Табличка с надписью «Кафедра практической истории Периферии. проф. Покровский» украшала дверь, находившуюся почти напротив кабинета приват-доцента в отставке. Увидев в том перст Господень, комиссар нажал сенсор входного сигнала. Как ни странно и этот его сегодняшний клиент коротал поздний вечер за своим рабочим столом.

Не спалось в эту ночь профессорам и доцентам Университета Прерии.

– Рад вас видеть в этих стенах, комиссар, – Покровский легко поднялся из-за стола навстречу приземистой фигуре Роше.

Тот явно нуждался в помощи – не так легко было найти в упомянутых стенах место, куда можно было бы пристроить заблаговременно снятую шляпу без опаски за ее дальнейшую судьбу.

– Чем обязан честью видеть вас уже менее чем э-э... через сутки после того достославного эпизода, когда я э-э?... – профессор перехватил неприкаянный головной убор из рук комиссара и украсил им чело какого-то мраморного мыслителя прошлого, бюст которого был единственным, пожалуй, украшением аскетичного кабинета почтенного историка. – Я распоряжусь касательно чаю...

– Не беспокойтесь, – Роше добродушно шевельнул усами в знак полного отсутствия каких-либо претензий к собеседнику. – Меня занесло в ваш храм науки по несколько другому м-м... поводу.

Но я решил не упускать случая и с вашей помощью, гм... составить себе хоть какое-то представление об объекте нашего розыска...

Комиссар опустился в фантастически неудобное кресло, на которое наивежливейшим жестом указал ему хозяин кабинета.

– Благодарю вас... Мне, знаете, до сих пор и в страшном сне не представлялось, что придется столкнуться с э-э... человеком о-т-т-у-д-а – с Чура. И вот оказалось, что мне как никогда важно ясно представлять себе как он себя поведет дальше. И как поведет себя его пес, черт возьми! Простите, что отнимаю у вас время, но, мне сдается, что вы сами понимаете, что это – далеко не пустой интерес. Когда обстоятельства вот так прижимают, лучше потерять пару часов на разговор с живым человеком, который смыслит в сути дела, чем разбираться с базами данных и справочниками...

– Не теряйте времени на объяснения... – замахал на Роше пухлыми ладонями Покровский. – Прекрасно вас понимаю, и нет человека на Прерии, который хотел бы помочь делу больше, чем я, комиссар... Давайте ваши вопросы, и мы попробуем сладить с ними...

Профессор достал из ящика стола трубку и энергично продул ее.

Комиссар выпрямился в кресле, воодушевился и извлек на свет Божий и свою носогрейку. Взглядом испросил разрешения у хозяина и с огромным облегчением принялся ее раскуривать.

– П-прежде всего, – попыхивая ароматным дымом, спросил он из глубины быстро заполняющего кабинет сизого облака. – Прежде всего, я м-м... не могу ухватиться... почувствовать – кто мы для человека оттуда? Почему там побывало так мало людей – уже в наше-то время?... И почему чуть ли не все, кто побывал там – так замкнулись, отгородились и от Чура этого, и от здешней жизни?...

– Вопросы у вас – не из простых... – профессор крякнул и принялся расхаживать взад-вперед по тесноватому кабинету, дымя как паровоз и входя в привычную для себя роль университетского лектора. – Типичные вопросы начинающего знакомиться с Чуром вплотную... Отношение колонистов Чура к Матери-Земле с самого начала было отнюдь не простым. То-есть, конечно: с кафедр и амвонов постоянно звучали благие слова о возвращении в лоно Материнской Цивилизации, культивировалась вселенская скорбь по утерянной Родине Предков... Все это было. Но кроме скорби был и другой мотив: гордая вера в то, что именно они, пришельцы с далеких звезд, есть покорители и создатели всего сущего. Творцы нового мира – сурового и не знающего жалости. Но скроенного по их мерке и их волей, и потому – прекрасного!

Профессор сделал выразительный жест в сторону голографического окна, в котором открывался вид на взятое в кольцо заснеженных гор бездонное озеро.

Высокое небо с редкими, нездешними звездами отражалось в нем. Вдоль крутых берегов взбирались вверх – по склонам гор – диким камнем выложенные террасы, а над ними высились неприступные стены то ли замка, то ли невероятной архитектуры форта...

– Это – голограмма того времени... – пояснил Покровский, – одна из немногих, что дошли до нас... Странный мир, правда?

Уже тогда совсем чужой. А сама возможность возвращения в лоно напрочь перечеркивала в глазах обитателей Чура их великую роль создателей нового мироздания. Эпос о сотворении прекрасного нового мира делался просто рассказом о случайно приключившихся и, в общем-то, ненужных неприятностях горстки людей где-то у черта на куличках. Это вызывало уже не гордость. Скорее – сострадание. Но дело даже не в этом...

Приглушенный свет мини-софита вырывал из мрака только клавиатуру терминала, да пюпитр, укрепленный перед дежурным по блоку интенсивной терапии, а на пюпитре листок отчета по смене.

Лицо самого дежурного было представлено только фосфорическими, огромными белками глаз. Остальные детали его темнокожего лица просматривались лишь неясными бликами в темноте. Шум поднимающегося лифта заставил его отвлечься от созерцания дисплея и всмотреться в глубину холла. В открывшемся просвете двери прибывшей кабины обозначился стройный женский силуэт.

Над пюпитром, из мрака возникло еще одно фосфорически-белое пятно – дежурный улыбнулся неожиданной встрече.

Девушка, симпатичная, с резкими чертами очень молодого, на вид – цыганского лица, приветливо помахала ему рукой.

– Привет, Элли, – радостно приветствовал он коллегу. – Сегодня я тебя сменяю. Махнулась с Даном, – Элли одарила его жемчужной улыбкой. – Мне завтра днем вот так нужно в город.

Она энергично бросила сумочку рядом с распечаткой отчета и принялась извлекать из нее потребные для высиживания следующих четырех часов ночного дежурства предметы: патрончик губной помады, зеркальце, набор микрокосметики и другую чушь.

Сдающий смену с явным облегчением освободил место за столом со множеством кнопок и экранов.

За его плечами послышались шаги. Белоснежный халат человека, вышедшего на звук их разговора из глубины блока, был накинут поверх темно-синего мундира офицера уголовной полиции.

– Сегодня у нас гостит, так сказать, опекун с Козырной... – представил его чернокожий дежурный, – лейтенант Дин. А это – мисс Лихая... – у него была англо-саксонская манера именовать людей. – Сменяет меня вместо мистера Штерна.

Полицейский улыбнулся – надо полагать, общество мистера Штерна было бы чуть менее приятно ему.

– О, я вижу, сегодня у меня будет приятная компания, лейтенант, – приветливо помахала ему Элли, – что, сегодня у нас в блоке опять очень важные персоны?

– Что поделать, мисс, что поделать, – полицейский пожал плечами, словно извиняясь. – Кто-то там, наверху, боится, что ваших сегодняшних пациентов могут заставить замолчать навеки.

Элли энергично поставила закорючку на бланке приема-передачи дежурства и помахала вслед неторопливо удаляющемуся коллеге.

Потом повернулась к лейтенанту.

– Вас в сон не тянет, герр офицер? Меня так – очень. По началу дежурства – всегда так. Но есть панацея – она помахала в воздухе небольшим термосом. – Хороший кофе... Скажу по секрету – настоящая контрабанда! Угоститесь.

Мисс с отраженной в ее фамилии лихостью наполнила заманчиво дымящимся напитком пару разовых стаканчиков и протянула лейтенанту его долю. Поклевывая крепко заваренный мокко, оба лица, непосредственно ответственные за жизнь пациентов блока, обменялись между собой мнениями о разных аспектах тягостей ночных дежурств, о затее муниципалитета с экотранспортом, об одолевающих эмигрантах... Особо подасадовали о волне преступности, из-за которой даже в реанимации за пациентами, что на пол-дороге в мир иной, могут прийти архангелы при пистолетах с глушителями, и еще о чем-то, что лейтенанту Дину и вовсе плохо запомнилось, а потом Элли отправилась осматривать пациентов. Когда минут через десять она вернулась к своему столу, лейтенант, притулившийся в кресле у уютного торшера, пребывал в глубоком ауте.