Бой становился все жарче. Появились воины из Вал-Богтиха и могучий Якобус Варравангер; за ними с грохотом шли Ван-Пуши из Эзопуса, вместе с Ван-Рипперами и Ван-Брентами, сметая все на своем пути; затем Сои-Дамы и Ван-Дамы, которые, оглашая воздух неистовой руганью, двигались во главе воинов с берегов Хелл-Гейта, одетых в свои плащи из грубого сукна цвета грома и молнии. Последними шли знаменосцы и телохранители Питера Стайвесанта, носившие большие касторовые шляпы, по обычаю манхатезцев.
Теперь поднялся страшный шум; началась отчаянная схватка, сопровождавшаяся дикой жестокостью, бешеным остервенением, смятением и самозабвением войны. Голландцы и шведы смешались друг с другом, сцепившись врукопашную, пыхтя, задыхаясь. Небо потемнело от тучи метательных снарядов. Каркасы, зажигательные ядра, дымовые бомбы, вонючие бомбы и ручные гранаты сталкивались между собой в воздухе. Бум! гремели пушки; дзинь! звенели палаши; глухо стучали дубинки, с треском ломались мушкетные ложа. Удары, пинки, тумаки, царапины, фонари под глазами, разбитые в кровь носы усиливали ужас представшей взорам картины! Трах-тарарах! Коли, руби, как ни попало, куда придется! Повсюду сумятица, все летит вверх тормашками, стук-бряк, удар за удар, полная неразбериха! – «Гром и молния!» – кричали голландцы; – «Проклятие!» – вопили шведы. – «На приступ!» – орал Твердоголовый Пит; – «Взорвать мину!» – громовым голосом командовал Рисинг. – Тан-тара-ра-ра! – гнусила труба Антони Ван-Корлеара. Все голоса и звуки стали невнятными, визги боли, вопли ярости и крики торжества слились в один чудовищный шум. Земля задрожала, словно пораженная параличом; при виде столь жуткой картины деревья зашатались от ужаса и увяли; камни зарылись в землю, как кролики, и даже речка Кристина изменила направление и в смертельном испуге потекла вверх по горе!
Только потому, что оружие у всех было тупое, порох подмочен и что по странному совпадению все наносили удары плашмя, а не острием своих сабель, дело обошлось без страшнейшей резни. Обильно стекавший пот бежал реками по полю сражения; к счастью, никто не утонул, так как воины, все до одного, были опытными пловцами и имели на такой случай пробковые куртки; но много отважных голов оказалось разбито, много крепких ребер сломано, и многие страдавшие одышкой герои едва переводили дух в этот день!
Исход сражения долго оставался неясен; хотя сильный ливень, посланный «Юпитером-тучегонителем», несколько охладил пыл бойцов, как охлаждает пыл дерущихся мастифов[438] вылитое на них ведро воды, тем не менее битва затихла только на несколько мгновений, а затем возобновилась, и воины с удесятеренной яростью продолжали награждать друг друга синяками и кровоподтеками. Вдруг все увидели огромный столб густого дыма, медленно надвигавшийся на поле битвы; на некоторое время даже вошедшие в раж бойцы замерли в немом изумлении. Но когда ветер на секунду рассеял темное облако, из его середины показалось развевающееся знамя бессмертного Майкла Поу. Благородный вождь бесстрашно шел вперед, ведя за собой плотно сомкнутые ряды питавшихся устрицами павонцев, которые остались позади отчасти как corps de reserve,[439] а отчасти для того, чтобы переварить съеденный ими чудовищный обед. Эти отважные воины, не зная боязни, мужественно шагали, затягиваясь изо всей силы своими трубками, от которых и поднималось упомянутое выше зловещее облако, но шли они очень медленно, так как ноги у них были короткие, а талия чрезвычайно округлая.
Но в это самое время боги, покровительствовавшие войскам Нового Амстердама, необдуманно покинули поле сражения и зашли в соседнюю таверну, чтобы освежиться кружкой пива, и нидерландцев чуть было не постигло страшное бедствие. Едва мирмидоняне могучего Поу достигли передовой линии, как шведы по распоряжению коварного Рисинга встретили их градом ударов, направленных прямо в их трубки. Изумленные таким неожиданным нападением и совершенно растерявшись при виде того, что их трубки были сломаны из-за этой «проклятой чепухи», отважные голландцы пришли в полное смятение и даже обратились в бегство; как испуганное стадо неповоротливых слонов, они привели в замешательство свою собственную армию, опрокинув целый отряд низкорослых Хопперов; священное знамя, украшенное гигантской устрицей, эмблемой Коммунипоу, было втоптано в грязь. Шведы воспрянули духом и, преследуя павонцев по пятам, с такой силой поддавали им ногами a parte poste,[440] что основательно ускоряли их движение; даже сам знаменитый Поу не избег грубых и невыносимо оскорбительных прикосновений чужих башмаков!
Но каков, о муза! был гнев доблестного Питера, когда он издалека увидел, что его армия дрогнула! Громовым голосом он закричал вслед своим малодушным воинам, испустив такой военный клич, какой издал суровый Ахиллес, когда троянские войска уже готовились сжечь все его канонерки. Страшный крик долгим эхом разнесся по лесам, и деревья повалились от шума; медведи, волки и пантеры с перепуга выскочили из своей кожи; несколько ошалевших холмов перепрыгнули через Делавэр и все легкое пиво в Форт-Кристина скисло от этого звука!
Услышав голос своего предводителя, манхатезские воины вновь обрели мужество, а может быть, они испугались его яростного гнева, которого страшились больше, чем всех шведов на свете. Но дерзновенный Питер, не ожидая их помощи, врезался с саблей в руках в самую гущу врагов. Тут он совершил такие невероятные подвиги, о которых не слыхивали с легендарных времен великанов. Куда он ни направлялся, враг перед ним шарахался; с буйной стремительностью он наступал, загоняя шведов, как собак, в их же собственный ров. Но пока он бесстрашно шел вперед, враги, подобно набегающим волнам, которые обрушиваются на несущуюся по ветру лодку, смыкали свои ряды позади и грозили напасть с флангов, создавая для него смертельную опасность. Один отчаянный швед, чье могучее сердце было чуть поменьше перечного зернышка, направил свою подлую шпагу прямо в сердце героя. Но хранительная сила, пекущаяся о безопасности всех великих и благородных людей, отвела вражеский клинок и направила его к вместительному боковому карману, где лежала громадная Железная Табакерка, обладавшая, как щит Ахиллеса, сверхъестественными свойствами – несомненно из-за того, что была благочестиво украшена изображением блаженного святого Николая. Так смертельный удар не достиг цели, хотя и заставил великого Питера почувствовать, что у него сильнейшим образом перехватило дух.
Как разъяренный медведь, на которого нападают надоедливые дворняжки, яростно кружится, скалит свои страшные зубы и бросается на врага, так кинулся наш герой на вероломного шведа. Злосчастный негодяй пытался найти спасение в бегстве, но проворный Питер схватил его за непомерно длинную косу, болтавшуюся за спиной.
– А, подлый червь! – прорычал он, – на съеденье червям я тебя и отправлю!
Сказав так, он взмахнул своей верной саблей и нанес удар, который обезглавил бы шведа, будь у того, как у Бриарея,[441] даже полсотни голов, но жалостливая сталь не достигла шеи и только навсегда отделила косу от макушки. В эту самую секунду коварный аркебузир, взобравшийся на вершину соседней насыпи, прицелился из своего смертоносного оружия и отправил бы доблестного Стайвесанта скитаться печальной тенью по берегу Стикса, если бы бдительная Минерва, только что остановившаяся, чтобы завязать свои подвязки, не увидела, какой великой опасности подвергается ее любимый вождь и не послала старого Борея с раздувальными мехами, который в самый последний момент, когда ужасный фитиль уже был поднесен к полке ружья, дунул столь удачно, что сдул весь порох с запала! Так шла эта грандиозная битва не на живот, а на смерть. Но вот отважный Рисинг, наблюдавший за сражением с вершины невысокого равелина, увидел, что непобедимый Питер бьет и лупит чем попало его верных воинов. Словами нельзя описать гнев, который охватил его при этом зрелище; он лишь на мгновение задержался, чтобы изрыгнуть пять тысяч проклятий, а затем, обнажив свой громадный палаш, переваливаясь с ноги на ногу, спустился на поле битвы; он шагал так оглушительно, как, по словам старого Гесиода, ступал Юпитер, когда сходил с небес, чтобы запустить в титанов своими шутихами.
