Возвращение. Уси - Пекин - Харбин - Хабаровск - С. Петербург.
В Уси нас теперь встретили, как давних знакомых. Привыкнув к нам, китайцы перестали чиниться, и стали вести себя намного более непринужденно. Мистер Сун Ли с гордостью показывал нам городские супермаркеты, в каждом отделе повторяя, что все эти замечательные западные вещи - китайской сборки. Между прочим он завел нас как-то в приятнейшее заведение, где можно было поесть недорого и чрезвычайно разнообразно. Embarras de richesse (затруднение из-за большого выбора) тут несколько даже озадачивало, но зато этот выбор можно было делать, разглядывая сами блюда, иногда очень диковинные, а не иероглифы в меню - не менее удивительные, но далеко не столь увлекательные, как блюда. Нередко, осилив целую горку плова или знаменитых мясных пельменей на пару (Xiaolong Bao), которыми славится кухня Уси, я выбирал себе еще каких-нибудь ракушек, истекающих обжигающим соком но что такое устрицы, мне выяснить так и не удалось, мистер Ли не знал этого слова. За едой мы часто говорили о политике, обсуждали, в частности, и югославские события. В отличие от пекинского, здешнее телевидение изъяснялось исключительно по-китайски, и мы с Димой даже не знали, что сейчас происходит в Сербии и на чем остановился ход военных действий. "Может быть, там уже Клинтон вручает Милошевичу ключи от города Нью-Йорка", мрачновато шутил Дима, - "а мы тут сидим и ничего не знаем". Но мистер Ли нас разочаровал: сербы, конечно, герои, но с американских телеэкранов этого никак не разглядеть, поэтому все идет по-прежнему. Америка сыплет бомбами и ракетами, изготовленными на деньги, которые она заработала в Китае, а сербы мужественно ей сопротивляются, сидя в окопах и бомбоубежищах.
В последний день нашего пребывания в Уси, когда контракт уже был подписан и все необходимые формальности улажены, г-н Ли вдруг продемонстрировал нам, как тонко умеют китайцы под видом оказываемой ими любезности добиваться того, чего им надо. Наш номер в отеле мы освободили уже утром, а до поезда у нас оставалось еще довольно много времени, и Сун Ли предложил нам осмотреть совершенно замечательный, по его словам, парк, расположенный неподалеку, в окрестностях Уси. Он с большим подъемом, и даже с некоторым вдохновением, описывал все его красоты, но мы не особенно-то и сопротивлялись - парк так парк, не все ли равно, как убивать время. Меня только немного удивило, что мистер Ли, мечтавший, казалось, уже только о том, как бы от нас наконец отделаться, решил оставить на целый день свою работу ради того, чтобы водить нас по парку и слушать наши вымученные восторги. Но, как выяснилось, он и не собирался этого делать. Поймав на улице такси, он сообщил водителю, куда нам надо ехать - и остался на улице, помахав нам рукой и пожелав приятного отдыха. Вся сцена была разыграна с таким неподдельным изяществом, что мы только через несколько минут сообразили, что произошло.
Несмотря на этот казус, мы получили большое удовольствие от посещения парка, навязанного нам столь оригинально. За исключением глупейших американизированных аттракционов на входе, с пещерами и динозаврами, оглашавшими своим унылым ревом окрестности, да еще названия, несколько неблагозвучного для русского уха (Сихуй - Xihui Gongyuan), парк производил впечатление более чем приятное. В самом его центре, на высокой горе, возвышалась пагода, построенная в ХVI веке и именовавшаяся пагодой Огня Дракона. Мы поднялись к ней по горному склону. Рядом с пагодой, чуть в сторонке от нее, было каменное сооружение, открытое с одной стороны, из которого открывался великолепный вид на Великий канал, на Уси, с его башнями и домами, крытыми зеленой черепицей. Внутри помещения никого не было, но и заброшенным оно не выглядело. Огонь в очаге, казалось, погас совсем недавно. Вдоль стен здесь стояло множество статуэток, мелких деревянных идолов и прочих занятных вещиц, явно связанных с деятельностью здешнего храма. Может, это и был храм, а может - уединенная хижина какого-нибудь монаха, удалившегося из своего монастыря и предавшегося здесь молитвами созерцанию природы. Кипучая городская жизнь внизу, в долине, наверное, только помогала ему продвинуться в своем самосовершенствовании - с соблазном бороться труднее, когда он рядом, но зато заслуга в этом случае больше. К сожалению, я плохо знаком с восточными культовыми особенностями, и поэтому не смог даже определить, был ли это храм буддийский, даосский или конфуцианский. Правда, и сами китайцы не очень-то четко проводят это разграничение. Как писал академик В. М. Алексеев, "на иконах иногда рисуют всех трех патронов Конфуция, Будду и Лао-Цзы - в едином контуре, не делая разницы между ними. Каково Конфуцию, презиравшему религию и только высокомерно ее терпевшему, очутиться в объятиях Будды, а Будде, монаху, аскету, холостому ненавистнику плоти, видеть, как перед ним жгут свечи, прося о рождении сына или о скорейшей наживе и обогащении. Или философу Лао-Цзы превратиться в родоначальника знахарей и заклинателей! Но, несмотря на столь резкую разницу вкусов, все они слились во всепоглощающей китайской народной религии". Я полагаю, что китайская народная религия настолько всепоглощающа, что легко проглотила бы еще несколько мировых конфессий. Как раз, когда мы были, в Пекине, Китай посещал папа римский. Жаль, что мы не оказались на этой церемонии, посмотрели бы на это земное воплощение Будды и на то, как его приветствуют наши желтолицые братья. Чему же тут удивляться: как написано в Коране по поводу воскресения Иисуса Христа, для Аллаха нет ничего невозможного.
Спустившись с горы, мы оказались у большого озера. Дальше был новый подъем, куда мы и направились, миновав бамбуковую рощу. На высоких холмах там располагался знаменитый сад Цзинчанъюань, разбитый на этом месте еще в эпоху Мин в XVI веке. С каждым шагом мне становилось все интереснее и интереснее. Как я выяснил позже, уже в Петербурге, то, что мы видели на вершине холма - это были развалины величественного храма, построенного полторы тысячи лет назад в период "Борющихся царств" и разрушенного сто сорок лет назад во время Тайпинского восстания. Никакой особой архитектурной пышности в том, что сохранилось, конечно, не было, но как меня волновало какое-нибудь полустершееся изображение дракона, вырезанное на плоском камне, сейчас уже почти ушедшем в землю! Мы поднимались по массивным каменным ступеням, смотрели на изогнутые крыши, на карнизах которых длинными рядами стояли лепные изображения маленьких монстров с открытыми пастями - стражей, оберегавших дом от злых и коварных духов. Набродившись по саду вдоволь, мы решили передохнуть и попить чаю в уютном каменном дворике под открытым небом. Заняв столик у стены, сплошь покрытой мельчайшими иероглифами, мы заказали себе чаю, который нам хозяйка заведения заварила прямо в чашках, залив кипятком мелко нарезанные зеленые листья, как будто только что сорванные с чайного куста. Тут было спокойно и приятно, чай оказался терпким и душистым, и я с удовольствием разглядывал удивительных каменных драконов, замерших на крыше чайного домика. Вся эта обстановка была очень милой и совсем не туристической, и для нас оказалось тяжкой неожиданностью, когда за наш чай с нас потребовали чуть ли не целое состояние. Как выяснилось впоследствии, чай это был не простой, а изготовленный по древнему рецепту из ценнейших местных сортов; он вел свое происхождение с VII или VIII века, когда Лу Ю, лучший знаток чая династии Тан, открыл здесь термальные источники с исключительно чистой и мягкой водой.
Через несколько часов мы были уже на вокзале. Г-н Ли вел себя на редкость любезно и обходительно - даже для китайца. Тем не менее, когда наш поезд тронулся, и я увидел Ли, машущего нам рукой с перрона, с меня как будто свалилась огромная тяжесть. Не так-то просто было все время соответствовать всему тому, чего от нас ждали как от деловых партнеров и как от европейцев (еще Киплинг писал о том, как тяжко бывает нести "бремя белых", white man's burden). Теперь все было позади, и можно было наконец отдохнуть от груза ответственности - но, как выяснилось вскоре, не от английского языка. В нашем вагоне до Пекина добиралась группа женщин, направлявшихся туда совершенствоваться в чем-то, что называлось "цигун". Одна из них, довольно славная тетка, подсела к нам и всю дорогу, почти не прерываясь, трещала по-английски (но почему-то на слух воспринимала этот язык с большим трудом, в связи с чем я обращался к ней, по мере сил, на итальянском, которым она владела, как родным). Пока мы доехали до Пекина, она успела пересказать мне чуть ли не всю свою жизнь. Выглядело это так: "когда я жила в Стамбуле, я ночевала в Европе, а на работу по мосту переходила в Азию, это было очень интересно; когда же я жила в Буэнос-Айресе, мне совсем не нравилось, что там такая однообразная еда - все одно и то же, одно и то же, и я ходила в китайский ресторан; когда я жила в Йоханнесбурге, в Южной Африке, мне это так напоминало мой родной Шанхай, я его никогда не забуду; но ничто не сравнится с Сингапуром, вся страна - один огромный сад!". Я пригласил ее в Петербург. Послушав эти рассказы, я подумал, что мы, может быть, напрасно так стесняемся того, что у нас все так глупо устроено. Прилизанная Европа - это очень маленькая часть света, есть еще и остальной огромный мир, бедный и неблагоустроенный не хуже нас, но не испытывающий, в отличие от нас, по этому поводу совершенно никаких комплексов.
