отвлекшись от наяривания на клавишах телефонного аппарата, Дуппельмейер, — мы должны были сразу предположить самое худшее. Но мы-то предположили не наихудшее, а наивероятнейшее. И надо же — просчитались!

— Наивероятнейшее, — попробовал догадаться я, — это то, что я от вас прятался. Дезертировал. Не захотел идти туда, куда вы оправляете таких — меченных этим дурацким Знаком…

Лицо Ольгреда исказилось, словно молния сверкнула где-то рядом.

— Никогда не говори так о Знаке!

Он почти выкрикнул это.

Я даже испугался немного — вдруг он кинется бить мне физиономию. Но он быстро взял себя в руки. Хотя и не сразу. Похоже, что я наступил на какую-то его любимую мозоль. А вообще все происходящее казалось мне какой-то дурацкой постановкой: ну не мог такой серьезный мужик, как Ольгред, всерьез нести какую-то чушь про колдунов и Темный Мир.

Однако же нес.

— Вот тебе и доказательство, — снова подал голос Дуппельмейер. — Симулянты делают вид, что не узнают Знак. Что не понимают, о чем вообще идет речь… Что они утратили Дар. Что они сделались полными идиотами. Даже что они продались тем — другим. Были и такие дурни, которые пытались Знак вытравить. — Его лицо неприятно дернулось. — Таких жаль, ей-богу… Но ни один из них — ни один! — не смеялся над Знаком. Не говорил о нем дурного слова. Это — в крови. И только те, на ком заклятие, должно быть, могут преодолеть это…

Он так и не дозвонился до того номера, который все набирал и набирал без конца, и, бросив это занятие, грохнулся в кресло и озадаченно уставился на меня.

И словно чтобы разрешить повисшее в воздухе напряжение, откуда-то сверху, изнутри громоздящегося над нами дома пришли звуки. Масса приглушенных звуков. Хлопнула дверь. Загрохотали шаги. Послышались голоса.

Кто-то требовательно спрашивал кого-то о чем-то. Кто-то торопливо и, похоже, бестолково рапортовал. Кому-то о чем-то.

Мои непрошеные опекуны сразу подтянулись и напряглись. Словно забыв обо мне, устремили свои взгляды на входную дверь. Виски, шпротная банка исчезли как-то совершенно незаметно. Я демонстративно принял расслабленную позу человека, которому все по фигу.

Ожидание не было долгим. Старательно визируемая двумя парами глаз тяжеленная с виду дверь мягко отъехала в сторону, и в кабинет стремительным шагом вошел хозяин. Тут не могло быть сомнений — конечно же это был хозяин. Об этом говорило все: и его — невзрачного в общем-то мужичонки — небрежный, но в то же время пронизывающий взгляд из-под приспущенных ресниц и столь же небрежный — в никуда — кивок коротко стриженной головой. А главным образом об этом говорила реакция ожидавших его подчиненных: вот уж воистину короля играет свита. Свита играла неплохо. И Ольгред, и Дуппельмейер буквально ели вошедшего глазами. Как ни странно, на меня он обратил куда больше внимания, чем на них. Подошел вплотную и протянул мне руку — маленькую и сухую ладонь. Чтобы пожать ее, мне пришлось подняться в полный рост и тоже как-то подтянуться.