— Ты, однако, не торопишься двинуться дальше, — без обиняков заявил он.

Я изумленно воззрился на него, потом медленно поднялся. Я помнил, разумеется, что он здесь хозяин, но не могу сказать, как мне стало обидно.

— Я так понимаю, ты меня гонишь?

Минуту мы топтались друг против друга, плечо к плечу, глаза в глаза, иллюстрируя известную сценку из Тома Сойера, а потом он неожиданно уступил. Присев на корточки, он посмотрел на меня снизу вверх. Серьезным взглядом маленького мальчика он владел в совершенстве.

— Каждый из них, — он мотнул головой на город за плотно закрытой дверью, — когда-то пришел сюда, как ты. Имея перед собой какую-то цель впереди. Спроси сейчас любого, он только взглянет на тебя с недоумением. Сказать по чести, Дим… я бы ни за что не остался.

— Почему ты хочешь, чтобы я ушел?

— Мне нужен предлог, чтобы проникнуть в июль, — честно ответил Имант. — Меня там не слишком привечают. Я помогу тебе, а ты поможешь мне. Идет?

Предположение о том, что бог тоже нуждается в помощи, сперва ошеломило меня своей кажущейся нелепостью, равно как и предложенная схема «ты — мне, я — тебе». Раньше мне удавалось передвигаться задаром. Но все же я понял, что он победил. Он растолкал меня, быть может, уже в самый последний момент, когда я начал забывать. Но более всего меня поразила мысль, что если я сейчас же не сдвинусь с места, то могу никогда не увидеть лики остального полугода.

— Уговорил, — сказал я ему. — Идем? Ключ… не забудешь?

— Да, Ключ…

Имант оторвался от меня, вроде бы бесцельно прошелся по комнате, нагнулся и поднял с пола красивую витую раковину величиной с две ладони, с розовыми шипами и перламутровым нутром. Встряхнул ее, поднес к уху, прислушался, кивнул удовлетворенно.

— Ага, вот она. Сойдет.

В другой руке я заметил у него пресловутое жемчужное ожерелье, что позволило мне сделать некоторые предположения относительно характера следующего по очереди духа. И все же, надо сказать, я покидал этот бедлам с некоторым сожалением.

На этот раз мы материализовались — пора, наконец, приставить к делу слово, наилучшим образом иллюстрирующее способ моих передвижений — в настолько неожиданном месте, что я временно потерял дар речи.

Мы очутились среди четырех бревенчатых стен, на тесной деревенской кухне, где со всех сторон что-то пыхало, шипело, шкворчало и брызгалось раскаленным маслом. Но тесно здесь было вовсе не потому, что ее так неудачно расположил планировщик или кто-то пожалел на нее леса. Прямо перед нами стояла брюнетка баскетбольного роста и экзотической наружности. Она стоила того, чтобы задержаться на минутку и описать ее, тем более, что все равно преграждала нам выход.

Ее лицо было несколько более смуглым, чем обычно встречаются в средней полосе России, а именно в этот регион нас занесло, судя по обстановке, меблировке и виду из окна. Губы у нее были как спелые вишни, глаза — как сентябрьские звезды, кожа — как смазанная жиром сковорода. Все ее восемь пудов облекало ситцевое платье в веселый мелкий цветочек, натянутое настолько туго, что мне становилось страшно, когда она шевелилась, а на балконного размера груди трепетал до смешного крошечный золотой крестик, выдававший то ли полную безграмотность дамы в вопросе веры, то ли предрасположенность к ее римско-католической версии.

— Явился? — сказала она, обдавая нас антарктическим холодом. — Не ждали!

Поистине, я не знал ни что ей сказать, ни как проскользнуть мимо нее. Еще один веский довод не покидать благословенный июнь. Потом сообразил, что все сказанное относится не ко мне.

— Твоему негостеприимству, Афродита, — ответил ей Имант, одновременно совершая какой-то очень сложный маневр плечом, в результате которого я оказался вытолкнутым вперед, — нет ни малейшего оправдания. Цель моего нынешнего визита сугубо деловая.

— Знаю я твои дела, король бездельников! — отмахнулась от него Афродита.

— К твоему сведению, я всего лишь сопровождаю своего гостя. Ты достаточно сведуща в местных делах, чтобы понимать: в обход вас в Август дороги нет.

— Сам-то мог бы и не припираться, — буркнула Афродита, одаряя меня не слишком ласковым взглядом, однако, смиряясь с моим присутствием, соблаговолила все же спросить: — Молодой человек, кто теперь президент в Гондурасе?

Я только рот разинул и, с большим трудом подбирая надлежащие обороты, на каждом шагу извиняясь, объяснил, что не располагаю сведениями подобного рода. Выражение ее лица при этом я мог истолковать единственным образом: субъектам, столь далеким от политики, нечего болтаться туда-сюда по Высшим сферам.

— Афродита, — вновь миролюбиво вмешался Имант, и я подавил судорогу совершенно непристойного смеха, которая скручивала меня всякий раз, как он произносил ее имя, — ты же видишь, мы с белым флагом и без оружия.

— Твое-то оружие всегда при тебе, охальник!

— Да, — высокомерно согласился Король-Июнь. — Я сражаюсь улыбкой. И побеждаю!

С этими словами он движением профессионального регбиста поднырнул под занесенную скалку и исчез в дверях. Афродите, если она не желала потерять лица, оставалось только смириться и пропустить меня следом.

Оказывается, это был большой деревянный дом, похожий на те, что можно увидеть в привилегированных дачных поселках вроде подмосковного Переделкино или питерского Комарово. Довольно долго я никак не мог определить источник легкого шороха, сопровождавшего нас повсюду во время наших перемещений по комнатам, потом догадался, что это мелкий летний дождь шелестит по шиферной крыше. Знаю я эти дожди. Нудная многодневная ностальгическая морось, от которой огурцы покрываются мучнистой росой, а земляника заболевает серой гнилью. Странные предпочтения у местного духа, за которого я сперва, с перепугу, едва не принял Афродиту. Вряд ли даже ради ее прекрасных глаз и необъятных форм Имант стал бы самолично добывать жемчуг.

Я готов был ошибиться еще раз, когда в гостиной мы наткнулись на молодую девушку, выразившую при виде моего спутника совсем иные чувства.

— Ну наконец! — воскликнула она, бросая веничек из перьев, которым обметала пыль с фарфоровых статуэток. — Мы все тут уже позеленели и скоро заквакаем.

Ага, сообразил я, это его Пятая колонна. У меня возникло и ширилось подозрение, что Имант, помимо всего прочего, готовит соседскому месяцу нечто вроде аннексии. Девушка, кажется, была вполне в его вкусе, такая же оживленная, инициативная и хорошо сложенная, как его бронзовотелые вакханки, с упругой свежей кожей, блестящими глазами и каштановыми косами, такими длинными, что, по моим расчетам, она могла бы на них сидеть, не особенно запрокидывая голову. Обыкновенно явления Иманта свету сопровождались целыми стадами нимф вроде этой, однако именно с нею он был особенно сдержан.

— Привет, Бируте, — сказал он ей. — Как у нее дела? Чем занимается?

Пухлые губки обиженно надулись.

— А что ей сделается? Целый день не то дрыхнет, не то мечтает под шум дождя. Ей нравится!

— Вот, — Имант подтолкнул меня локтем, — знакомься. Это Дмитрий. Недавно из Внутреннего Мира.

С его стороны это было самое настоящее свинство, ведь он совершенно сознательно приносил меня в жертву. Впрочем, справедливости ради следует отметить, что и в друзья мне он никогда не набивался. Условлено же было, что он помогает мне до тех пор, покуда ему это выгодно. А кроме того, по-моему, было бы абсолютно бесполезно взывать к этике такого, как Имант.

В мою сторону немедленно состроили брезгливую гримасу, я только плечами пожал, и спустя минуту презрительного молчания Бируте наконец раскололась.

— Давно отдыхали в Юрмале?

— Девочка, — ответил я ей, — в Юрмале теперь отдыхают только аборигены, потому что, чтобы туда попасть, нужно оформлять визу и загранпаспорт. И те, кто могут себе это позволить, предпочитают мотать на лето в Анталию или на Кипр, где и цены пониже, и лица… поулыбчивее. Латвия — суверенное государство. За что боролись, на то и напоролись. Сбылась мечта идиотов. Так что я теперь для вас иностранец, барышня. Со всеми вытекающими отсюда претензиями.