– Отчасти. Но в основном потому, что я бросила тебя таким образом. Или даже выгнала тебя – смотря как это назвать. Я совершила ошибку. Теперь расплачиваюсь за нее.

Когда Чарм говорила это, Уоррен не мог видеть ее глаз. Когда же, в конце концов, она опустила руку, он заметил, что глаза ее были подернуты влажной пеленой слез. Уоррен даже скрипнул зубами, так, будто боль Чарм внезапно передалась и ему.

– Я прошу прощения, – сказала Чарм.

Она все еще не решалась смотреть прямо на Уоррена; веки ее были опущены, словно у кающейся грешницы. Она шмыгнула носом.

– Конечно, я все понимаю. Мне не следовало приходить к тебе вот так и хныкать здесь, как школьнице. Но я обязана была поговорить с тобой.

– Я не знаю, что сказать тебе, Чарм.

И это была правда.

– Тебе не нужно ничего говорить. Хотя одно ты, может быть, сказать должен. Ты ненавидишь меня, Уоррен?

– Нет.

– А раньше ты меня ненавидел?

– Ненависть – не то слово. Я был зол. Мне было больно. Ты ведь можешь понять это, не правда ли?

– Ты нашел другую женщину?

– Да, у меня есть другая.

– Проклятье! – сказала Чарм.

Она раскрыла сумочку и, достав платок, громко высморкалась.

– Да, так и должно было случиться, я думаю. У вас это серьезно?

– Пока это еще в стадии веселого развлечения.

Чарм начала засовывать платок обратно в сумочку.

– Я позволю тебе расплатиться за ленч. Я ухожу.

Она говорила взволнованно, тихо.

– Мне очень стыдно за то, как я с тобой поступила. Я никогда не переставала любить тебя, просто в какой-то момент я пресытилась нашей совместной жизнью. Я пришла сюда, чтобы сказать тебе это и еще многое другое и спросить тебя … – Она слегка закашлялась, и эхо ее голоса наполнило воздух меланхолией. – И спросить тебя, не вернешься ли ты домой? Не сегодня, но когда ты будешь готов к этому. Сейчас ничего не отвечай. Я знаю, что ты ответишь. Я могу прочесть это в твоих глазах. И не жалей меня. Со мною все будет нормально.

Уоррен хотел сказать ей что-нибудь, хотя понятия не имел, какие слова могут слететь с его губ. Ум его был перегружен, сознание переполнено противоречивыми мыслями и эмоциями: жалость, гнев и нежность, любовный порыв вслед за уколом неприязни, даже целый поток воспоминаний о том, что он когда-то называл любовью. Но ничего этого Уоррен произнести не мог. Он чувствовал, что легкие его вместо воздуха наполнены печалью. Чарм поспешила к выходу.

Поднявшись со своего кресла, Уоррен наблюдал за тем, как она подошла к двери, распахнула ее и исчезла в горячем потоке улицы. Какая красивая женщина, подумал Уоррен, какие великолепные ноги, какой прелестный зад. Какое сердце, какая душа! Какой красноречивый язык! И какой же дурой она оказалась! И я не хочу, чтобы она возвращалась.

Это было решено, и отменить это решение казалось невозможным. Уоррен взглянул на часы.

У него оставалось ровно десять минут на то, чтобы расплатиться по счету и успеть в суд на перекрестный допрос его клиентки.

Бросив взгляд в свои записи, Боб Альтшулер лениво развалился в кресле за столом обвинения. Он сказал:

– Миз Баудро, я напоминаю вам, что вы по-прежнему находитесь под присягой и обязаны говорить правду.

Руки Джонни Фей сжимали сумочку, лежавшую на ее коленях. Обвиняемая без колебаний встретила устремленный на нее издалека взгляд Альтшулера.

– Мы начнем с самого начала, постепенно пройдя путь до того вечера, когда произошло убийство, точно так, как это сделал ваш адвокат. Вас это устраивает?

– Вам решать, сэр, – ответила Джонни Фей.

Альтшулер поднял бровь, затем приступил к изучению своего судебного блокнота.

– Хорошо … Я напоминаю вам ваши слова о том, что наркотики убили одного из ваших братьев. Вы говорили это?

– Да, говорила.

– Но вы также сказали – чуть раньше, во время свидетельских показаний, – что оба ваши брата погибли во Вьетнаме. Так что же было на самом деле, миз Баудро? Наркотики или пули?

Я ошибся, подумал Уоррен, она вызовет только большую симпатию со стороны присяжных. Но он знал, куда направляется Альтшулер.

Спокойно и очень подробно Джонни Фей объяснила, что именно случилось с Клинтоном, а затем с Гарретом. Она обращала свой ответ непосредственно к присяжным. Потом повернулась к обвинителю.

– Итак, я имела в виду, что Гаррет был убит Вьетнамом, несмотря на то, что фактически он погиб вовсе не там.

– Иными словами, давая свидетельские показания, вы сказали одну вещь, а имели в виду совсем другую. Но разве подобное допустимо?

– В известном смысле вы правы. Но что касается моего брата Гаррета, то я не думала, что это так важно.

– Это важно постольку, поскольку позволяет суду увидеть, как работает ваш ум, миз Баудро, когда от вас требуется говорить правду под присягой.

Прежде чем Уоррен успел выступить с протестом, Джонни Фей проговорила:

– А я говорила правду. Позднее я уточнила, что мой брат умер в результате передозировки.

Две минуты на перекрестном допросе, подумал Уоррен, и она уже позволила вовлечь себя в спор с Альтшулером. Обвинитель прорвет линию ее обороны.

Уоррен встал, с грустью покачав головой.

– Ваша честь, обязанность обвинителя – задавать вопросы свидетельнице, а не дразнить ее или читать нотации присяжным. Не будет ли суд любезен напомнить ему об этом?

– Это ваше возражение, мистер Блакборн? – спросил судья Бингем.

– Да, ваша честь.

– Поддерживается. Больше не делайте этого, мистер Альтшулер.

Уоррен сурово взглянул на Джонни Фей, надеясь, что предупреждение дойдет до нее. Но она сидела, чуть наклонясь вперед и вцепившись в свою сумочку. Взгляд Джонни Фей был устремлен исключительно на Боба Альтшулера.

Альтшулер сказал:

– Миз Баудро, вы сообщили суду, что в 1970 году вам выпала честь представлять Корпус-Кристи на конкурсе “Мисс Техасский Карнавал”, не так ли?

– Да, сэр, я это сказала.

Справившись в своих записях, Альтшулер заявил:

– Разве не факт, что на этом конкурсе вы произнесли речь перед телекамерами, в которой назвали само это соревнование “глупой и унизительной шарадой”? Это ваши слова, миз Баудро?

– Возможно, так оно и было, но это не имеет никакого отношения к моим чувствам по поводу того, что я представляла на конкурсе свой родной город.

Альтшулер повернулся к судье Бингему:

– Ваша честь, не будете ли вы добры проинструктировать свидетельницу отвечать “да” или “нет”, если этого требует вопрос?

Судья Бингем кивнул.

– Пожалуйста, постарайтесь делать это, мадам.

Джонни Фей возразила:

– Ваша честь, я не смогу этого делать, если он будет искажать факты.

Глаза Уоррена полезли на лоб: теперь она уже спорит с судьей.

Бингем проигнорировал реплику Джонни Фей и сказал:

– Продолжайте, мистер Боб.

– Не говорили ли вы также представителям прессы на конкурсе “Мисс Техасский Карнавал”: “Девственное мясо – это единственное, что шовинистически настроенные свиньи-мужчины позволяют нам демонстрировать на подобных представлениях”? Разве это не ваши слова?

Пальцы Джонни Фей еще глубже вонзились в кожу ее сумочки.

– Да, сэр, я это сказала.

– И эти слова должны были продемонстрировать вашу гордость по поводу того, что вы представляли там свой родной город?

– Это неправда.

– Извините, вы отвечаете “да” или “нет”?

– Я хочу сказать, что одно не имеет никакого отношения к другому.

– Так это означает “да” или “нет”?

– Нет, – сказала она разозлившись, – или да. Я даже не запомнила вашего дурацкого вопроса.

Альтшулер кивнул так, словно только что узнал нечто чрезвычайно важное.

– Я снимаю “дурацкий вопрос”, – сказал он. – Далее, миз Баудро, жалуясь на трудности вашей работы в ночном клубе, вы сказали, что Бог не создал этот мир совершенным. Вы верите в Бога?

– Да, сэр.

– И вы регулярно посещаете церковь?

– Заявляю протест! – выкрикнул Уоррен. – Это не относится к делу.