– Простите за вопрос, сэр, но следует ли понимать вас так, что к мистеру Смиту относятся как к фигуре в некотором смысле комической?

– Хм-м. Да нет, это, пожалуй, будет уж слишком. У здешнего люда есть известные политические убеждения. Они считают, что обязаны иметь твёрдые взгляды на то да на это, как призывает их Гарри. Но, в сущности, они ничем не отличаются от других и так же хотят спокойной жизни. У Гарри полно идей, как изменить и это, и то, но на самом деле радикальные перемены никому в деревне не нужны, даже если жителям и будет от них какая-то польза. Местные хотят, чтобы их оставили в покое, позволили жить себе тихо и мирно. Не хотят они, чтобы к ним приставали со всякими проблемами.

К вящему моему удивлению, я уловил в голосе доктора нотки отвращения. Но он тут же взял себя в руки, коротко рассмеялся и произнес:

– Поглядите, с вашей стороны красивый вид на деревню.

Действительно, внизу под нами открылась деревня. Под утренним солнцем она, понятно, смотрелась совсем по-другому, но в остальном панорама очень напоминала ту, которую я впервые обозрел накануне в вечерних сумерках; из этого я заключил, что мы приближаемся к месту, где я оставил «форд».

– Мистер Смит, видимо, полагает, – заметил я, – что достоинство личности заключается именно в этом – в твердых взглядах и всем остальном.

– Ах да, достоинство. Я уже и забыл. Значит, Гарри попробовал заняться философскими определениями. Однако. Как я понимаю, он понес жуткую чушь.

– Его выводы не всегда убеждали слушателя в полной мере, сэр.

Доктор Карлейль кивнул, но, как мне показалось, ушел в свои мысли.

– А знаете, мистер Стивенс, – произнес он наконец, – ведь я приехал сюда ярым социалистом. Верил в лучшее медицинское обслуживание для всего народа и прочее в том же роде. Было это в сорок девятом. Социализм обеспечит людям достойную жизнь. Вот во что я верил, когда здесь появился. Впрочем, виноват, вам-то к чему выслушивать весь этот вздор? – И весело спросил:

– Ну, а как вы, старина?

– Прошу прощения, сэр?

– Как вы думаете, что такое достоинство?

Должен признаться, что прямо поставленный вопрос застал меня врасплох.

– Это довольно сложно изложить в немногих словах, сэр, – ответил я. – Но мне кажется, оно сводится к тому, чтобы не раздеваться на глазах у других.

– Виноват, что сводится?

– Достоинство, сэр.

– Ага, – кивнул доктор, однако с немного озадаченным видом; затем он сказал: – Ну вот, эта дорога должна быть вам знакома. Вероятно, при дневном свете у нее несколько другой вид. Постойте, постойте, что это там? Уж не ваш ли автомобиль? Господи, ну и красавец!

Доктор Карлейль остановился у «форда», вылез и повторил:

– Господи, ну и красавец.

Он тут же извлек воронку с канистрой и весьма любезно помог мне перелить бензин в бак «форда». Все мои страхи, что с «фордом» случилось что-то серьезное, мигом развеялись, когда я включил зажигание и услышал знакомое урчание мотора. Я поблагодарил доктора Карлейля, и мы распрощались, хотя мне пришлось еще с милю тащиться по извилистой дороге за его «ровером», пока наши пути не разошлись.

Около девяти я пересек границу Корнуолла. Дождь пошел часа через три, а тогда облака были все еще ослепительно белые. И вообще ландшафты, что открывались моему взору нынче утром, были из самых очаровательных, какие мне доводилось видеть. К несчастью, однако, я не мог уделить им внимания, которого они заслуживали, поскольку, не стану скрывать, мысли мои в основном были заняты тем, что еще до наступления вечера – если, понятно, не случится ничего непредвиденного – я снова увижу мисс Кентон. И вот, проезжая меж привольно раскинувшихся полей, где на многие мили вокруг не было видно ни человека, ни автомобиля, или осторожно пробираясь через чудесные деревеньки, многие из которых представляли собой всего лишь горстку каменных домиков, я незаметно опять улетел мыслями в прошлое. И сейчас, здесь, в Литтл Комптоне, когда я сижу в ресторане этой славной гостиницы, смотрю, как за окном по булыжникам деревенской площади пляшет дождь, и у меня остается еще немного времени, я против воли думаю все о том же.

Все утро меня преследует одно воспоминание, вернее, осколок воспоминания, мгновение, которое по какой-то непонятной причине живо в моей памяти. Я стою один в служебном коридоре перед закрытой дверью гостиной мисс Кентон; стою не лицом к двери, но вполоборота, застыв в нерешительности – постучаться или нет? – ибо, помнится, в этот миг мне подумалось, что за этой самой дверью, в каких-нибудь нескольких ярдах, мисс Кентон сидит и плачет. Как я сказал, это мгновенье крепко засело у меня в голове, а с ним и память о непонятном чувстве, которое поднялось во мне, пока я там стоял. Мне сдается, что когда я раньше на этих страницах пытался собрать подобные воспоминания воедино, то отнес этот эпизод к тому часу, когда мисс Кентон получила известие о смерти тетушки. Точнее, к тем минутам, когда я удалился, оставив ее наедине с ее горем, но в коридоре сообразил, что не принес ей своих соболезнований. Но теперь, снова об этом подумав, я боюсь, не вкралась ли в мои воспоминания маленькая неточность, а именно: не относится ли в действительности сей эпизод к событиям, имевшим место вечером через несколько месяцев после тетушкиной кончины, то есть к тому самому вечеру, когда в Дарлингтон-холл несколько неожиданно нагрянул молодой мистер Кардинал.

*

Отец мистера Кардинала, сэр Дэвид Кардинал, многие годы был самым близким другом и единомышленником его светлости, но за три или четыре года до описываемых событий трагически погиб, упав с лошади. Тем временем молодой мистер Кардинал приобрел некоторую известность как автор остроумных комментариев на международные темы. Эти заметки, видимо, редко вызывали одобрение со стороны лорда Дарлингтона – я помню, как его светлость не раз, отрывая взгляд от газеты, произносил что-нибудь вроде «Этот мальчишка Регги опять порет чушь. Хорошо, что его отец не сможет все это прочесть». Комментарии, однако, не мешали мистеру Кардиналу быть в доме частым гостем; его светлость никогда не забывал о том, что молодой человек – его крестник, и относился к нему как к родному. Мистер Кардинал, со своей стороны, никогда не являлся к обеду, не предупредив о своем приезде заранее; вот почему я слегка опешил, когда, открыв на звонок, увидел его на крыльце с прижатым к груди портфелем.

– Привет, Стивенс, как поживаете? – сказал он. – Тут вышло недоразумение, так, может, лорд Дарлингтон хоть пустит переночевать.

– Приятно снова видеть вас, сэр. Я сообщу его светлости о вашем приезде.

– Я собирался погостить у мистера Роланда, но, вероятно, получилась накладка и они куда-то уехали. Надеюсь, я не очень тут помешаю? То есть нынче вечером ничего такого не ожидается?

– Если не ошибаюсь, сэр, после обеда к его светлости прибывают какие-то джентльмены.

– Вот не повезло! Похоже, я не вовремя явился. Ну, постараюсь не высовываться. Как бы там ни было, у меня с собой несколько заготовок, так что есть чем заняться, – сказал мистер Кардинал, тряхнув портфелем.

– Я сообщу его светлости о вашем приезде. Во всяком случае, вы как раз подоспели, чтобы с ним отобедать.

– Прекрасно, я, грешным делом, на это надеялся. Боюсь, впрочем, что мое присутствие не доставит миссис Мортимер особенной радости.

Я провел мистера Кардинала в гостиную, а сам направился в кабинет, где застал его светлость склонившимся над какими-то бумагами с видом глубокой сосредоточенности. Когда я сообщил ему о приезде мистера Кардинала, на лице у лорда Дарлингтона отразились удивление и досада. Он откинулся на спинку кресла и задумался, словно пытался решить головоломку.

– Передайте мистеру Кардиналу, что я сейчас выйду, – произнес он наконец. – Пусть пока чем-нибудь займется.

Я возвратился к мистеру Кардиналу и обнаружил, что тот беспокойно расхаживает по гостиной, разглядывая вещицы, которые, верно, уже сотни раз попадались ему на глаза. Я передал ему поручение его светлости и спросил, не принести ли чего подкрепиться.