Такой честной милиции нет нигде в мире! И даже хорошо, что они меня связали, думал он в порыве благородства, а то я мог бы в ярости пьяного буйства раскидать этот глинобитный городок!

Тут мы должны слегка подправить нашего поэта. По более поздним сведеньям, дошедшим до нас через сына председателя колхоза, начальник милиции, распоряжаясь отправить в Ташкент все еще спящего не то летаргическим, не то вечным сном странного лектора и чувствуя, что дело принимает межреспубликанский оборот, пригрозил милиционерам, занятым телом и вещами нашего поэта, что он лично из своего личного пистолета пристрелит каждого из них, если у лектора что-нибудь пропадет.

Все быстрее и быстрее двигаясь в ресторан, как бы отстреливаясь от Кирбабаева ржавыми выстрелами хлопающих за спиной железных дверей, наш поэт все восторженнее думал: о, как я был прав, что никогда в жизни не допускал в своих стихах социальной темы! Не допускал и не допущу! Энергия стиха и никаких идей!

После перестройки его книги, обгоняя одна другую, стали появляться на прилавках. Он изъездил Европу по следам своих поэтических снов. По его словам, сны были интересней.

– Хорошо, что я успел о Европе написать до того, как увидел ее, – говорил он, – там много интересного. Но так написать, как я написал до того, как увидел ее, теперь я не смог бы.

Сейчас он один из самых видных поэтов страны. Недавно он получил Государственную премию.

Ему эту премию вручал лично Ельцин, впрочем, как и всем остальным. Но навряд ли, да и просто невозможно представить, чтобы кто-нибудь из остальных лауреатов услышал слова, сказанные нашему поэту. Если верить ему (я хочу сказать – поэту), Борис Николаевич Ельцин, пожимая ему руку, широко улыбнулся и сказал:

– На ловца и зверь бежит.

– Мистика! – по привычке произносил поэт, пересказывая нам слова президента.

– А разве не мистика, – добавлял он в сторону тех, кто явно сомневался, что президент произнес эти слова, – что я – поэт, всю жизнь гонимый издательствами, стал лауреатом Государственной премии?

– Юра, – сказал я шутливо, – ты, оказывается, не великий поэт.

– Почему?! – взревел он.

– Вспомни судьбу великих русских поэтов, – сказал я, – разве у кого-нибудь из них она увенчалась таким блестящим успехом?

Он помрачнел и надолго задумался.

– Так что же?

– Еще не вечер, – сказал он впервые в жизни тихим голосом. – Еще не вечер, – сказал он впервые в жизни тихим голосом.